Старые шутки. Ох уж эта деревня! Будто гигантский курятник. Повсюду полуразрушенные дома. Разбитые дороги. Грязная песчаная пустошь. Ужин с Кейсами. Красная лампа в виде собаки побуждает меня сказать: «Как романтична жизнь других людей!». Внезапно подают еду. Сцена, конечно, странная: Джанет не ест свои макароны, пока другие не закончат. После ужина мы сидим у огня; дверь, как обычно, приоткрыта. Выскочила мышь.
– Милая джентльменская мышь, – сказала я.
Эмфи в замешательстве.
– И что нам делать? Я только и думаю об этой мыши. Есть ловушки для крыс, но не для мышей же. Она кажется хитрой.
– Ну тогда заведи кошку.
– Да, звучит разумно – такова природа, в конце концов.
– Или оставь ее в покое.
– О нет. Мыши едят книги и разводят грязь. Боже, Джанет, лучше бы у нас не было мыши!
Встал вопрос, почему КМ неприлична. «Думаю, это так глупо, – сказала Эмфи. – С тем же успехом можно поговорить о мытье рук». Печенье и шоколад у моей кровати, на маленькой белой салфетке и т.д. Что еще? Ах да – соседи. Звонила мисс Леонард [неизвестная]. «Нечасто услышишь это имя. Но в Оксфорде есть сапожник по имени Леонард. Моему брату там сшили пару сапог. Его жене они не очень понравились, а-ха-ха-ха!» (смешок, похожий на звуки флейты). «Мистер Минчин[404 - Гарри Кристофер Минчин (1861–1941) – сосед Кейсов по деревне, писавший обзоры и статьи в несколько газет, школьный учитель, который, по его собственным словам в статье «Кто есть кто», «устал формировать чужие умы и решился на независимость».] пишет рецензии для “Spectator[405 - Британский еженедельный консервативный журнал, основанный в 1828 году.]”» – это было сказано с большим трепетом. Пэррот [возможно, строитель] – красавчик… Пэррот – бездельник. Ох уж этот Пэррот… Пэррот установил раковину в передней кухне… Все обижают Пэррота. Эмфи обнаружила мед в «Bat’s Corner» – малоизвестное место.
Мы собирались поужинать с Нессой и остальными, но отложили; о боже – как я рада сидеть у камина. А была бы я еще больше рада, если бы жила в Лондоне?
1921
В среду 22 декабря Вулфы уехали в Монкс-хаус на Рождество и вернулись в Ричмонд 2 января, когда Вирджиния завершила Дневник IX следующей записью.
2 января, воскресенье.
(Впервые пишу «1921». Правда, это нужно писать не здесь, а на первой странице новой книги, но мы только что вернулись из Монкс-хауса, и я не могу ни на что решиться. Надо принять ванну и немедленно вымыть голову.) Хочу набросать заметки о светском рауте в Родмелле. Разговор с миссис Хоксфорд[406 - Жена преподобного Джеймса Боуэна Хоксфорда – настоятеля Родмелла в 1896–1928 гг. У них было две дочери: Олив и Боуэн.]. Жизнерадостная женщина с прыщом на кончике носа была одета в грязные меха горностая. Мы, джентри[407 - Английское нетитулованное дворянство, занимающее промежуточное положение между пэрами и йоменами.], сидели вместе; деревенщины расхаживали взад-вперед по комнате (школьный зал), натыкаясь на меня; торжественность; бездуховность. Ох уж эти бесконечно жалкие «вечеринки» бедняков! Во всяком случае, они не так плохи, как жены священнослужителей. Сначала миссис Хоксфорд с энтузиазмом рассказала мне, что из пекарни «Russell’s» прислали простой торт[408 - Скорее всего, имеется в виду бисквит без масла.] вместо фруктового: «Вот как они обращаются с нами в деревне. Не пойду же я 7 миль, чтобы пожаловаться. Никто из нас не любит простые торты, никто его есть не будет. Сегодня мне пришлось испечь еще один. А иногда они плохо пакуют, да еще присылают в грязной бумаге, и все разваливается, стоит только развернуть…». Теперь без предисловий перейдем к горестям семейной жизни. Олив из Лондона, член форума[409 - Форумом был женский клуб с проживанием на Гросвенор-роуд. Никакой информации о танцевальном классе и его участниках нет.], ни к чему не стремится и дает сейчас уроки танцев у мисс Баркер, «используя, разумеется, имя мисс Баркер. Леди Портарлингтон присоединилась. Но замуж она не выйдет: эти девушки не такие… А что же будет с ними в среднем возрасте? Мне это всегда интересно». Потом разговор о Боуэн. Ей почти 18 лет, а она не хочет укладывать волосы… «Что же мне делать? Девушке здесь жить скучно, нет подруг. Она слышала, как Олив говорит о Лондоне. Теперь и она уедет. Если Боуэн оставит меня, я вряд ли это вынесу. Я никогда не отправляла ее в школу, чтобы она не нервничала. Мы ездим в Брайтон[410 - Город на южном побережье Англии в Восточном Сассексе.]