Жидкий Талмуд – 25 листков клёна

За хворост безответности – спасительный -

В костре декабрьском, в соблазне сумерок

Поддаться вою уходящих вникуда.

Благодарю каждый

Встреченный лист клёна,

За трепет порхания,

За прощение ветрам.

Благодарю мечтателей,

Странников и незнакомцев, -

Расстанемся, укроемся, -

Останемся в ночи и мечтах.

…

Роняю голову на подлинник

Истории Историй – и подделку, -

Единственную…

~

Гитара поёт – покинутая, без надежды воссоединиться.

Меня отключало и переносило из воспоминание в воспоминание. Лихорадка не отпускала – ей было некуда уходить. Что-то осталось – в воспоминании – могущее спасти, но убивающее: бархатное будто крылья бабочки и снежное будто плед мой, благозвучащее флажолетами и обращающее в стаккато – стоит подступиться, – что же оно, – что же за воспоминание навеивает Воздух во косновении ко струнам…

***

Луна подсматривала за мною: пальцы цепляют струны – с напором, но неумело, – арпеджио песни, ради которой взялся за гриф, – такое сочиняют в муз-школах, сказал репетитор, и играл в унисон мне; – иногда – ни одно слово не отнимет удовольствия музицирования… Заворожена благозвучием ми-минора – просит спеть, – надвинул наушники на уши, включил запись, заиграл в унисон, пропустил первый куплет и пел, – и не важно, насколько ужасно, – и не важно – звучно ли, – и не важно – ведь слушала, слушала и слушала, Воздух, свившая уют круг огня. Обняла в разрешении – развеяла смущение и затронула частицу близости.

Свожу руки в объятие – «Хочу, чтоб Твой поцелуй разбудил меня» – обнимаю саму юность и усыпаю в объятии с той. Трусики-шортики, далёкие близкие, – что же под ними?.. Корица хороша со всеми блюдами – не каждое блюдо хорошо с Корицей.

Откуда было знать – что через пять лет найду целую вселенную в строках сноба, чьи книги Весы брала в ванную – человелог-экзальтист-спирит-метафизик-альтруист, отрывок чьей статьи оставался в футляре гитарном – и возможно, единственный на свете, перепишется:

Край Космоса – где вьются лепестки роз, звучит музыка глубин сердца и снег сыплется раз в тысячелетие, приходящее с морганием и в моргание уходящее. Край Космоса – где глубинное поднимается до верхнего слоя кожи. Достичь Края Космоса – добраться до бесконечного поля: подснежников – произрастающих из неоткуда; роз – растущих из боли воспоминаний; нарциссов – растущих из тщеславия; лаванды – цветущей из мечты.

Достичь Края Космоса – узнать тысячи слов, не зная, откуда. Достичь Края Космоса – стать котёнком, смотрящим в окно февраля. Достичь Края Космоса – столкнуться со стеной воздуха.

Шагнуть к Краю Космоса – отстраниться от глупости собственной. Шагнуть к Краю Космоса – собрать с розы каплю росы и рассмотреть в той Вселенную. Шагнуть к Краю Космоса – задуматься о беззначном, но отвлечься на единственное.

~

Любила подобное, – и рассердилась – стоило мне оторвать страницу, – но приняла символически. Сноб писал: «Идеальная война – когда танки воюют с танками, на просторах полигональных, с человеком за монитором, – остальное – дилетантство» – и ничто не мешало согласиться с ним тысячу раз, – но чувство – будто у меня воруют мысли. Одна из книг была, метафоро-аллюзие-аллегорией на всё – и подносила многое в подобной форме: «Кошка Рыся питается кровью и мясом убитых солдат – в консервах, колбасе, пакетах псевдомолочных и прочем, – и обеспечена на тысячу лет, до последнего потомка. Вступай в содружество Кошки Рыси – или накорми собою».

Неприязнь началась со сноба – с её отношения к его мыслям, зачастую трухлявым и стащенным из головы моей; – помню чувство – будто каждое что напишу, создано им. Сноб поселился в голове – она обхаживала меня, – но его, бесконечно его, сноба в голове. Запиралась в душевой – на многие часы – и лгала безмолвием, лгала носящемуся в агонии изоляции.

