Жидкий Талмуд – 25 листков клёна

Подпольщица облачалась в мантию с подолами длиннющими – ходила тенью за Подпольщиком, могшей убить. Подпольщица избегала белья нижнего – чем пользовалась каждый миг пребывания с Подпольщиком, – русая, стройная и наделённая чертами женственности, неброскими и унитарными. Подпольщик наслаждался Подпольщицей – но её не хватало на долг верности, и каждый прохожий впадал в поле наблюдения приятным мальчиком, – и Подпольщик согласился взимать плату за всежеланную.

Подпольщики – смутьяны, бунтари, скептики и инакомыслители с начала начал – и пришли в мир, ведомые Меркурием, чтоб перевернуть устои и свести мир к гармони’и внутренней, что лучше внешней, – ибо «Гармони’я сокрытая лучше явленной» – вычитал Подпольщик у Дирижёра Теней. Ещё встретимся, Подпольщики. Вселенная впишет вас в Воспоминание.

Глава Семнадцатая – Повелитель Теней

Повелитель Теней был не из страшащихся по неумению лишиться бремя плоти – но Просвещённый. Просвещённый был из семьи католиков – и отличился в детстве, бросив в донат-уголок церковный записку со стихом:

Бог котячий – Котобог.

Бог своеверных – Сатана.

Чем обычный лучше,

Звоном из кармана?

Учение ваше

Не учение вовсе,

И изучать учение -

Не постигать истины.

Человек привык быть богом

Над убиенными и согнанными,

Над душами собранными к жатве, -

Но не над собою.

Вам бы подчиняться,

Сброд, ищущий пастыря, -

Пастырь вам – бродяга с бутылью,

Каждый – у кого не отсырело сердце.

Учение – шаблон-пропитка, мозгу сырому

И сердцу буйному, – мир до смешного обратен

И зло ли в сожжении эталонов платины.

Не знаем мы – и вы не знаете.

Богослов не умел говорить что-либо кроме заученного в детстве глухом – и читал полувслух, строчку в минуту, – слова срывались с уст того – псалмы и прочее – и всепотребимость тех не заставляла задумываться. Богослов посчитал клочок крафтовый благоверством и пропел слова лукавые, – ведь от Лукавого всё, что не Да/Нет, – т.е. трансдуальное злодейственно, ведь откажущийся от ада и рая идёт дальше, чем позволяет Богослову кошель. Прихожане разделились – голос прозревшего звучал в речи владыки, – что за глупцы руководят порой путьми людскими: поступай так, повторяй пока не помрёшь, слушайся нас и получишь однокомнатку на небесах, – ?!

Повелитель раздался голосом возмущённых – и собрал двоих, троих, – готовых отдать жизнь – но превратить Храм Антропоцерквизма (the Церковь инкорпорейтед) в гроб самовосхвалявшимся, – или аутентичный приврат-салун для распахнувших створки сознания.

Глава Восемнадцатая -

Revolution

Богослова уместили на распятие – чтоб ознакомился с предметом трактуемым – и провершили перестройку: женщинам на иконах пририсовали грудь, витражи снабдили люминесценцией, а двери сделались открытыми круглосуточно-всегодично, – чтоб истины стонов не миновали слуха людского; лазеры и техно, упорная с гинекологическим креслом. Тела грудились непрестанно и благоухали слаще ладана: солоновато-сладко, будто крекер во рту блудницы, – ладан сменили кокой – но и того не доставало: неудовлетворённость людского мирским росла диаметрально удовлетворённости. Стоит хоть раз в жизни пройти посвящение свободной любви (послевкусно скорбью).

Повелитель Теней понимал: плохо – и первое – и второе, – и презрел мирское, успев переиметь каждую из городка своего и скурив ни один словарь морфем, – и наблюдал: человек иссякал – чем себя ни обманывай. Лес принял Повелителя Теней – и встретил с Прокажённой, изгнанной Богословом; они построили домик на вершине скалы и завели бельчонка Джабраила.

Джабраил познал мир познающих и не ведающих – но соприкоснулся со вселенской печалью у одних и беспутства у других, – печалью претекающей от прародителя к отроку, будто История Историй была разбившимся кувшином, звеньями чьиими стали, – и Историю Историй восстановить удастся – если подумать, отдаться спонтанности и запустить пятёрню (иль десятёрню) в облако еженощное, Непостижимого, что приходит в перешуршивании ежей. Джабраил сбросился со скалы – оставил нить предсмертную, чтоб приютившие накормились плотью прозревшего (отчего бы – если возите “мощи святых” – не торговать мясом их?). Повелитель Теней вкусил – и остался веганом с дней тех, с пятнадцатилетия, – чтоб изъять колья наставлений из головы и приникнуть к Свету Первородственного, иллюзорного – и лучшего.

