Cудьба и долг
– Я еду в Париж. Собираюсь поступить там на службу.
– В Париж? Отлично, господин барон! – вскричал де Тревиль. – Значит, мы встретимся с вами в Париже! Так, дайте немного подумать. Ага, сегодня у нас второе сентября, тогда, ровно через месяц, второго октября, позади Люксембургского дворца! Вас устроит?
Де Бриан кивнул головой.
– Так, время, сколько сейчас времени, – и он достал из висевшего на поясе кошелька, часы, диковинку, которая только – только начала входить в моду среди знати Парижа и других европейских столиц.
– Итак, в Париже, позади Люксембургского дворца, второго октября, без четверти четыре по полудню. Вас устроит, господин барон?
– Да, месье де Тревиль, договорились.
– Ну, вот и отлично. До встречи, господин барон. Вы закончили ваш разговор, с этим бездельником?
Конюх, во время этой короткой перепалки стоял между ними, не жив ни мёртв, в то же время, гордясь своей незаменимостью и значимостью. Как же, из-за него повздорили два дворянина, дело между ними едва не дошло до поединка. Вот будет, что рассказать своей подружке Марте, а то, что-то она, в последнее время, охладела к нему, всё чаще стала засматриваться на молодого поварёнка Жака. А тут, глядишь, Марта и смилостивиться, и придёт сегодня ночью к нему в каморку.
От этих приятных мыслей, его отвлёк тычок в спину, которым его наградил де Бриан, отправляя его к Тревилю.
Поднявшись в комнату, он не стал говорить Шаньи о дуэли, назначенной на второе октября.
Шаньи, привлечённый шумом и цокотом копыт, встал со своей кровати и подошёл к окну.
– Клянусь Святым Домиником, это женщина, одетая в мужскую одежду! – шёпотом, так как окно было открыто сказал граф, и тут же отошёл вглубь комнаты.
Заинтересованный Александр подошёл к Шаньи, и выглянул в окно.
– Да это же, герцогиня де Шеврез! – едва слышно прошептал Шарль.
Де Бриан, всматривался в де Тревиля и его спутников, собирающихся уезжать. Внезапно, он определил в том человеке, который в конюшне нашептывал де Тревилю что-то на ухо, женщину. Её выдавала походка, то, как она садилась в седло, по-мужски, но со всеми присущими женщинам манерами. Её фигуру и пышные формы груди и бёдер, не могли скрыть ни штаны, ни колет, ни плащ.
Проклиная свою слепоту, где были его глаза раньше, горя от стыда, тоже герой выискался, пытался вызвать на дуэль даму, Александр сделал неловкое движение и коснулся плечом рамы. Рама задребезжала.
Герцогиня де Шеврез, подняла глаза вверх, и одарила де Бриана очаровательной, кокетливой улыбкой. Но тут же, её улыбка сменилась испугом на лице, когда она разглядела в глубине комнаты, графа де Шаньи.
Что-то быстро сказав де Тревилю, она пришпорила лошадь и та понесла её по улице. Обеспокоенный Тревиль, посмотрел на их окно, кивнул головой Бриану, и поскакал вслед за герцогиней.
– Эта интриганка де Шеврез, здесь в Лионе, переодетая в мужской костюм… Интересно, – размышляя вслух, сказал Шаньи. – Кто это с ней был? Кажется, я его где-то видел. Да, точно, в свите короля. Как же его зовут? Дай бог памяти…
– Это де Тревиль, корнет роты королевских мушкетёров.
– Невероятно. Откуда ты его знаешь?
– Да, так, пораспрашивал слуг – Александру не хотелось рассказывать Шарлю, о «знакомстве» с Тревилем.
– Вот оно значит как – и погрузившись в свои мысли, Шарль лёг на кровать.
Ход его мыслей прервал Александр. Его юная, пылкая, влюбчивая натура, была очарована таинственной и загадочной герцогиней, и он спросил:
– Кто эта, герцогиня де Шеврез?
Нехотя, преодолевая желание послать де Бриана к чёрту, но стараясь уберечь его от опасности, он сказал:
– Мария Эме де Роган – Монбазон, герцогиня де Шеврез. Дочь Эркюля де Роган, герцога де Монбазон и Мадлен де Ленонкур. Представительница старейшего и знатнейшего семейства высшей французской аристократии.