Многое остаётся за кадром – задействуем нужное для создания настроения, из бесконечности возможного, – и всё-же. Весы уснула в объятии – но почти помню: выбралась, заперлась со снобом в душевой и скользнула в кроватку ближе к утру. Подозрительность – дитя неуверенности, – но и искренности.

Никто не спешит, никто не будит, – шёлковая бабочка поцелуя скользит на губы, остаётся на мгновение и упархивает по контуру рассвета. Весы – распаковала вкусности и сготовила мисо (случай единый – когда по отдельности несъедобно) с чаем египетским. Что наставило её отправиться на факультет человелогии и слушать лекции профессоров-глупцов-человелогов, не знаю и не любопытствовал, – но едва ли зов сердца, – если так – славно, что разошлись не попрощавшись.

Собираемся тратить её сбережения – на орудие искусства многострунное. Собрались, наласкались, разобрались и собрались, – полдень миновал. Чай остался послевкусием путешествий: идём же.

Выскользнули об руку, из дома, прошли пару – лет девятнадцати – с ребёнком в коляске, – мне расхотелось её: обнимать, держать за руку, касаться, желать. Озлобленность остывала во мне – ночами теми – и ранила её. Трамвай принял нас – подобно миллиону пар, взявшихся за руки наспех.

Трамвай распрощался с нами. Прошли до музыкального – подобрали ей классику со звучанием обесточенной электры, – консультант сыграл нам – будто паровоз набирал обороты и собирал крупицы упущенного. Расплатилась – «Будешь кормить меня два месяца» – и попросила сыграть.

Отправились к скамейке дубовой, разместились, – и минуты, секунды и часы уползли в словарь, бессильные передать слияние рук и струн. Прохожие ускорялись одни, оставались иные, – дети затормаживали родителей, животные – хозяев. Слушала – опьянённая и готовая учиться, стачивать ноготки и стирать пальчики в кровку.

Вернулись к вечеру – проголодались: наготовили лакомств и сомкнули глаза в объятии. Помню ту скамейку – одну из миллиона, но знакомую боле остальных. Воспоминание возвращает минувшее – но не преносит нас в себя минувших, – звучи, Музыка, из пальчиков твоих, детских и бархатных, игривых и тёплых, когда воспоминания сгорают в разуме умирающего и проносятся напоследок, – чтоб вернуть оставшееся за кадром, непрестанное всюду, – что же…

Ветер закрался в окно нас прежних – и разметал листы нотные, – быть может – крупица меня прежнего, готового поселиться в любом из мгновений, где молодость была лучшим украшением, а Ветер в голове приглаживал волосы пыльные. Что, если присутствие в сейчас – шаги нас будущих, обернувшихся и отмотавших Время? Можно сомневаться до бесконечности – но представлю на миг, что это так.

Сэнсей прошёл в комнатку – об руку с тенью: без границ и тела.

Конец Первой Части

The

Poem

Song

I whisper through my nights and days,

‘Cause there’se no one who knows thee ways

To stop cryin’ and forgive

Myself – I’ve lost my lover – can’t believe.

Your laughting’s cutting me through times -

Why cannot I swallow this knife?!

I sing my whispers – all the days -

And nights, – and callin’ to the way.

The dead-one”s looking from the mirror –

He means all things I cannot see;

His look means something quiet – it longs deeper

Then all the feelings filling me.

I’ve lost the master of my soul -

Cannot be anything it all:

I blow my veins with all this hates -

But something doesn’t lets me…

I leave my fate

And fly away – and see

Someone who surrounds me.

It’s coming closer and It says:

«Live is last chance,

Stop live in past, -

Let’s create our own dream.

I love You anything You mean»

I feel to askin’:

Who are You?

It’s answering

Throuhg being:

«I’m Ghost of Truth.

Stop telling lies,

Cause life – I see it

In Your eyes.

Never make close ‘em.

A-a-Ha-Ha

Live wants to stream

Through all Your dream.

Now let me be

Still someone who’s surroundin’»

I got myself

Again in bed

And felt my eyes still coming wet,

And Ghost was lookinin’ in my head – and telling:

«You follow me -

I’ll let You see

True side of reality» -

And took my fire…

I needed Truth, before my eyes,

And any dark time helped to rise.