Повторять путь чей-либо – ошибка ошибок, – не проще ли придумать собственное, чем жить под чернью копирки (вспомните рабов заводов и рудокопов)? Смешай Белое с Красным – и передай другому; занавес негласен, единый. Судьба и Жизнь зависят от Сейчас, – и незачем вписывать в бланк “Пожелания” подслушанное.

Повелитель Теней оттолкнулся – к самой вершине: Жить – в соприкосновении с облаками, – нежиться о звёзды и тонуть в вуали Света Новолунного. Повелитель Теней примет заблудших – выслушает, рассмеётся и пригласит разделить пир смеха с бесконечностью. Повелитель Теней одним, Сэнсей – мне, – знает Историю Историй дословно – и нашёптывает Вспоминателю полумёртвому, – в вере раздуть пламя из пепла минувшего и перевоплотиться в чувство в глубине сердца: бесконечность – со мной, – и сердце, знай – следую, Следую Зову Твоему.

Не чувствую себя живым, Сэнсей. Прости – если увяну не расцветши. Цветок мёртвый – но расцвётший – ближе к серебру звёзд полуночных…

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~xX```

Страница сия размякла в луже крови автора, – оттого оставим пробел и, с уважением, одарим минутой внутреннего безмолвия.

Глава Девятнадцатая ~ Театр Бесконечности

Театралы репетировали пьесу «Фиолетовая Кровь» – по жизненному пути Эдгара Алана По. Сценарий рассыпан по репетиционной точке, стены обклеены нотами и конвертами донаций, которых не хватало чтоб завладеть помещением и открыть театр, – но чтоб репетировать, пока есть силы, и когда нет тех: прочувствовать персонаж и дать тому завладеть собою, – прочувствовать себя прежде – раздражители – и персонаж, – чтоб дотронуться всесущего, на осколках этого драного мира, пока возможно что-либо выше систем экономических – стойл от глупых людей людям глупым. Час до закрытия – но проведение благовещет им.

Тук – Некто попросил прощения за акт прерванный и разведал: труппа Театра Бесконечности – пред ним: неопределённые в числоколичестве, отроки спонтанности. Театралы предложили любопытствующему взглянуть на, возможно, последнюю репетицию и выступление единственное. Некто разместился у пюпитра и поставил ногу – по привычке – на подставку, не беззнакомый с эхом горестей Божественного Алана.

Акт развернулся. Некто расстался с пониманием – история светилась в авантюринах молодости, очаровывала свежестью подхода и вовлекала, – и не сказать – труппа пред тобой иль ты пред труппой. Акт закончился – время собираться…

Некто остекленел – виднелась душа – и вышел последним. Точка располагалась в заброшенном заводском здании и была достаточно бюджетна для верящих в себя. Общение началось раньше разговора – казалось, дверь не разделяла Некто от Театралов.

Театралы рассказали про россыпь произведений – романов, лирики и пьес – и намерение оживить каждое, – рассказывали страстно и по-ранимому (так ребёнок рассказывает котёнку о Мечте) и, поделились, что давно бы бросились в реку – не живи каждый день и каждую ночь, Ради Мечты. Некто слушал – слушал и дивился: мир полон безумцев – отдающих себя Ради Мечты, – полон гениев, – и одним, ночью сей, дано воссоединиться с Мечтой. Труппа состояла из Странник-Аккомпаниатора, Нимфы Рыжекудрой и Дитя-Мечтателя.

Некто вопросил – «Будь у вас сумма подходящая – приступите ли к поднятию занавеса немедля?», – и услышал созвучное глазам сомкнутым: вопрос – дитя ответа. Купюры перенеслись в руки Аккомпаниатора. Напряжение перекрасилось в успокоение: так прошедший из города в город Иоганн услышал знатного органиста.

Некто попросил исполнить мечту и похлопал Аккомпаниатора по плечу. Сделаем, сказал Аккомпаниатор, – приходи на премьеру. Не удастся, ответил Некто, – но постараюсь.

Некто ушёл – так сжигают стихи: в созерцании совершенства – ввысь.