В 1617 году вышла замуж за Шарля д'Альбера, герцога де Люина, фаворита короля Людовика XIII, помнишь, я тебе о нём рассказывал. С декабря 1618 года, благодаря своему муженьку де Люиню – старшая фрейлина королевы Анны Австрийской. На эту должность была назначена королём, в обход незаслуженно обойдённой Луизы де Монморанси, жены коннентабля Франции, герцога Анри I де Монморанси.
После смерти Люиня в 1621 году, в 1622 году вышла замуж за Клода де Лорена, герцога де Шеврез.
По слухам, дошедшим до меня, она недавно родила дочь Анну-Марию, но как видите, это не мешает ей путешествовать, разъезжая по Франции в мужском костюме.
О, Александр, берегись её, это – роковая женщина. Могу побиться об заклад, что в угоду своей выгоде, своим интересам, она погубила и погубит, не одну жизнь.
Она интриганка, у неё лживая и порочная натура, скрытая под ангельским образом. Она плетёт интриги и сети заговоров, просто так, ради развлечения. Ведь это так возбуждающе – романтично, распоряжаться судьбами и жизнями людей, ходить по лезвию ножа, писать шифрованные письма, переодевшись в мужское платье мчаться куда-то под покровом ночи, быть в центре всеобщего внимания, в центре событий и захватывающих приключений. Она, ради достижения собственных целей, привыкла использовать женщин, в частности, нашу королеву Анну. И ловко пользуясь своей красотой, с лёгкостью управляет и манипулирует мужчинами! Ради неё, они готовы на всё! И подводя итог всему этому, скажу, что коварнее её, нет женщины во Франции!
Я уверен, если она попадёт в рай, то она и там будет плести свои сети, против Бога и ангелов, ну а если в ад, то даже сидячи голой жопой на раскаленной сковороде, она будет подговаривать чертей, свергнуть сатану. И клянусь Кровью Христовой, ей это удастся!
Берегись её, Александр, она очень опасна. Прости меня, но ты молод и неопытен, и можешь легко попасть в сети, расставленные этой бестией.
Де Бриан, внимательно выслушал графа, но его предупреждения, о коварстве герцогини де Шеврез, пропустил мимо ушей. Он был молод и горяч, считал себя умным, был самоуверен, и думал, что никогда не позволит, кому бы то ни было, увлечь себя в опасную авантюру, что никогда не попадётся в сети, расставленные кем-то.
Как уже говорилось, он был очарован герцогиней. Перед его глазами стоял её образ, её улыбка навевала на де Бриана сладкие грёзы. На миг он подумал: «А какова она в постели? Какова на ощупь её кожа?», и погрузился в сладчайшие мечты и фантазии.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПАРИЖ
Дальнейший путь они преодолели без приключений и неожиданных встреч, и вечером 10 сентября 1625 года, через ворота Сен-Жак, въехали в Париж.
Сразу за воротами возвышалась высокая колокольня церкви Сен-Жак-ля Бушери, где в боковом портале башни, находиться могила известного алхимика Николя Фламеля, умершего в 1418 году[11]. Но как бы там не было, Николя Фламель завещал всё своё состояние этой церкви.
Сама церковь была построена на деньги одной из самых богатых средневековых гильдий Парижа – гильдии мясников, отсюда в названии церкви и слово бушери – лавка мясника. Церковь служила местом сбора паломников, следовавших по пути Святого Иакова к конечному пункту – гробнице апостола Иакова в Сантьяго-де-Компостела в Испании.
Особенно впечатляюще выглядели скульптуры чудовищ, установленные на этой башне в 1526 году скульптором Ро. А на самом верху башни находилась статуя Святого Иакова и скульптурные изображения Тельца, Орла и Льва, символизирующие евангелистов Луку, Иоанна и Марка.
– Аллегории[12], они повсюду в Париже. Здесь почти каждый говорит, не то, что думает, и делает не то, что должен. Будьте готовы к этому, Александр.
А де Бриану, с первого взгляда полюбился Париж – его фахверковые, многоэтажные дома, стоявшие так плотно друг к другу, что можно было перепрыгивать с крыши на крышу, кольцевые, узкие и извилистые улицы, кажущаяся на первый взгляд бестолковая суета огромного количества народа на улицах.