Treasure or forgotten lifes

Still belongs to Dreamer’s corner.

We’re sliding throught

The forest – to my star.

I met my Dear – through ideas,

And raven can’t stop screaming.

We flew away -

And times could take my blood away…

I touched her stars in stream

Of this endless dreaming…

I’ve lived the History of Stories -

A thousands thousands lifes I’ve passed before ours.

The Ghost of Truth,

opened me eyes, -

All, All my Knowledge -

It was lies.

Come, Come Breath,

All I was before

Doesn’t matter

Anymore…

Fuck Yeah!

You’re gone -

Your Ghost has come,

I’m not alone -

With Darkness surrounding.

And now I know -

I wouldn’t fall -

It is my story – and my world.

I had to fall -

And flew alone

With fire – what is

Still my own.

Arrgh!

Can’t touch my face,

I’ve lost my voice

And heads – and thoughts -

I touched Her when – no anymore…

Now I’m the Ghost Keeping his cries

Who cannot forgive himself being in lies.

I slide through times and can’t forget

The hate of mine – and don’t regret.

I see the Ghost – who helped to rise -

My Dear – how could I forget shire of your eyes!

Come fly away – and we would stay

Gods we were preparing for.

…

Life is last chance,

Stop live in past,

Let’s create your own dream.

The Cosmos loves you – anything You mean…

…

~Wind whispers:

Times pass away -

Say: say – what would you stay -

What won’t be your graveyard?..

~

Time pass away-

And anything what says

Truth – will last forever…

~

Глава Третья – Шёпот Смерти

Сэнсей прошёл об руку с человеком без лица, без тела и без тела. Тень не плелась по полу, следом Сэнсея, – но шла об руку. Сноб писал – когда человек видит подобное, смерть близка, – и шепот смерти поселяется в голове, – и уходить тому некуда – и неоткуда.

Тень стала на колени пред мною – заглянула в рукопись и внесла несколько меток, – впоследствии не отличу почерк свой от почерка Тени. Сэнсей ушёл. Тень улеглась на меня и в голове зазвучало – «Посмотрим» – пока кувшины от саке разбивались один за одним.

Дрожь носилась по телу – до грани, где тело начинает нестись на волнах дрожи. Открывать ли глаза – в шаге от невозвращения – или потупиться в темноте собственного разума, в жесте от бесконечности. Отражение дотрагивается отражённого – пробирается из дальнего угла комнаты, легче тени, и скользит июльским клёном, бабочкой поцелуя, флажолетом из Воздуха, на губы иссушенные в жару прощания с памятными, ночами, днями, объятиями и поцелуями, – столь лживыми, сколь искренними.

Флажолеты собирались в горсть алмазную. Тень заполняла мне поры – но всюду, прояснялось: стены растворяются – и грань, что отделяет меня от не-меня, поддаётся гнёту ластика и уводит в поле бесконечного кружева, снежного и тающего с тобою. Мир рассыпается на облака – и идёт дождь.

Холод исчез об руку с теплом. Осязать себя – осязать Вселенную, всеначальную и бесконечную. Дотрагиваешься щеки – а клён, вьётся во Ветру и приникает к Озеру Небесных Лотосов на окраине Плато Безмятежности.

Ощущение исчезает с ощущающим – рука проходит сквозь щеку, не чувствующую холодка рук обагрённых. Если сие – Смерть, – на-что было жить. Здравствуй, трепет на кончиках пальцев.

Взгляд уводил – от себя к себе – по стене каменной, выше, выше и выше, – к Сэнсею, пившему саке из пиалы, на обрыве мира моего и окраине своего, – «Жду тебя тысячу лет» – звенит в голове – «Появись же» – и разносится по комнате чернилами, Картой Вселенной. Сэнсей предложил отпить из его пиалы – и рассказал, цикл вершится: что человек уже умирал в комнатке моей, на месте моём, – похожий на меня, бесконечно и всеначально. Мы созерцали – задворки сущего расставали с недосказанностью и вверяли очевидства столького, сколькое может смолчать душа человеческая.

