– Что это ты как ударенный, – спросила Марья Моревна.
Старичок Прохор, путаясь в словах, объяснил суть своего беспокойства и закончил так:
– В этом году сонница превеликую силу возымела. Даже солнце не встало. И, – Прохор прислушался, – все замерло, ни ветерка, даже птиц не слышно.
– Зато их видно! – ответила Марья Моревна, – выйди вон на веранду, все деревья облепили, галки твои проклятые.
– Почему же они мои? – обиженно произнес старичок Прохор, присаживаясь не на свою любимую лавку, а на ту, что поближе к столу.
– Да это ты их прогнать не можешь. Каждый год выдумываешь всякие диковинные способы, в прошлом году, помнишь, крылья себе приделал, и летал над угодьями.
– Но ведь прогнал, – сказал Прохор.
– Какое там прогнал! Вернулся весь в птичьем помете, а галки снова за свое. Рубашку и штаны даже стирать не стали, зарыли на огороде. Хорошо, что все натуральное, льняное, перегниет.
– Зато какой перец там теперь – до крыши достает! – нашел оправдание Прохор.
– Ладно с перцем. Давай звук включай. Сейчас все появятся, к завтраку никто не опаздывал еще. Василиса с Иваном с утра уже в бане плещутся. Душ принимают. На кухне слышно, бесстыдников!
Марья Моревна оглядела стол, довольно улыбнулась и повернулась к подавальщицам:
– А вы, девоньки, отнесите-ка свежие полотенца в баню. Я что-то не помню, меняли с вечера, али нет.
В горницу вошел, ступая тяжело, но уверенно, Батя. Боты он снял на крыльце, но края брючин были мокрые.
– Роса сегодня обильная, день добрым будет, – сказал Батя.
– Новости включить? – спросил старичок Прохор.
– Хорошо, – ответил Батя, садясь на свой стул с высокой резной спинкой.
Прохор засуетился, выискивая в глубоком кармане пульт, достал его и наконец-то включил звук. Звук не появился. Переключил канал на новости. А там большими буквами на весь экран: "Тихое воскресенье".
– Ах вот оно что, а мы-то забыли. Воскресенье сегодня же. Второе в августе. Выборы! – воскликнула Марья Моревна.
– Плохо, – сказал Батя.
В горницу вошла Василиса, поцеловала Батю в колючую щеку. За ней вошел Иван, поклонился всем, а у Марьи Моревны подхватил из рук пустой поднос, протянул его за дверь, там его перехватили ловкие лапки подавальщицы и отправили на кухню.
Батя пододвинул к себе стакан. Кофейные чашки он игнорировал как всех маломерок.
– А солнца-то все нет, – сказал старичок Прохор, озираясь на окно.
– Какое тебе сегодня солнце, – ответил Батя. Посмотри, там, наверное, выборщики тень наводят.
Все бросились к окну, кроме Бати.
И правда. На горизонте, там, где обычно в такое хорошее утро вовсю сияло свет-солнышко, над лесом висел огромный вытянутый пузырь выборщиков – серый аэростат с красными буквами по всей длине: "Выборы! Выборы! Выборы!"
Он и загораживал всходящее солнце.
Старичок Прохор просеменил к сундуку в углу, достал из-под скрипучей крышки фаянсовый лупоглаз с деревянной ручкой, вернулся к окну.
В круглом донышке лупоглаза был виден только кусок обшивки с красным углом какой-то буквы.
– Да опусти ты пониже, бестолочь, – сказала Марья Моревна и дернула Прохора за рукав.
Старичок Прохор опустил лупоглаз пониже, и стал виден желтый ящик на серебряном тросе.
– Поднимают урну-то. Закончили у Данилы-мастера, – сказал Иван.
– Поднимают, точно. К полудню до нас доберутся, – подтвердил старичок Прохор.
– Ну и пусть добираются. Попутного им ветра, – сказала Марья Моревна. – А теперь прошу к столу, кофий, чай, еще не остыл.
– К полудню у нас будут, – повторила Василиса специально для Бати, садясь рядом с ним.
– Хорошо, – сказал Батя, – и отхлебнул из стакана в резном серебряном подстаканнике.
С полчаса пили кофе. Решили делам особенно не предаваться, готовится к выборам.
– Мне все равно кто, лишь бы не марсианин, – сказал старичок Прохор.
– Плохо, – сказал Батя. – А то и хорошо.
– Что плохо? – встрепенулся Прохор.
– Что все равно, – ответил Батя.
– А что хорошо? – спросила Василиса, подливая отцу горячего кофе.
– Что не марсианин, – ответил Батя.
– А хоть и марсианин. Они красивые, – сказала Василиса.
– И головастые. У них из-за того, что сила тяжести меньше, мозг лучше работает, – поддержал Василису Иван.
– Вот у них, кто силы тяжести-то нашей – настоящей, не знает, фантазии, сумасбродства всякие и начинаются, – вступился за своих старичок Прохор.
Марья Моревна сама в спор не вмешивалась, зорко следила, не закончились ли ватрушки и пироги на столе.
В прихожей затопали, загремели крышкой бадьи с живой водой. Дверь раскрылась, и в горницу вошел Джон, поздоровался со всеми.
– Я щуке карасика бросил. Ест она карасиков?
– Да ты что, сосед! У нее и зубов не осталось. Рыбные котлеты готовлю, и на пару бывает. А ты карасика! – засуетилась Марья Моревна.
– Да ладно, пусть при старухе поживет, может, ума наберется.