. Она любит лекции. Ей нравится химия. Олив велит ей читать “Times”. Мы не покупаем “Times”, равно как и мистер Эллисон. Он одалживает нам газеты с картинками. Но ей надо читать о политике, тогда она сможет разговаривать с людьми. Я вот почти не могу говорить с образованными людьми. Выкручиваюсь как могу. Ни с кем не вижусь. Все происходит без моего ведома». Она была в Лондоне и останавливалась у своих друзей в Западном Кенсингтоне, где выросла, а их дом выходит окнами на «Queen’s» [двор спортивного клуба]. «Всегда идет какая-то игра – я называю это идеалом». Она заставила Боуэн учиться теннису в Тонбридже[411 - Город в графстве Кент.]. «Но мы пробыли там лишь две недели – недостаточно долго, чтобы научиться. Она очень застенчива… Люди в Льюисе такие чопорные. Никогда ничего не происходит. Никаких теннисных команд. У мистера Бабингтона (ну, вы знаете людей лорда Монк Бреттона[412 - Джон Уильям Додсон, 2-й барон Монк Бреттон (1869–1933) – британский дипломат, председатель Совета Лондонского графства (главный орган местного самоуправления до 1965 года), землевладелец и местный аристократ в Льюисе. Двое других мужчин, упомянутых в тексте, – «джентри» из Родмелла.]) есть лужайка на Родмелл-плейс. Мистер Дюберли выгуливает там пони. Теперь это место заброшено». Я предложила ей книги, теннис и «Times». Такая изоляция, конечно, ужасна; это жестокое обращение с животными – держать женщину без увлечений одну в деревне, да еще на тортах. Да и в Лондон они с мужем поехать не могут, ведь там священники зависят от платы за место в церкви[413 - До середины XX века в англиканских, католических и пресвитерианских церквях была распространена сдача скамей в аренду семьям или отдельным лицам в качестве основного источника доходов. Рассадка людей прихода свидетельствовала об их социальном статусе (чем ближе к священнику, тем дороже).]. Мне придется их навестить. Нужно научиться быть вежливой с людьми. Да и приход у нас бедный. О, я ни слова не говорю против этого или людей… Вот только у нас уже семь лет нет дороги… Это ужасно…
Вирджиния начинает новую тетрадь (Дневник X). Титульный лист подписан:
Хогарт-хаус
Ричмонд
Январь, 1921
25 января, вторник.
Я ждала 25 дней, прежде чем начать новый дневник, и 25 января – это, к сожалению, мой 39-й день рождения, а не 25-й. Мы пили чай и подсчитывали расходы на печать Чехова; сейчас Л. складывает листы своей книги, Ральф ушел, а я, закончив переплетать дневник, выкроила несколько минут, чтобы сделать в нем первую запись. Я должна помочь Л. и не могу написать ничего торжественного. У меня кризис с «Джейкобом»; хочу закончить 20 тысяч слов, написанных с ходу, в исступлении. Нужно взять себя в руки и довести дело до конца. Завтра мы идем в «Cock Club[414 - Лондонский паб на Флит-стрит 22, популярный в то время среди писателей. Вулфы любили посещать его еще с тех пор, как они жили по соседству в Клиффордс-Инн в 1912–1913 гг.]» и будем бок о бок обедать с Сэнгером, Пиппой, Молли Гамильтон и Сидни [Уотерлоу]. Литтон хочет посвятить «Викторию» мне, что не может не радовать, и я из тщеславия прошу указать мое имя полностью, а не инициалами[415 - Книга Литтона Стрэйчи «Королева Виктория», опубликованная в апреле 1921 года, имела посвящение «Вирджинии Вулф» (см. ВВ-П-II, № 1165).].
