– Валя, – едва сдерживая слезы, проговорила Наташа, – мы обязательно вернемся сюда и принесем цветы.
И Ветров, понимая, что Наташа поймет все как надо, положил ей на плечо руку и слегка прижал ее к себе.
Так простояли они несколько минут. Потом, по-клонившись праху этого русского человека с изломанной, как и у большинства настоящих русских, судьбой, медленно пошли прочь.
– Скажи мне, – переходя на «ты», спросила Наташа, когда они прошли метров сто, – ради чего гибли все эти люди?
Если бы только Наташа знала, сколько раз задавал себе этот вопрос Ветров с того самого дня, когда по-настоящему заинтересовался историей. И дейст-вительно, за что умирали русские офицеры?
Говорят, за Россию. Только вот за какую? Ведь у каждого была своя, собственная Россия…
Это теперь, спустя чуть ли не восемь десятков лет, легко рассуждать, кто был прав, а кто нет. Хотя даже и сейчас у каждого мало-мальски грамотного человека, знакомого с историей России, есть своя точка зрения и на русскую революцию, и на русское офицерство.
Конечно, русские офицеры сражались за Россию дворянскую, не понимая того, что вишневый сад давно уже отцвел и заложен. Их чаще всего трагическая судьба должна восприниматься как часть трагической судьбы самой России, страны, которая по количеству выпавших на ее долю и пережитых ею испытаний давно уже должна быть зачислена в лоно святых.
Да, Ветров многое понимал в истории России и знал, что большинство таких вот Веркошанских погибло зря. Но тем не менее при словах «белая гвардия» ему всегда становилось грустно, как бывает грустно на кладбище, где лежат близкие люди. И точно такую же грусть он испытывал и сейчас, стоя у этой потрескавшейся могильной плиты с выбитым на ней православным крестом.
Однозначно ответить на вопрос Наташи Ветров не мог, а говорить обо всем том, что пронеслось у него сейчас в голове, ему не хотелось даже с нею. И потому он сказал:
– Я бы мог назвать тебе тысячи причин, но ни одна из них не поможет понять всего этого… Мне кажется, что надо было просто прожить жизнь ну хотя бы подполковника Веркошанского. Только человек, который сам себе написал подобную эпитафию, смог бы ответить на этот вопрос…
– Наверное, ты прав, – качнула головой Наташа, – подобное надо пережить…
Почти до самого пляжа они молчали. И тем не менее у Ветрова родилось ощущение, что эта прогулка к развалинам древнего храма и особенно одинокая и забытая всеми могила русского офицера сблизили их.
– А мы думали, – улыбнулся лежавший рядом с Еленой на огромном разноцветном полотенце мсье Николя, – что вы уже не придете!
– Мы были в храме Афродиты, – ответил Ветров, искоса поглядывая на раздевавшуюся Наташу.
То, что он увидел, превзошло все его ожидания. Такой, наверное, и была та самая Афродита, храм которой они только что посетили.
Впрочем, и Лена мало в чем уступала ей.
Направляясь к воде вслед за подругами, Ветров залюбовался ими. Да, что там говорить, хороши…
Наташа не только обладала великолепной фигурой, но и прекрасно плавала. Не сговариваясь, Ветров с Наташей заплыли далеко в море, оставив позади не рискнувших следовать за ними Николя и Елену.
Когда же они вернулись на берег и, усталые, развалились на широком полотенце под все еще жарким, несмотря на октябрь, греческим солнцем и Ветров, оказавшись в устрашающей близости от Наташи, окунулся в бездонный омут ее голубых до невероятности глаз, он вдруг отчетливо понял, что просто так расстаться с нею ему не суждено.
Глава 3
Оказавшись после трехсуточного путешествия в спальном вагоне скорого поезда «Саранск – Москва» на Комсомольской площади, Анатолий Кесарев вдруг отчетливо почувствовал: его пасут.
Ошибиться он не мог. Слишком хорошо ему был известен тот холодок в спине, когда на нее постоянно устремлен чей-то напряженный и враждебный взгляд.
Но пока он мог только догадываться, кому этот взгляд принадлежит. Конечно, его могли пасти и менты, которым было бы весьма интересно узнать, куда направит после освобождения свои грешные стопы знаменитый Толя Бес. Именно под этой кличкой прославился в уголовном мире Анатолий Николаевич Кесарев. Только какая в этом была необходимость? На Петровке работали далеко не дураки, да и не до него им сейчас.