Сон пришёл – тяжёлый – о ночи рождения, – и что-то, произошло по-иному. Ветер закрался в кармашки памятного. Сердце забилось.

Глава Четвёртая

Сэнсей плеснул мне спящему саке в лицо и, пообещал – придётся возвращать проведённое во сне. Сэнсей всматривался мне в глаза – но не отыскал и искры что мечется меж податливостью и агрессией, – и разделил умиротворение смеха в унисон Вселенной, – ведь вибрация чистейшая – смех всепринятия.

Сэнсей – «Ищи» – снабдил бумагой и машинкой печатной – «Продолжай искать – или смерть продолжит тем, что следует за косновением» – с участием большим вообразимого, – чтоб мне отыскать упущенное – оброненное в словах, сочащихся Любовью, – но возможно ли, человеку века этого, определить – кого действительно любил. Поиск обхватил за талию и впился в ключицы – но исследование и расследование любимые, бессильны в том: стоит докоснуться каждой – чтоб раскрыть цветок гранитный, абзаца Истории Историй, – отыскать заветное и, в парах того – рассмеяться: «Моя Жизнь»…

~

Это было раньше времени, о котором говорят “давно”: некто вышел из тени мысли и рассказывал то, о чём боялись думать: собрал наблюдения и впечатления в книгу и занялся информационным террором: страницы сыпались с неба, оставались на крышах, в подворотнях, отпечатывались на оборотах календарей, лежали в почтовых ящиках и разрастались по миру – до бесконечности, волей, быть может, божеств информационных – спасших голову тому, – волей божеств, пресытившихся пренебрежением людским. Некто путешествовал с чтениями – и был желанен: подписывал экземпляры фотокопий и всё чаще засматривался на лазурь неба вечернего – напоминавшую тому акварель подпорок мира, павших. Подпорки рухнули – и божества остались безучастны, – ведь каждое, чего коснулось божество, не преминет возможностью очертить светом себя, и отбросить тень на мир – прекрасный без того.

Некто собрал тайную библиотеку – и не известно (ибо IP не покрывал поля те) направленье к той. Некто мог быть мной в годах прежних – ведь нет точного ответа, что провернули божества в крахе подпорок, – Время сворачивается круассаном – если уметь. Некто презрел мироустои обывателей, – и был тем, кем мне хочется стать: проповедником нового века.

Исследователю не надобно гневиться на плоды исследования, – оттого, продолжим.

***

Глава Пятая – Дева

Встретит, на перекрёстке времени, поколений и пространства, с гитарой в футляре – и футляром на лямке чрез плечо. Иногда – встречается человек-откровение: виделись дважды – но расскажешь всё после объятий встречи третьей, – и разговор – круассан в ассорти общения. Дева угостит какао – так заведётся по первому слову прозоэскиза из блокнота французского – и расскажет мир из глаз своих, – однажды и напоследок, вне вуалей и туфелек.

Проведём вечер в угасающих искрах озорства – арки из полутомов тысячетомника Персидских Сказаний направят к чертогу недосказанности, где не рассмотреть и ясность. Дева поделится настроением, – на что – «Такая сладкая грусть в Воздухе» – разведу руки – «Ведь чувствуете – Чувствуете» – и дотронусь осознания – «Моя – или Ваша?» – холодного, – и останусь в ночи заснеженного поля – в сопровождении Ветра, звучащего мотивом – которым Великий Композитор живописал бы душу Девы. Ночь нашёптывает – «Расслабьтесь» – и пианист-путешественник разбавляет патетику Патетической, многозвучием джазовым виски со льдом – в резонансе пламени остывшего, рассыпается о стену хрустальную – свитую бесконечностью.

Молодость – центр Вселенной: вначале мы – сама молодость, – но относимся на окраину, волнами убеждения, сомнения и, времени, – радуемся или отталкиваем – но встречаем эхо себя прежних и, раз, смыкаем руки на спинах тех: встречаем радость с грустью, стужу с оттепелью, воду с огнём, виски со льдом, – и наслаждаемся многозвучием точки вечности в бокале мгновения.