Впечатление даже не портила постоянная и извечная вонь, так как помои выливали прямо в окно, предварительно трижды прокричав: «Берегись воды!». Поэтому мостовые имели вогнутую форму – все нечистоты текли посередине улицы. Богатые и знатные люди ходили по краям, чтобы не запачкать одежду, прижимая к носу надушенные платки, а по центру улицы, заляпанные грязью по пояс, брели бедняки и студенты. Раз в день по улицам проезжала телега золотаря с колокольчиком, и хозяева домов или слуги, выходили из домов, а то и прямо из окон вываливали в телегу содержимое ночных горшков. Телеги потом разгружались на городских свалках, не особенно удалённых от городских стен.
Налог на грязь, был учреждён в Париже, ещё в 1506 году. Этот налог подлежал к уплате каждые 20 лет, им облагались домовладельцы, а полученные средства использовались для вывоза мусора с улиц и уличного освещения.
В годы регентства Марии Медичи, Париж пережил настоящий наплыв бедняков и малоимущих из провинций Франции, пришедших в столицу за хлебом, в поисках работы или наживы. И улочки Парижа наполнились более чем 30 тысячной армией проституток, воров, грабителей, попрошаек и нищих.
А в дни, когда де Бриан впервые въехал в Париж, толпу дополняли провинциалы, съехавшиеся на ярмарку Святого Лаврентия, которая ежегодно проходила с 25 июля по 30 сентября. Такие ярмарки, были мощным двигателем внутренней торговли.
Миновав предместье Сен-Жак, они стали продвигаться по улочкам района Сен-Жермен, в последнее время становившимся «престижным» районом Парижа, где жили в основном монахи, профессора Университета и королевские особы – например, в 1606 году, здесь, неподалёку от аббатства Сен-Жермен-де-Пре, выстроила себе особняк с огромным парком первая жена короля Генриха IV, Маргарита.
В начале века, в этом малонаселённом районе, где всего несколько домов лепились у подножия городских стен и Нельской башни, да простирались «владения» королевы Маргариты, началось активное строительство, особенно на набережной Малаке.
Подъехав к Сене, они вступили на Новый мост, соединяющий два берега реки с островом Сите. Мост был заложен ещё 31 мая 1578 года, в годы правления Генриха III Валуа, а закончен в 1604 году, уже при Генрихе IV Бурбоне. Отличительной особенностью этого моста от других парижских мостов было то, что на нём было запрещено строить дома и сооружать лавки, как на других мостах. Таким образом, с моста открывался вид на Сену и окрестности. Запрет на строительство на мосту, вызывал недовольство торговцев, которые возмущались тем, что столько места, в столь многолюдном и прибыльном месте, остаётся не использованным. На Новом мосту торговали только книгоноши, а под его сводами, собирались всякие тёмные людишки: воры, головорезы, проститутки.
По краям моста были проложены тротуары в целях безопасности движения. Такого в Париже ещё не видели.
В 1614 году, по приказу королевы-регентши Марии Медичи, в срединной части моста возвели конную статую короля Генриха IV, первый памятник во всей Франции.
Этот Новый мост, однажды едва не стоил жизни королю Генриху IV. Он часто ездил верхом, и один раз, на Новом мосту, на него набросился некий Жан де Л'Иль и хотел его убить, но король пришпорил коня, и ускакал.
В 1607 году на западной оконечности острова Сите заложили треугольную площадь Дофин, названную в честь королевского первенца, будущего Людовика XIII. По плану, утверждённому лично Генрихом IV, дома на ней должны быть одинаковой архитектуры, из розового камня, облицованные ложным белым кирпичом.
После Нового моста они свернули налево, и по набережной направились к Лувру. Де Бриан с трепетом ожидал увидеть королевскую резиденцию.
Во второй половине XIV века, в годы правления короля Карла V Мудрого, крепостной замок Лувр, стал официальной резиденцией короля.
Король Франциск I, в 1528 году, официально объявил Париж столицей, и хаотический процесс развития города, был взят властями под контроль, и родилось понятие – «городская политика». Вышли правительственные указы о прямолинейной застройке улиц, была сооружена первая каменная набережная, начата перестройка Лувра. При Генрихе IV, работы по преобразованию Лувра, продолжились.
Но к началу XVII века, он оставался в большей степени средневековой крепостью, чем королевской резиденцией. За время Религиозных войн дворец обветшал и выглядел нежилым. Когда Генрих IV впервые привёз сюда свою новую жену, Мария Медичи сочла это очередной шуткой, что было как раз в духе её весельчака супруга.
И она решила, временно обосноваться во дворце Тюильри, выстроенной её двоюродной бабкой Екатериной Медичи и соединённом с Лувром Большой галереей[13].