Потом, будь у меня время, я бы могла написать целую главу о жизни Клайва. Весна чудесным образом преобразилась. Распускаются розовые цветы миндаля. Поют молодые птицы. Короче говоря, он разлюбил, влюбился и подумывает о том, чтобы сбежать с испанкой на автомобиле[416 - Роман Клайва Белла с Хуаной Гандерильяс длился чуть меньше года. Она была «очень глупой, но невероятно красивой» (см. ВВ-П-II, № 1176).]. «Но мне, – сказала я себе, возвращаясь пешком, – больше нравится думать о романе в своем кресле. Это ужасно, ужасно. В конце концов, я не могу бросить старых друзей». Смуглянка живет в Челси; у нее есть машина, нет ни мужа, ни детей, и она прекрасна как южная ночь. Никто ее никогда не видел, а она, надо отдать должное, даже не слышала о Мейнарде Кейнсе. Мы гадаем, как к этому относится Мэри. Бедный попугайчик свалился с насеста, или его оставили чистить перья в одиночестве. Потом мы наблюдали за штормом в жизни Сидни, таким величественным и сильным; бедняга не в настроении и весь напыщен из-за Марри, который сидит в Хампстеде и проповедует доктрины, ничуть не заботясь о том, что С. всерьез подумывает бросить жену и детей. «У меня нет твердого стержня. Я не такой, как все, и, вероятно, более несчастен»[417 - См. ВВ-П-II, № 1164. ВВ пишет Сидни Уотерлоу: «Конечно, я понимаю, что когда человек чувствует себя, как вы, без ядра – раньше это чувство было знакомо и мне, – то все его внешние отношения становятся лихорадочными и нереальными». См. также 15 ноября 1921 г.]. Действительно, из его грустных, как у бладхаунда, глаз чуть было не полились слезы. Мы вразумили его, и нарыв лопнул. К завтраку он спустился более веселым и чуть менее уверенным в доброте Марри. В чем заключается эта доброта, я затрудняюсь сказать. КМ (так ее называют в газетах) получает одну хвалебную рецензию за другой, разве что Сквайр сомневается в ее гениальности, и я, боюсь, тоже. Думаю, эти небольшие, аккуратно собранные заметки на самом деле не так уж много значат. Я читала КМ вчера вечером в Клубе, а потом пошла с Л. на «Гран-Гиньоль[418 - Гран-Гиньоль – парижский театр ужасов. Имеется в виду английская версия французского спектакля, состоящая из шести пьес. Спектакль проходил в Малом театре в лондонском районе Адельфи.]».
31 января, понедельник.
Только что вернулась из Тидмарша[419 - Литтон Стрэйчи жил в Милл-хаусе в деревне Тидмарш с преданной ему Кэррингтон; Ральф Партридж, которого он любил и который был влюблен в Кэррингтон, обычно проводил у них каждые выходные.], из Клуба, от Харрисона [дантист]; оставила две книги в автобусе. У Литтона в книжном шкафу идеальный порядок – все как напоказ. В пятницу вечером мы ночевали у Филиппа[420 - Филипп Сидни Вулф (1889–1965) – младший из пяти братьев ЛВ. После демобилизации он жил на ферме Гринмур-Хилл в деревне Вудкот, примерно в шести милях к северу от Тидмарша.] на ферме; погода, конечно, сырая, зато внутри сухость и комфорт. Горячая ванна, льняные простыни – боже, я становлюсь домохозяйкой! По моим ощущениям, бедняжка Филипп измучен и упрям, но в нем мало жизни. Он все время упорно трудится, платит людям, ухаживает за коровой, зараженной стригущим лишаем. После завтрака мы пошли к лесникам мимо стройных зеленых деревьев, то вдруг исчезающих, то вновь пестрящих своей зеленью. Лесники развели костер в канаве и пили чай. Сделали круг и вернулись на ферму. Коровы задирают быка и не позволяют ему оказывать им знаки внимания. Филипп отвез нас [в Тидмарш], и мы сидели в гостиной, испытывая нехватку жизни, как это бывает в пустых комнатах. В воскресенье утром Л. был настолько подавлен, что считал часы до завтрака. Субботний вечер и правда выдался тяжелым. Литтон впал в легкое безразличие; возможно, он устал и подавлен. Кэррингтон, кажется, становится старше, и ее поступки соответствуют возрасту. Л. рассказал историю Марри, и мы пришли к выводу, что он родился чудаком. У Кэррингтон были и другие версии его махинаций с загипнотизированными кроликами. Но даже это не помогло нам продолжить общение, ведь средний возраст – не мне ли уже 39?! – вызывает, я боюсь, зависимость от тепла, книг и мягких кресел. Следующий день был лучше, хотя, конечно, в незнаком доме никогда не бывает по-настоящему комфортно, и около 11:30 мои глаза устали и заболели от созерцания огня в камине. Но все равно было хорошо. Кэррингтон и Ральф тактично составляли список летних цветов в столовой.