Глава Двадцатая – Отражённый и Отражение

Аккомпаниатор греет руки: кипяток струится по рукам и набирается в раковине, – руки поддаются растяжке – большей и большей – и принимают тепло воды чувственной. Зеркало запотело – но круги под глазами видны отражённому, – «Ради Мечты», – и звездочка бликует стеклянная, с куртки – выше кармана нагрудного: свечение скользит по заслонке, Отражение с Отражённым, и соприкасает Мечтателя с Мечтою. Аккомпаниатор вытерпел обжигающее – ради свободы на грифе, аппликатурной и чувственной: свободы передавать себя без слов – но чувством. Стрелка проскальзывает получасье: отправимся.

Капли остаются на руках – игравших, скользивших по декам гитар и тел – и соскальзывают в дороге. Беспальцовки наскальзывают на орудия искусства – изящные до неприличия. Ноты отправлены в папку, та – в футляр, футляр – за плечо, – родной, после стольких лет…

Аккомпаниатор выходит из жилища, проходит по лестнице, минует ступени до единой и встречает солнце уходящее линзами UV-400 леннонок серебристых, – иногда, всё может быть идеально. Ветер развеивает подолы тренча, приглаживает волосы серебряные и милуется над подопечным, негласный и всесущий, наблюдатель всего и каждого, – и если кто и исполняет функцию бога, имя тому – Ветер. Аккомпаниатор скользит по воздушным потокам – навстречу Мечте, – прочь из минувшего, навстречу бесконечности.

Метро открывает двери, турникет пропускает к эскалатору. Прохожие, вас тысячи, миллионы, – вы так хороши, так прекрасны в преходящести дня, вечера и ночи. Аккомпаниатор рассмотрел станцию по-иному – глазами другого человека, кем был всегда – но осознаёт себя впервые.

Вагон подоспел – пустой: бабочка кружила от стекла к стеклу, без намерения. Аккомпаниатор уселся в краю-уголке – в новом самоощущении – и не заметил: бабочка-клевер, четырёхлистный, порхнула на плечо тому. Ноты позволяют скоротать вояж – ведь играть, пришедшим – не прохожим.

Аккомпаниатор погрузился в пятистрочие: ощущение возникало меж нот и вело, пьянящее и соблазняющее до разрешения, – чтоб запомниться лучшим из сейчас, лучшим из бесчисленных, сейчас… Младшеклассница наблюдала дирижирования Аккомпаниатора из соседнего вагона – и не преминула возможностью перебраться к незнакомцу на следующей остановке.

Поезд останавливается. Девочка уместилась напротив незнакомца – подозрительно, в пустом вагоне – и обратилась – «Вы Дирижёр?» – голосом певческим. Аккомпаниатор научился находить символизм во всём что обращает на себя внимание и уделил себя незнакомке.

Девочка смеялась словам Аккомпаниатора, а услышала про театр – огорчилась – «Было бы здорово – попасть к вам, – но средств нет» – и смутилась. Аккомпаниатор – «Деньги – одно из средств; желание – средство, старание – средство, чувство – средство» – подсчитал: пять остановок до выхода, – «Можешь посмотреть со сцены – но, не будут ли против родители?» – и посмотрел девочке в глаза-кристаллики. Девочка – «Мне не пред кем отчитываться» – сказала, родители далеко-далеко, и не беспокоятся.

Аккомпаниатор размыслил – «Репетируем каждый день, там-то-там-то, – приходи днём – чтоб, вдруг родители вернутся, не беспокоились» – и начертил карту к репетиционной точке и сцене. Девочка приняла, уместила лист в рюкзачок и вывлекла из рюкзачка книгу – «Возьми. Благодарность моя» – блокнот, в который выписано всё, что произошло, происходит и произойдёт с Аккомпаниатором, – чтоб появиться однажды – на периферии миров; подсказала взглянуть на плечо – и упорхнула в обитель станции новооткрывшейся. Аккомпаниатор рассмотрел бабочку – и расслабление расцвело от сердца по всему существу его: Мечта исполняется, – и раскрыл блокнот на странице дня сего: Волшебство.

Двери открываются. Аккомпаниатор выскальзывает, с футляром, нотами и бабочкой. Двери закрываются.

Поезд уходит. Аккомпаниатор выскальзывает из дверей – и Ветер вечерний встречает по-тёплому, любимца созвездий: проводит к залу и раскрывает двери. Первый Звонок.

Труппа встречает Аккомпаниатора. Зал полон, сцены заучены и всеспонтанны, – так и нужно, чтоб родилось Искусство, – Ради Мечты, без внимания к безважному, – так и нужно. Второй Звонок.