Но если его пасли не менты, то, значит, это были свои. Для ЦРУ или Моссад Бес пока никакого интереса не представлял…
Правда, сразу же возникал другой вопрос. Зачем? Ведь он только «откинулся» и никому еще не успел перебежать дорогу.
Впрочем, что гадать? Кто да зачем? Раз пасут, значит, им это надо! Хотя – зачем, понятно. Выяснить, куда он пойдет, либо… разделаться с ним.
И поскольку первое представлялось совершенно неправдоподобным, то оставалось предположить второе.
Впрочем, Бес всегда предпочитал исходить из самого худшего. Это концентрировало и волю и силы и не раз помогало ему в те моменты, когда жизнь висела на волоске.
Если его хотят все-таки убрать, то вряд ли будут стрелять на Комсомольской площади. Хотя кто знает… Ведь сейчас, насколько ему было известно по рассказам с воли, в Москве вовсю палили средь бела дня чуть ли не у самого Кремля, ничуть не смущая этим его хозяев.
Но понапрасну рисковать никто не будет. И это тоже однозначно. А раз так, то скорее всего доведут его до какого-нибудь тихого места и там сведут с ним счеты.
И не заметь он пасущих, сам бы облегчил их задачу, поскольку с вокзала собирался ехать к себе домой, на Преображенку, где в течение всех этих восьми лет простояла пустой его двухкомнатная квартира.
Сдавать квартиру он так и не захотел. Даже сама мысль о том, что его вещами будут пользоваться чужие люди, была ему неприятна. А те жалкие крохи, которые он получил бы, мало волновали его. Даже сейчас у него «на кармане» лежали пять тысяч долларов с «общака»…
Конечно, он может не только не доехать до дома, а даже и не дойти до метро. Но не стоять же на перроне до вечера. Тогда его точно грохнут здесь. И он медленно направился к входу в метро с Казанского вокзала.
Почти восемь лет он не видел Москву и много слышал в колонии о том, во что превратили торгаши столицу. Но увиденное превзошло его ожидания.
Вся площадь была забита торгующими людьми. И эта спекулирующая колбасой, колготками, конфетами, кроссовками и водкой братия являла собой настоящий Клондайк не только для воров. Стоило какому-нибудь блюстителю порядка нахмурить брови и протянуть руку к рации, как перепуганный торгаш безропотно протягивал мзду.
А какая была здесь грязь! Правда, Комсомольская площадь и раньше особой чистотой не отличалась, но такого на ней все-таки не было.
С трудом пробившись сквозь торгующие орды ко входу в метро, Кесарев подошел к кассам и купил два жетона.
Пройдя турникет, он спустился на платформу и направился туда, где останавливался первый вагон в сторону станции «Преображенская площадь». Именно тут он и собирался вычислить тех, кто следил за ним.
На платформе ему повезло. Здесь стояло несколько милиционеров, и это исключало возможность немедленной расправы.
Через полминуты он вычислил пасших его.
Двое в черных кожаных куртках и джинсах мало чем отличались от других молодых людей. Если бы не всего только единственный взгляд, брошенный одним из парней на Кесарева.
Но проверить их все же не мешало. И когда подошел забитый, словно в фильме о гражданской войне, поезд, Бес в последний момент «раздумал» бороться с неимоверным количеством мешочников.
Парням в кожаных куртках попасть в вагон тоже почему-то не удалось.
Следующий поезд оказался на удивление пустым, и Кесарев даже уселся рядом с какой-то дородной дамой, которая сразу же принялась стрелять в него накрашенными до безобразия глазами.
Парни стояли метрах в шести и о чем-то переговаривались. На него они больше не смотрели, справедливо полагая, что из движущегося вагона метро их жертве даже при всем желании некуда деться.
И Кесарев впервые пожалел о том, что не взял с собою никакого оружия. Ведь на зоне ему предлагали отличный «браунинг». Но тащиться с зоны с пистолетом в кармане не очень-то хотелось. Ведь чуть что – и назад!
А этого ему ох как не хотелось! И хотя жизнь на зоне «вора в законе» значительно отличается от жизни какого-нибудь там «мужика», нахлебался он этой жизни предостаточно.
Но человек только предполагает… Теперь придется вести этих парней в Сокольники и там что-то предпринимать. Не подставлять же свой лоб под пулю через три дня после освобождения?
Так он и сделал. Выйдя из метро, медленно направился по аллее ко входу в парк.