После Мария Медичи стала подыскивать место для дворца, достойного французской королевы. Её взгляд устремился на левый берег Сены, где было много свободного места. Она выкупила особняк герцога Люксембурга и принялась скупать окрестные земли. Рядом с особняком, впоследствии получившем название Малого Люксембургского дворца, Мария, велела архитектору Соломону де Броссу, выстроить Большой Люксембургский дворец, в итальянском стиле. Работы начались в 1615 году и пока были далеки от окончания.
Людовик XIII продолжал перестраивать и ремонтировать Лувр, где он собственно и жил.
Одновременно со строительством на острове Сите, в 1607 году началось строительство и площади Плас-Рояль (Королевской площади). Много веков назад, на этом месте существовали болота, подаренные королём Франции Людовиком IX Святым, Ордену рыцарей тамплиеров. Впоследствии, под руководством тамплиеров, болота были осушены, место было застроено домами, но квартал так и получил название «Мааре», что в переводе означает «болото».
После уничтожения Ордена тамплиеров, со временем, члены королевской семьи, стали владеть многими особняками в этом квартале.
Здесь же, возвышался и Турнельский дворец, первыми обитателями которого стали не французы, а английские завоеватели. В ходе Столетней войны здесь жили монарх-младенец Генрих VI Ланкастер, вместе со своим дядей герцогом Бедфордом.
Позже, Турнельский дворец, служил королевской резиденцией Франциску I и его сыну Генриху II. Здесь же, неподалёку от Турнельского замка, в 1559 году, на рыцарском турнире, граф де Монтгомери, копьём, смертельно ранил короля Франции Генриха II.
Суеверная королева, жена Генриха II, Екатерина Медичи, приказала снести Турнельский дворец. И на месте замка и его роскошного сада, долгие годы существовал конский рынок.
Именно здесь, Генрих IV, приказал начать строительство Королевской площади. Задумал проект площади Первый королевский архитектор Луи Метезо, а руководил строительством архитектор Андруэ дю Серсо, автор Нового моста.
Площадь, изначально, задумывалась как единый архитектурный комплекс. Тридцать шесть одинаковых трёхэтажных домов с розово-белой облицовкой, с арочной галереей внизу, и скрытыми садами позади, с островерхими серыми крышами, крутые скаты которых, прорезаны слуховыми оконцами, а кое-где, украшены изящными башенками с часами и колоколом. Все они, образуют симметричное каре – павильон Короля на южной стороне, противостоит павильону Королевы на северной.
Торжественное открытие Королевской площади состоялось в 1612 году, на честь помолвки короля Людовика XIII с Анной Австрийской.
Придворные вельможи, чтобы быть поближе к монарху, начали строить себе особняки неподалёку, и квартал Мааре, вскоре стал самым изысканным и элегантным кварталом в Париже. Там также селились иностранные послы, высшие судейские чиновники и финансисты, учёные, художники, писатели, и даже иноземные государи, бывавшие в столице Франции.
Миновав Королевскую площадь, они поехали по улицам предместья Сент-Оноре, где и спешились во дворе большого четырёхэтажного дома, принадлежавшего графу де Шаньи.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
СЛУХИ ПАРИЖА
Приезд графа и его гостей, вызвал переполох и суету среди слуг. Хотя они, и должны были уже привыкнуть, к его исчезновениям и неожиданным возвращениям.
На нижнем этаже размещалась буфетная и кухня, здесь же в многочисленных каморках жили и слуги. Второй этаж – парадный, занимала одна большая комната для обедов и приёмов гостей. Стены этой комнаты, отдавая дань моде, украшали гобелены, портреты, картины и коллекция оружия, развешанные на стенах. Третий этаж был жилым – передняя, где стоял стол, диван, несколько стульев и два шкафа, спальня хозяина и будуар. На верхнем этаже располагались гости, и в одну из комнат слуга провёл де Бриана. Педро занял небольшую комнату по соседству.
Умывшись с дороги и переодевшись, Александр спустился на второй этаж, где прислуга накрывала уже к обеду стол, сервируя его фаянсовой посудой, дорогой и изысканной редкостью.
Раннее, монополией на изготовление фаянсовой посуды обладала Италия, где под названием майолики её производили в городах Урбино, Фаэнца[14], Губбио. Впоследствии один дворянин из итальянского города Савона, по имени Контад, поступил на службу к герцогу Неверскому Карлу III, и основал в 1608 году в Невере мануфактуру итальянской керамики, став, таким образом, родоначальником школы французского фаянса.