Дева проведёт к лунному парку – чтоб послушать многозвучия секстета струнного, от рук белоснежных. Дым выбирается из сигареты – меж струн – обволакивает и согревает пальцы и дрожит с Музыкой. Дева заслушается – опьянённая сигаретственностью, ночью и спонтанностью что вьётся дымом на кончиках пальцев.

Время проходит – мимо привыкших засекать его. Дева предложит провести – и сожаление, грусть вселенская, – сожаление всесущее на полутоне со страхом, что всё вышло именно так и нисколь не иначе, что шахматная доска случайности расставила нас на удалении в бесконечность и, держись мы за руки или кричи в агонии, – нам не миновать движения по воле Космического Ветра. Дева выскользнет из объятий – и завьётся в Воздухе, птицей осенней – крупицей воспоминания.

Глава Шестая

Сэнсей – «Одного ли пола кастрированный кот и стерилизованная кошка?» – загонял в тупик по тоннелю баловства и, по мере моего исцеления, потешался и просил разделять пир отдушины, более и более. Истории собирались в стопку, с которой кот-априкот Акира взирал в окно – в бесконечность. Молчание и созидательность научили меня одному: стать умнее, глубже или многозначнее, невозможно, – но познать глубже и многозначнее глупость свою, поверхностность и беззначность.

Воздух смеялся с нами: будил, приносил листья клёна и забрасывал теми аквариум, утаскивал фрагменты рукописей в комнату Сэнсея, будил и сообщал о часе трапез – безустанно – чтоб разбросать кудри по лицу моему (Сэнсей распускал волосы – те спадали ниже подбородка, – и просил уподабливаться) и погасить свечи: Сэнсей ориентировался в темноте, во тьме и во мраке, и казалось – они с Ветром за одно, но не за меня. Присутствие свилось с привычным – прежде отличалось от сейчас бесконечность незамеченного: звоном в ушах, пульсацией в теле, расплывчатостью судьбы некоторых предметов, натяжением сухожилий и преходящестью напряжений, – так река остаётся на эскизе, без блика солнца во закате, без отражения арки небесной, без камешков-путешественников на дне или шумом уходящего воспоминания. Правды свились в танце порочном – бессильные над нами.

Сэнсей ушёл на “охоту” – вернулся с пятью свёртками плюща и грибов: подмешал те в чай и пообещал расслабление первого глотка, воодушевление третьего и уход пятого, – если меня хватит на больше чем сейчас. Вечер покрывал нас. Обратился к окну ночи той – и не смог рассмотреть леса, горы и облака, единственные и призрачные, – после глотка первого, – так и мы являемся кому-то реальному, мазками акварели по полотну воздушному, полотну миража.

~

Познавший более дозволенного – изгой: система щепетильна со вкусившими сок лимонный, себя истинной. Помню налёт презрения к себе-ребёнку – и многое, исходило от звавших себя взрослыми, что ребёнку знать и слышать незачем, – помню веяние простолюдинства – отсознательного – к себе: агрессии из недоумения – от антипримера, худшего – чем может стать человек, – вовсе не бездомным, вовсе не сколовшимся, вовсе не спившимся, – но пустым – опустошающим невежеством, пафосом и мелочностью, детей – одного за одним, – и рассмотревшим во мне, недостижимое.

~

Глава Седьмая

Город-Призрак принял меня обезличенным, честным и слепым, – чтоб перевернуть карты Пасьянса Судьбы, под арпеджио аккомпаниатора ночи. Осень сыпала слёзы Реки Небесной. Неопределённость расцвела – за которой странствуем.

Сидела на граните – во витиении пледа – собралась нерожденной, окунула лицо в ладонь, а другую обратила к прохожим, – подобно каждому из нас – в надежде на милость одобрения, от встреченных, встречающих и незнакомых… Прохожие оставляли монетки – но не медь в панировке микробов звучала в молении: слеза высекалась искрой и очищала медь в руках шершавых, иссушенных Ветром, хладом и одиночеством, – без намёка на уединённость: одиночество – окружение толпами толп; одиночество – звучание имени мертвеца; одиночество – окружение безличным; одиночество – идти сквозь пустыню жизни ни разу не обернувшись на тень и не сознав – чем являешься.