– Тебе бы следовало посвятить “Викторию” Кэррингтон, – сказала я.
– О нет, мы совсем не в таких отношениях.
– Оттолин будет в ярости.
Он тоже так думает.
У Литтона была рукопись, и как только я начала ее читать, то уже не могла остановиться, вернее, мне пришлось заставить себя отложить текст. Мы говорили о возможной поездке в Италию на Пасху, но… Одно из таких «но» – наше издательство. Иногда мне кажется, что мы с Л. слишком хорошо устроились. Вопрос: надо ли мне учить русский с Л. и Котелянским? Если он сможет читать на нем и скрашивать этим свой досуг, я буду в ярости. Говорили о Китсе[421 - Джон Китс (1795–1821) – поэт младшего поколения английских романтиков.], Вордсворте, Кэррингтон и Партридже. Литтон намерен постоянно жить на Гордон-сквер; у К. нет ни гроша; П. – собственник. В конце концов, как сказал Литтон, нам, возможно, не следует привязываться к таким людям. Возможно, наши родители были правы. Потом мы обсуждали родителей, представляя, как леди Стрэйчи, Литтон (лорд)[422 - Эдвард Роберт Бульвер, 1-й граф Литтон (1831–1891) – английский дипломат и поэт, генерал-губернатор Индии. Леди Стрэйчи подружилась с ним во время своего последнего визита в Индию и назвала в честь него своего сына. Граф вернулся в Англию в 1880 году и возобновил тесную дружбу с Фицджеймсом Стивеном.] и Фицджеймс[423 - Сэр Джеймс Фицджеймс Стивен (1829–1894) – адвокат, судья, писатель, философ, дядя ВВ.] сидели бы и говорили до двух часов ночи. Но о чем? Как много всего не было сказано, а остальное казалось пресным. Но я киплю, когда пишу, и не могу ни на чем остановиться, и ненавижу уезжать, и клянусь никогда этого не делать, но работать, работать, работать…
5 февраля, суббота.
Ревность и амбиции одержали верх, и у меня только что был первый урок русского языка, а еще я заложила время на три занятия в неделю. Л. что-то бормочет по-русски, пока я пишу. Много ли я сделала во исполнение своего обета? Начинают приходить книги для рецензий, и, пока я могу заниматься ими раз в две недели, мне нравится отдыхать от «Джейкоба». Я захожу на последний круг; спринт подходит к концу, и у меня почти нет сил. В среду у нас было собрание Мемуарного клуба. Читали Клайв и Мейнард; у обоих тщательно продуманные и отшлифованные тексты; у Клайва нежные воспоминания о миссис Рэйвен-Хилл[424 - Согласно воспоминаниям Клайва Белла, он впервые флиртовал с миссис Рэйвен-Хилл летом 1899 года, когда она была «одновременно Аспазией и Габи де Лис из Северного Уилтшира». Урожденная Энни Роджерс, она вышла замуж за Леонарда Рэйвен-Хилла, карикатуриста журнала «Punch», и умерла в 1930 году.]. (Она встречалась с Клайвом спустя два года после его женитьбы, а последний раз в 1914 году. Теперь она слабоумная. Для меня это неожиданность. Их отношения совпали по времени с его привязанностью ко мне тогда. Но она была сластолюбива. Он же якобы не был «влюблен».) Мейнард, разумеется, оказался звездой вечера, насколько длинного, что нам пришлось уйти пораньше. Мне было немного скучновато от политики, а вот его метод прорисовки персонажей впечатляет[425 - В мемуарном очерке Мейнарда Кейнса «Доктор Мельхиор» отображены сложные переговоры о втором продлении перемирия с Германией в Париже, Трире, Спа и Брюсселе и описаны характеры многих ведущих участников (см. «Два мемуара» (1949) под редакцией Дэвида Гарнетта). На следующий день после собрания ВВ написала Кейнсу письмо, в котором попросила одолжить им с Л. рукопись, чтобы они могли прочесть то, что, возможно, упустили (см. ВВ-П-II, № 1166).]