Шаньи задерживался. Де Бриан уже успел обойти всю комнату, рассмотреть гобелены, на которых были изображены сцены на мифологические и библейские сюжеты, портреты с какими-то бородатыми рыцарями и кавалерами, облачённых в латы и старомодные костюмы, наверно представители рода де Морон и картины с батальными сценами.
Здесь же висел портрет, который привлёк особенное внимание Александра. На нём была изображена красивая женщина, с томными карими глазами и очаровательной улыбкой. Бриан задержался у этого портрета, рассматривая прекрасную даму.
Коллекция оружия, тоже была оценена по достоинству. Она была побогаче, чем его собственная, в замке Бриан. Здесь находились образцы оружия, о котором Александр даже не слышал, и чудной какой-то кожаный ремешок, весь утыканный длинными разноцветными перьями.
Де Бриан заскучал. Он уже окинул взглядом дородную служанку с огромным бюстом и необъятной талией и бёдрами, ничего, что лет на десять – на двадцать старше его, и уже подумывал как бы увлечь её в одну из комнат.
Наконец, Шарль спустился. Он был одет в новый испанский камзол, инструктированный серебром. Вместо привычной боевой рапиры, на его бедре покоилась шпага с позолочённым эфесом, через плечо была перекинута широкая перевязь, также расшитая золотом. На ногах были обуты лёгкие, мягкие сапоги, более подходящие для ходьбы по дворцовым паркетам, а не для верховой езды или лазания по горам или через лес.
– О, Шарль, тебя и не узнать!
– Извини, что заставил ждать. Решил помыться и переодеться с дороги. Врачи Древнего Египта считали мытьё трижды в день, залогом здоровья и долголетия. А у нас в Европе? Бани утратили своё гигиеническое значение и превратились в дома свиданий, и священники вынуждены с амвонов своих церквей, запрещать своим прихожанкам их посещать. Бани на улице Нев-Монмартр, используются как последнее средство врачевания. Ежедневно мыться не принято, считается, какая дурость, что вместе с водой, в тело, через поры кожи проникают болезни и что вода уменьшает мужскую силу. Глупость. На Востоке султаны и падишахи моются каждый день и имеют гаремы по сотне и более жён.
Мыло, которое производиться в Париже и Марселе, годиться только для стирки.
Полагается менять несколько раз за день рубашки, но этим зачастую пренебрегают. В быту ходит выражение – «устроить стирку по-гасконски», то есть попросту надеть грязную сорочку наизнанку.
Аристократы, чтобы заглушить запах не мытого тела, поливаются духами, опять же дурость, считается, что они проникают внутрь организма и оберегают его от заболеваний, или обтираются надушенным полотенцем. Крестьяне и горожане, изредка купаются в реке, прямо в одежде.
Я, проведя несколько лет своей жизни на Востоке, привык мыться. За это мой исповедник, смотрит на меня как на слугу нечистого, как на еретика и колдуна. Да пошёл он ко всем чертям! Это личное дело каждого, мой дорогой друг. А теперь, прошу к столу!
Де Бриан, спокойно отнёсся к выпадам Шарля о гигиене и морали, никак не отнеся их на свой счёт, хотя по приезду он только ополоснул водой лицо, руки и надел чистую рубашку. Шаньи прав, это личное дело каждого, но из-за своей привычки мыться так часто, Шарль казался ему чудаком.
За обедом, состоявшим из множества холодных закусок – ветчины, сыра, паштетов, колбас, так как повар не успел приготовить что-либо существенное, Шарль и Александр весело болтали, вспоминали Сицилию и путешествие в Париж, пили вино. Вино с бретонских виноградников графа и считавшемся лучшим вино из Гаскони, которое производили в окрестностях Бордо.
– Александр, во Франции существует поговорка: «Бургундское – для королей, бордо – для дворян, шампанское для герцогинь». А знатоки утверждают, что бордо, попадая в организм, находит дорогу прямо к печени – символу здоровья, а бургундское, стремиться к сердцу.
Бриан, привыкший к сладким итальянским винам, не испытывал большого восторга от острого вкуса и кислинки французских вин. Но сохраняя правила приличия, спокойно пил бордо и вино из Бретани, убеждая себя, что всё дело в привычке.