Свет приглушается. Аккомпаниатор разыгран – настраивается, подсоединяется, ставит подставку и размещается, медитативный – с чувством, что делает Ветер вечерний томным и тёплым… Кто-то из труппы не пришёл – осветитель Лев, – каждый человек ненадёжен – но львам ненадёжность не к лицу боле остальных, – оттого и не приходят.

Аккомпаниатор включает гирлянды всесущие – освещение лучшее – и возвращается в медитацию, тёплую, тёмную и грузную. Упражнение, растяжка и пассажи в замедлении, – отлично; трезвучие произведения заглавного. Третий Звонок.

Господа и Госпожи – Театр Бесконечности поднимает Занавес. Аккомпаниатор на сцене – за инструментом: молчание – рука левая на пятке грифа и правая на обечайке, – минута; безмолвие; смотрит в зал – заполненный – и чувствует покалывание в сердце, приятное. Левая в третьей позиции – Правая прикасается к струнам и извлекает трезвучие.

Зрители покачиваются в такт – созвучные сердцами с покалыванием в груди Аккомпаниатора: Музыка – ощущение меж нот. Руки сплетают узоры, нитью серебристой. Существует ли мир иного – когда Таинство Вселенной, по обратную сторону взгляда.

Разрешение. Опьянение – выше аплодисментов. Зритель чувствует.

Аккомпаниатор обращается Рассказчиком и делится крупицей Истории Историй – о ночи встречи с Таинственной Незнакомкой: принесла умиротворение душе мятежной, обняла, выслушала и приняла, – чтоб провести день в единении негласности: Весна, Музыка и Объятие. Рассказчик поделился образом той: полусапожки расшнурованы, изумруды в шали, глазах и локонах, – и объятие – теплее солнца июльского. Незнакомка утерялась – так расходятся судьбы, чтоб встретиться чрез тысячу дней – или один – и высказать недосказанное.

Рассказчик поведал об одержимости – и путешествии, где город каждый – встречал надписями почерка одного, – встречал Рассказчика его именем, Странника. Божество навестила Странника – дотронулась лица и привнесла ощущение бесконечного парения над бессмыслицей мирского, – представила минувшее в иной ипостаси. Странник рассматривал Жизнь – каждый уголок той: пересматривал каждую секунду и аспект под сотней, тысячей взглядов, – чтоб отыскать Божество в калейдоскопе воспоминаний.

Божество выпорхнула из закулисья – и слушала отрывки Истории Историй, очарованная. Странник сыграл произведения – что изучал в доброте памяти Таинственной Незнакомки с именем Богини Мира. Нимфа слушала сомкнувшего глаза – сомкнула глаза и заскользила по Воздуху, навстречу воссоединению.

Ночь вернула Таинственную Незнакомку Страннику, Странника – Таинственной Незнакомке, а Зрителю – покалывание в груди, что Древние звали Жизнью. Мечта исполнена, Странник, Незнакомка, Мечтатель, Вселенная: Занавес поднят – бесконечность вносится ветерком и встречает разминувшихся в зеркальной комнате. История чередует историю, – свитает Историю Историй, новую всегда, каждому – свою.

Занавес

Мечты

Исполненной

?Равно ли вспоминание грезы – вспоминанию действа, – и равно ли вспоминание прожитого в произведении – вспоминанию прожитого в “яви”? – ответ утвердительный, решение – за Тобой (не оборачивайся – уже готово дотронуться плеча ладонью мокрой)

Глава Двадцать Первая

Сэнсей пообещал пустить меня на мисо – «Если не исцелишься за три дня – нож спасёт тебя, а ты прокормишь меня месяц-другой» – и был весьма аргументирован. Угроза сменила центр и покинула поля контроля – пора ответить себе, хочу ли жить. Жар затесался в голове и, откуда знать, кипятил кровь чувственную, на напиток не для меня.

Минуты, годы и часы, смешались и затерялись. Небо смотрит мне в глаза. Сэнсей принёс чучело белки – та рассматривала меня, пишущего, спящего и обессиленного.

Птицы пели – но хотелось ли мне слышать их, или дар слуха не стоил чувства моего? Мир зримый – истинный ли: исчезаешь – едва моргну. Прикасаюсь к волосам, к телу, к дереву, к бумаге, – но чего в действительности, – и прикасаюсь ли…

Сэнсей принёс бутыль с водою. Муа открыл бутыль, отпил восхитительного матэ и оставил бутыль, – обратился через час – бутыль заукпорен, а белка неподвижна. Невозможно ли откупорить бутыль одну – дважды?

