Батя пошевелил крутыми плечами, взял со стены второй кнут и вышел вслед за Джоном.
Справа от запертых ворот в амбар была раскрыта дверь. Возле ступенек стояла бадья, в нее тыкался мордой молодой поросенок. На ступеньках, прислонившись плечом к косяку, стояла Василиса, покачивая в воздухе воронкой с длинным носиком. Фартук ее снова был в разводах, и край юбки тоже.
– Иван где? – спросил Батя.
– Там, – кивнула Василиса в глубь амбара, и сама нырнула туда же.
Батя поднялся по ступенькам, скрылся в полумраке. Джон вошел за ним.
В амбаре, освещенным из-под потолка покачивающимся светильником, на лавках лежали пять тел. Одеты они были в одинаковые зеленые штаны и куртки. Под куртками – рубашки в каких-то цветах и птицах. Одежда у всех пятерых была густо измазана то ли простоквашей, то ли поросячьим пойлом. На свободной лавке лежали репки, некоторые порубленные на куски.
Двое из тех, что на лавках изредка подрагивали. Еще пятеро мигрантов столпились в углу и не шевелясь и не моргая смотрели на вошедших.
Батя сумрачно глянул на них:
– Да уж, производит же природа таких хилых.
Будто в ответ на его слова один из стоящих в углу дернулся и повалился на пол. Все молча посмотрели на него, потом на Батю.
– Давай его сюда, на лавку!
– Джон с Иваном перетащили упавшего на свободную лавку, смахнули на пол репу, положили.
– Живой еще, – сказал Батя, положив руку на грудь мигранта. – Как бы не задохнулся, язык придержать надо.
Батя левой ладонью надавил и раскрыл челюсти мигранта, а правую пятерню засунул ему в рот. Нахмурился.
– Это еще что такое!?
Батя поднял правую руку. В ней змеился, уходя в рот тела на лавке, блестящий провод.
– Что такое! – Джон подскочил к лавке, сунулся с фонариком в рот мигранту.
Потом встал, подошел ко второму телу, заглянул в рот, потом к третьему. Остановился перед стоящей четверкой. Ничего не сказал им, а просто широко раскрыл перед ними рот.
Мигранты как один раззявили свои рты, из которых на пол зазмеились блестящие проводки со штепселями на концах.
Батя сел на лавку, положил ладони на колени.
– Плохо. Не те работнички. Подвели.
Василиса подошла, задрала на одном рубашку, прочитала:
– маде ин африка.
– Не позорься, – сказал Батя, – чужих мужиков заголять!
– Да не мужики это, батюшка, роботы это. И потрепанные какие-то! Хотя, вот, – она задрала рубашку повыше, – солнечные панели есть на груди.
Джон остервенело чесал кучерявую голову:
– Обманули, черти африканские! И обратно ведь не вернуть. Документы то липовые!
Иван внимательно разглядывал какую-то бирку на животе мигранта:
– Класс энергопотребления – прошлый век. Разоримся.
– Не разоримся, – сказал, поднимаясь, Батя. – Мы их на аэродром сплавим. Пусть вокруг взлетной полосы бродят, коров пугают. Все клевер целее будет.
– А эти двое так вроде ничего, – сказала Василиса, засмотревшись на парочку, которая еще держалась на ногах.
– А этими крышу над амбаром подопрем. Будут вместо атлантов. Только в зенки лампочки ввернем – летучих мышей пугать.
Ужинали в этот вечер молча. После ужина по привычке пошли посидеть в саду. Девять негритят лежали в амбаре на подзарядке, а десятый бродил между деревьев, собирая в темноте упавшие яблоки.
– Они что, в темноте видят? – спросила Василиса.
– А то! – гордо ответил Джон, – как леопарды. Обещали, что и по деревьям лазают.
И встрепенувшись, обернулся к Бате:
– Может, пару леопардов привезти? Для охоты!
– Хватит баловства с контрабандой. Своим умом жить пора.
Потом вспомнил что-то, повернулся к Марье Моревне:
– Щука-то что сказать хотела, плескалась, все сени залила?
– Да я не расслышала, все занята была. Как ни пройду, она все ворчит: ро…, ро…, ты…, ты… А потом плеск – и нет ее, – вздохнула Марья Моревна. Помолчала и добавила:
– А ведь предупреждала, старая. Пойду к ней, про погоду узнаю. Никому верить нельзя.
– Почему же никому, а колену? – возмущенно просипел старичок Прохор.
–Если бы мое было, поверил бы. А твоему – нет. Надоверялся уже, хватит.
Батя стукнул рукоятью кнута, с которым до сих пор не расстался, по скамейке и ушел. За ним и Марья Моревна. А остальные еще долго сидели, считали взлетающие спутники и грызли яблоки, которые подносил из темного сада зеленоглазый "номер 10".
ШУМ В ГОЛОВЕ
Батя лежал на лавке, молчал.
Новенький бежевый тулуп дрожал на нем, прижимаясь курчавым воротником к широкой батиной груди, а рукава просунув под жилистую шею. Это был тулуп модели ЛБВ, то есть Любезный Без Воплей.
Батя помирал.
А было так: Марья Моревна пришла с хозяйства, поставила на кухне кувшин с парным молоком. За ней следом шел Петька-длинный, санитарный инспектор.