. Особенно хорошо вышел образ Рози Уэмисса[426 - Росслин (Рози) Эрскин Уэмисс, 1-й барон Уэмисс (1864–1933) – адмирал флота и первый морской лорд. Он возглавлял делегацию союзников на конференции в Брюсселе, на которой Германия согласилась сдать свой морской флот в рамках мирных переговоров. Бабушкой адмирала была Августа – четвертая дочь герцога Кларенса, впоследствии короля Великобритании Вильгельма IV, от его связи с миссис Джордан.] – незаконнорожденного потомка Вильгельма IV, сидящего в притворном отчаянии на конференции, где он председательствовал, и неспособного ответить ни на один вопрос, пока Мейнард не набросал для него ответы. Потом Мельхиор[427 - Карл Мельхиор (1871–1933) – немецкий судья, банкир и вице-президент Банка международных расчетов.] и сцена в комнате, когда три клерка отказались прекратить играть на пианино. «До пяти курить запрещено», – сказали они. «Это немецкая революция», – прокомментировал Мельхиор. «Я был в него влюблен», – сказал Мейнард. Думаю, он говорил серьезно, хотя мы и смеялись. Потом сцена с Ллойдом Джорджем[428 - Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945) – политический деятель, последний премьер-министр Великобритании от Либеральной партии (1916–1922), близкий друг Уинстона Черчилля.], сидящим за столом, потрясенным собственным красноречием, осуждающим Клотца [неизвестный] с его «золотишком» и изображающим скрягу, гребущего деньгами мешками[429 - «Ллойд Джордж всегда ненавидел и презирал его, а теперь в мгновение ока понял, что может и убить. Женщины и дети умирали с голоду, а тут мистер Клотц болтал без умолку о своем “золотишке”» (из книги «Два мемуара»).]. Все это было рассказано просто блестяще. На собрании присутствовала Мэри [Хатчинсон], и, как я заметила, мое отношение к ней улучшилось, отчасти из-за демонстрации силы духа, отчасти, возможно, потому, что она больше не строит из себя хозяйку. У меня неприятности из-за того, что я рассказала Сидни [Уотерлоу] и сделала это намеренно, без злого умысла, в разговоре, думая, что это не тайна. Ну и гусь же этот Сидни! Что ему остается, как не подойти к Клайву и не поздравить его на глазах у всех!
16 февраля, среда.
Уроки русского языка отнимают все время, отпущенное на этот дневник. Мне нужно стараться изо всех сил, чтобы поспевать за Л. Все пророчат скорое поражение, но я чувствую себя несущимся вагоном скорого поезда. Думаю, с Котелянским и Леонардом, выполняющими функцию локомотива, я смогу преуспеть. Занятия русским языком, вот уже полгода проходящие по следующему графику: с 12:15 до 12:45; с 17:30 до 18:00; с 21:30 до 22:00, а также по дороге в Ватерлоо и обратно – должны дать какой-то результат. Пока он заключается лишь в пропусках здесь. Дайте подумать, что я упустила.
Мы дважды ужинали в «Cock Club», после чего навещали Хасси, которая, увы, вышла замуж за самого скучного человека[430 - Дорис Эдит Хасси вышла замуж за Ральфа Роско Энфилда (1885–1973) 5 февраля 1921 года. Он получил образование в Оксфорде, а в 1919 году получил работу в Министерстве сельского хозяйства и стал ведущим экономистом в этой области.] в Англии, и Нимейера[431 - Отто Эрнст Нимейер (1883–1971) – британский банкир и госслужащий, Рыцарь-командор ордена Бани. В 1906 году он обошел Мейнарда Кейнса, заняв второе место на вступительных экзаменах на госслужбу, а позже был коллегой и начальником Саксона Сидни-Тернера в Казначействе. Вероятно, он занимал комнату Хасси в Клиффордс-Инн.]; газовый камин сломан. Мы балансируем на жестких стульях, но атмосфера легкая и приятная; ужин скромный, сытный и каким-то образом гармонирующий с нашей одеждой. Все чаще и чаще я хожу в домашней одежде. Полагаю, это влияет на мое творчество или наоборот. На прошлой неделе мы встретили в пабе мраморно-бледного Элиота, который выглядел как потрепанный офисный мальчишка на высоком табурете, простуженный и желающий согреться, что он и сделал. Потом мы вместе прогулялись по Стрэнду. «Критики говорят, что я мудрен и холоден, – сказал он. – Правда в том, что я не такой». Услышав это, я подумала, что холодность, по-видимому, для него больной вопрос.