Умопомешательство – когда мир внешний стремится к истинному и смывает барьеры рассудков, осознаний и тлена прочего. Приобщиться к клети ума – скрыть Таинство Вселенной от себя, – что же заставило предков оступиться? Умопомешательство – прыжок в бездну всевысоты, навстречу содержаниям всемерным и окрасам передаваемым из губ в губы – из воспоминания в воспоминание.

Мир рушится – отклеивается от меня, – зачастую – с комками плоти, – на то не моя воля, но моё согласие. Сэнсей понимает больше озвученного, – или звучащее негласно – вьётся вне потока слов, столь близких и далёких к истине, сколь полёт бабочки – потоку мирского. Проснусь ли, – отчего меня волнует беззначное, с пальцами изящными до неприличия, – просящий аудиенции у Таинства Вселенной.

Белка сторожит от духов злых и добрых – даже Сенсей не в силах подступиться ко спящему ко мне, – волей рыжехвостой, – будь та человеком – живым и дышащим – мы бы сладили… Звезда проносится над домом – не Звезда ли Путевод? – и сносит в труху город нижестоящий; криков не было. Мир кажется жестоким – но жесток ли, – никто не знает.

Рукописи разрознились – но остались дружественны, благостью всенумерации: глава-часть-страница. Удивительно – сплетение слов, передаёт движение вселенной, пульс планеты и прикосновение света лунного, к коже альбиноске – снежной, шёлковой и свежей… Многое даётся в наслаждение, – незачем копать могилу ученику распятием, а слова загонять в счётчик.