Выпечка отдаёт тепло и плоть – принявшей: круассан не умещается в ладони – но слеза понимания (когда Ветер понимает – взамен тысячам отвергших) [прости, Чтец, – уже, наделил Незнакомку чертами баллонки заблудшей, – не услышав и голоса той] проскальзывает по носику прямому, к леннонкам с отломленным дужком, – «Благодарю» – беззвучное проносится в головах телепатирующих. Уйдём? – уйдём: на окраину Космического Леса – выкопаем себе могилы и уснём на дне фантазии. Сошла с гранита, высыпала монеты аккомпаниатору ночи и осталась со мной в росчерках минувших ночи и вечера, – во единении объятия.

Незнакомка вывела на крышу тысячеэтажки: можно дотронуться неба – лишь рискни, и отщипни от облака кусочек. Отыскали местечко на двоих – расстелили плед и распрощались с прошлым, что обязывало говорить. Провела язычком по газетке – сорвала ту, наполнила травой из кармана и попросила огня, у рождённого декабрьской ночью.

Воспоминания расщепляют меня – достаточно ли их, чтоб разобраться во всём, себе и каждом, – и запутаться. Что-то мелькнуло в слезе Незнакомки – отразило искомое, заветное близкое, – и распалось о лепеста цветка гранитного. Дымок выбрался из самокрутки и обвился галстуком-шарфом.

Курили – и смотрели в даль, бессильные разъяснить себе, различие тьмы со светом, вершины и низины, леса и пустыни. Выдыхали дымок – и присутствие очерчивало контуры небеззнакомца. Смотрели в глаза – а рассматривали бесконечность.

~~~

Глава Восьмая – Опережая Метроном

Он курил на кухне, отпивал из хрусталя бокала и прислушивался к тремоло ученика, – хотел бы прислушаться, хотел бы, – на пороге путешествия в тысячи миль, встреч и прощаний. «Жаль покидать учеников» – звучало прежде: семеро лишались техничнейшего знатока музопостроений, – и вечер сей – прощальный: формальный и тёплый – когда не столь опережаешь метроном, сколь эмпатируешь к незнакомому, – откуда знать, про странствия, где переданное вечером прощальным – спасало от гибели духовной и бездомия. Ученик проводит мелодию к разрешению; разрешение – завершение.

Учитель оставил окурок в пепельнице, чай недопитым в полутоне от донышка – оставил нить пакетика обёрнутой о полусердие той. Ученик почувствовал – так чувствуют проводники пред замкновением цепи: оставил гитару на столе и направился к шкафчику воспоминаний. Учитель взял инструмент, подстроил, прислушался к себе и озарил вечер прощания заглавным произведением Барокко, начинающегося затактом с основного трезвучия: ре-фа-ля…

Ученик шёл по коридору – с шарфом в руке – шарфом цвета морской волны и ночи. Ноты передавали произведение – но не необъяснимое, дышавшее за барбекю нотоносца. Ученик смолк – и пассажи вели маэстро исполнителя, разделившего отчуждение скорби с маэстро композитором.

Ученик не понял бесценность подарка – и пройдут годы, прежде чем согласится отдать руки, чтоб вернуться к вечеру прощания и внимать языку нюансировки баховских форте-пиано-пианиссимо и ларго-престиссимо. Шарф передался Учителю – с историей о Ловившей Тени Грядущего, на побенежьи реки времени, и вовлекшей в лассо памятного. Человек наделён психомагнетическим действием созвездий лунного, солнечного, меркуристого, юпитерного, сатурнического, венерианского и остальных.

Ученик рассказал и попросил – «Вы держите путь по лучам Звезд-Путевода, – подарите той шарф, когда лучи той будут теплее солнечных» – исполнить мечту. Шарф обвил покидающего – и расставаться стало не так холодно, – так чувствовала и Ловившая Тени Грядущего, понял Ученик и усомнился в чистоте слов той. Учитель поднёс урок – что будет раскрываться и цвести в сознании Ученика, – до поры – когда можно поговорить с воспоминанием.

Каждый по-своему Учитель – по-своему Ученик, – нисколь иначе. Печаль сквозила в жестах – бесконечная и прекрасная… Ученик проводил Учителя, – чтоб приникнуть – чрез годы – к произведениям фармацевтического искусства.