После обеда, вооружившись большим кувшином с вином, Шарль и Александр пересели на диван, стоявший в этой же комнате. Граф позвал своего дворецкого – Пьера, которого он щедро снабжал деньгами, и Пьер старался, содержа целую армию доносителей, приносящих различные слухи и сплетни с улиц города и предместий, из дворцов и особняков вельмож, и даже из королевского дворца и дворца Малый Люксембург, где обитал всесильный первый министр Франции кардинал Ришелье.
– Ну, что расскажешь, Пьер?
Гладя на этого, казавшегося добродушным толстяка, с длинными седыми завитыми волосами, на его румяные щёки, благодушные глаза, как то не верилось, что он, содержит разветвлённую сеть осведомителей и шпионов.
Пьер начал рассказывать. Первым делом он поведал о том, кто у кого родился, кто на ком женился, кто с кем встречался, кто умер, кто что натворил, кто кому и с кем изменил, кто кого убил, ну и тому подобное.
Шаньи слушал внимательно, иногда кивая головой, изредка улыбаясь. А у де Бриана, в ушах звенело от множества названий незнакомых мест и от огромного количества имён, которыми так и сыпал Пьер.
– А теперь самое главное, о чём судачит весь Париж, вот уже несколько месяцев.
В мае в Париж прибыл герцог Бэкингем, фаворит нового английского короля Карла I. Да, наверно вы слышали, в Англии теперь новый король. Яков I умер в марте, на престол вступил его сын Карл I.
Так вот. Бэкингем прибыл в Париж, для ведения переговоров о браке Карла I и Генриетты, сестры нашего короля Людовика. А им ничего другого ведь и не остаётся, верно? После провала миссии Бэкингема в Испании[15].
Шаньи улыбнулся, должно быть приятным воспоминаниям, и утвердительно кивнул головой. Пьер продолжил:
– Свита у Бэкингема не уступала королевской: восемь титулованных аристократов и шесть нетитулованных дворян, двадцать четыре рыцаря, у каждого из которых было по шесть пажей и шесть лакеев. К личным услугам герцога были двадцать йоменов, которых в свою очередь обслуживали семьдесят грумов, а также тридцать горничных, два шеф-повара, двадцать пять поварят, четырнадцать служанок, пятьдесят чернорабочих, двадцать четыре пеших слуги и двадцать конных, шесть доезжчих, восемнадцать гонцов – всего 800 человек.
– И что, храброе французское дворянство, не проредило эту прорву англичан?
– Если и были поединки господин граф, то мне о них ничего не известно. Я не всемогущ.
– Ладно, давай продолжай.
– В первый раз Бэкингем, предстал перед нашим королём, королевой-матерью, королевой Анной и Ришелье во время праздника, устроенного кардиналом. На нём был надет бархатный колет, расшитый бриллиантами, и берет с белыми перьями, которые были прикреплены солитерами стоимостью в пятьсот тысяч ливров каждый. А на одном из балов, он поразил весь двор своей неслыханной щедростью: он появился в роскошном бальном костюме, расшитом множеством крупных жемчужин, специально по указанию герцога пришитых на тонкую нитку. Задетые жёсткими юбками дам, при ходьбе и танцах, жемчужины отрывались и рассыпались по паркету. Придворные бросались их подбирать, чтобы вернуть владельцу, но Бэкингем, останавливал их презрительным жестом и словами: «Благодарю, оставьте их себе, на память».
Особенно этот жест позабавил королеву Анну, которая как я слышал, весьма страдает от скупости короля.
– Сноб, – пренебрежительно бросил Шаньи.
– Но, как мне говорили, помолвка Генриетты с английским королём, всего лишь прикрытие для Бэкингема. Карл I, поручил ему сформировать в Париже партию, которая станет поддерживать протестантов. Герцог, сблизился с герцогиней де Шеврез, через её любовника англичанина графа де Холланда и очень быстро вошёл в круг ближайших друзей «нашей милой» герцогини.
Де Бриан навострил уши.
– Церемония заочного венчания состоялась 11 мая. Английского короля представлял герцог де Шеврез, который, как вы знаете, состоит в дальнем родстве со Стюартами. Он решил затмить Бэкингема и явился на эту церемонию в чёрном костюме с полосами из бриллиантов, с подвесками, блистающими драгоценными камнями, и в чёрной бархатной шапочке с бриллиантовой пряжкой. Но не ему стареющему, тягаться с моложавым, высоким, прекрасно сложенным Бэкингемом.