Сэнсей волнуется – прочитал мои рукописи – «Скоро» – и кивнул в сторону комнаты пустых кувшинов саке. Белка – показалось – мотнула головой. Важно ли, что ждёт, – когда сейчас – лучшее из вообразимого.

~~~

Глава Двадцать Вторая

Белка разбудила меня – Сэнсей затачивал нож, ночью. Окно позволяло собрать пожитки, плед и понаблюдать действо издалека. Сэнсей зашёл в комнату – и ткнул ножом в место ночлега моего, а затем – «Возвращайся!» – выбрался чрез окно и, движение-в-движение, прошёл ко мне.

Сэнсей убил мой недуг – но мог и меня, не окажись сил во мне – перебраться. Белка подтвердила – а бабочка-четырёхлистник села на плечо мне, красочная в акварели предрассветной глазури. Безмятежность сквозила мгновением – но теми ли являются окружающие, кем мы знаем их?

Шёпот звёзд ведёт навстречу Мечте – оттого день отводится под сон: свидание с истинным – что приходит по сомкновении глаз обманутых. Сэнсей подвёл меня к вершине мира – мы делили самокрутку и меня понесло вверх: Сэнсей был со мной – летел в облака – и предложил обернуться: мы смотрели на нас. Ветер захватывал, подхватывал, овеивал и вёл – так не зачаровывают женщины, мечты и обещания: место сие – вне координат – ручей хрустальный, откуда сыплются откровения.

Сэнсей предложил мне глоток. Свожу ладони “лодочкой” и зачёрпываю, скажем, воду, холодней предсмертной ночи бездомного, – но с проблеском веры. Вера наполняет меня – заполняет голову, питает мозг и разбегается нитями вен.

Кто же подобрал меня полуживого, на трассе “Плато Безмятежности – Край Скитаний”? История Историй разливается по свету – цветами вариатизмов, – и отчего знать – отчего с одним попутчиком разговорился обо всё-навсё-привсё-всевсём и каждом, а иной – разделит безмолвие с подтекстом тем-же. Мир светится рубинами, авантюринами и изумрудами, – но замечает, видит те не каждый.

Пора – сообщает Сэнсей – если не хочу остаться и слиться с родником, – но захотел… Сэнсей решил за меня – и не знаю, быть тому благодарным или вырастить цветок ненависти, – но могу поделиться с тобой, я из другого мира, воспоминанием – о произошедшем со мной в обличии твоем, до разделения. Сэнсей зачеркнул эту строчку – но оставлю: нет различия меж произошедшим и произойдущим, – нет преимущества ни у одного меж позабытого и захваченного взглядом, – и время – не властно над событиями.

Мы вернулись – смотрели вслед себе упорхающим. Сэнсей ухмыльнулся – «Что ты знаешь теперь – о природе времени?» – и не ждал ответа. Белка пришла к нам – принесла орехи.

Истории, – сказал Сэнсей, – содержат то, что передавал тебе: подобны россыпи листьев клёна – безмятежных, ветхих и самоуверенных пред веянием зимы. Некоторые передают нам себя – незаметно… Утро.

Пора отправиться к Воспоминанию – замкнуть цепь и дорассказать себе, тебе, произошедшее с нами в этом о дивном новом мире.

Глава Двадцать Третья – Новый Век

Человечество замучило Землю – и Божество Мира обратилась к Верховному (по сравнению с Кем всевышний богословский – песчинка под ногтем на ноге) и молила исправить человечество и, ибо Землю не спасти, провести “сброс”: задать реалиям случайные значения и – будь что будет – промотать до мига сего. Земля рассыпалась каждую минуту мира, альтернативного тебе, я, – рассыпалась и скорбела на всю Вселенную, – а звёзды оплакивали ту. Высшие силы посчитали тебя, я, достойным настоящих чудес, – и перебросили по ту сторону краха, – и скоро, ты убедишься в том.

Допусти на мгновение – тебя выбросило на остров необжитый, выбросило из горящего моря, – и задумываешься о кварплате и пище – без вниманию к утопающим по ту сторону, – так и нужно – так и действовало человечество ведя Землю к распаду: проблемы других нам не к лицу, – но других красит разрешение трудностей наших. Планета раскололась надвое – и дома, люд и скот, полетели вниз, – чтоб вспорхнуть к Луне, сгорающими заживо. Некто заслужил внимания Силы – и был выброшен за отношения жизни-смерти, – чтоб встретить ужасающее: истинное – безликое, всесущее и непричастное, во отдалении от интерпретаций и отношений, – чёрной розе в груди обедневшей любовью.

Некто жил в роскошном викторианском доме – с двумя детьми, камердинером Виктором (мастером какао) и женой-азиаткой (гейшей стажа многолетнего и тяготением к какао Виктора) и писал классику века своего, – но что-то произошло тем утром: какао был безвкусен – а молнии-нити оплетали пространство. Некто встретил видение, озарение, одержимость, – что-то вспыхнуло и отключило того; дети встретили этажом ниже, супруга соблазняла на третьего, – предчувствие вывело из дому: Земля раскололась – и горящие живьём, выпархивали из расселины. Тяготение повело вверх – выше, громче, сильнее, – и Бум: Ничто – лимфы пульсируют по нитям электрическим, – Некто притронулся к одной – и выпорхнул в мир выбранный: вовне.

Голос в голове поприветствовал Некто – пора приключений, раз голос звучит в голове, – так началась одиссея к иллюзии, горькая одиссея, концу которой не встретить и сквозь покровы смерти, – но бесценная во каждом во мгновении, – так миг смертного равен жизни бессмертного – если лишить слова подпорок однозначности и привнести во губку-пласт восприятия чувственного. Некто подружился с голосом в голове – и выудил имя того. Двое – мы – шагнули в пасть тоннеля пустоты, единые в незнании.

Мир перерождался. Высшее избрало нас. Не всему нужны причины.

Листья, Дождь и Снег, – сметаются в одно. Дыши Бесконечностью. Глубже – будто впервой – и напоследок…

Глава Двадцать Четвертая

Откровения обрушились на голову Некто – мир привычный, отказывался возвращаться, – и представал проделкой иллюзорного, песчинки в пустыне и определённого в неисчислимом. Некто осознавал черту пагубную: пробираться в неизвестное и зацепляться за ближайшее к иллюзорному, – и не важно, где встретил ту и к чему приведёт. Некто сходил с ума – перешагивал на путь истинный, мановением мысли.

Что-то открывается – когда замечаем безвкусицу мирского – когда отрекаемся от обыденного и, котом, забираемся на окно – и домогаемся местности в раме оконной, – полагаемся на науку отсутствия перспектив и прочего – ведущего об руку но уводящего в бесконечность. Некто шёл безучастно – наблюдал инициацию знаков: круг зодиакальный влит в колесо сансары – и пучки света пробиваются сквозь то и уносят по одному, золотистому или серебряному, бронзовому или древесному, знаку – от Козерога до Стрельца, – и Тринадцатого. Голос повёл далее – и безумием становится ум – в мире отрекшихся от узд ума: брака, соцстраховки, льготных проституток, безлимитного какао и любви втридорога.