Потом был прощальный ужин[432 - В ноябре 1920 года Кэтрин Мэнсфилд, тяжело больная и жившая в одиночестве в Ментоне, узнала об измене Д.М. Марри с принцессой Элизабет Бибеско; он предпринял попытку разорвать эти отношения, но публикация Элизабет в «Athenaeum» от 14 января 1921 года вызвала новый виток скандала, и, поскольку издательство теряло деньги, Марри решил вернуться к КМ. В феврале «Athenaeum», который он редактировал в течение двух лет, был объединен с «Nation». Ужин в доме 46 по Гордон-сквер состоялся в пятницу 11 февраля.] Марри на Гордон-сквер 46. Клайв стенал и всхлипывал, а Литтон молча наблюдал. В остальном все как обычно. Я сидела рядом с Марри и пыталась сперва отбросить все предрассудки. Мне показалось, что он вел себя наигранно; вид у него был многострадальный. Однако это он позвал всех на ужин. Я не могла отделаться от мысли, что он подводит итоги и считает нас никчемными. Потом, в самом конце, я спросила о Кэтрин. Бедняга! Он измучен. Мы посидели еще, когда остальные ушли.
– Но мне не хватало воображения, – сказал он. – Я был слеп. Я должен был понять. Я всегда считал, что человек волен поступать так, как ему хочется. Но она была больна, и в этом вся суть. Для нее это ничего не значило, совсем ничего.
Речь, разумеется, шла (без имен) о скандале Бибеско[433 - Элизабет, принцесса Бибеско, Асквит (1897–1945) – светская львица, актриса и писательница, дочь Герберта Асквита, премьер-министра Великобритании, жена Антуана Бибеско, румынского принца и дипломата.], о котором, по слухам, трубит весь Лондон.
– А я обожаю Кэтрин… Она самая интересная женщина в мире… Я по уши в нее влюблен.
Видимо, ей хуже. Она умирает? Бог его знает. Эта интрижка, похоже, привела к кризису. Кэтрин в глубокой депрессии, считает свою книгу плохой, не может писать; обвиняет себя; думаю, она сходит с ума ревности. Марри попросил меня написать ей. Она чувствует себя не у дел, брошенной, забытой. Поскольку он говорил эмоционально, и казался совершенно несчастным, и был настроен извиниться (не для этого ли Марри собрал нас всех? – чтобы доказать ничтожность произошедшего), я к нему прониклась, и, думаю, нет никаких сомнений в том, что он искренне любит Кэтрин. Все остальное не имеет особого значения. Версия Сидни [Уотерлоу], конечно, абсурдно категорична. Мы поднялись наверх и обсудили Оттолин. Говорил в основном Дезмонд. На мой вкус, у него слишком размытые грани. Человечность может быть обусловлена как ленью, так и добротой. Он отказывается думать; похоже, в личных делах Дезмонд полагается только на природную доброту – так, по крайней мере, мне кажется, – и поэтому не выходит ничего острого или захватывающего. Во всяком случае, когда Литтон и Роджер перешли к фактам, они нарисовали куда более яркие и великолепные образы. Благодаря Леонарду или, возможно, хорошему от природы вкусу, я сочла людей в доме 46 немного крикливыми и наглыми и была не против успеть на последний поезд домой. Литтон выскользнул вместе с нами и прошептал о своем ужасе и отвращении в холле. Никогда больше он не хочет там ужинать. Клайв слишком ужасен. Л. согласился. Я тоже. Ибо истина в том, что никто не может говорить там своим естественным голосом. Клайв болтал по телефону с Гаврильяной (или как она себя называет?) [Гандерильяс] в течение двадцати минут. В прихожей лежало адресованное ей письмо. Клайв кичится романом, который мог бы состояться даже на Луне, как он пытался меня убедить. В моем воображении она не умнее жемчужной булавки для галстука.
Я пропускаю множество людей и событий. Сейчас мы думаем провести Пасху в Корнуолле с труппой[434 - Возможно, ВВ имеет в виду Кэррингтон и Партриджа.] Литтона. Моя книга – бельмо на глазу, и я просыпаюсь по ночам, содрогаясь от ужаса при одной мысли о ней. Пора сесть за Дороти Вордсворт[435 - Дороти Вордсворт (1771–1855) – писательница, поэтесса, мемуаристка; сестра поэта Уильяма Вордсворта.]; в кои-то веки тихий вечер. По какой-то причине мы стали ужинать вне дома.
18 февраля, пятница.
Я давно собиралась написать исторический очерк о возвращении мира, ведь старой Вирджинии будет стыдно вспоминать, какой болтушкой она была и как трещала о людях, но не о политике. Более того, скажет она, мы пережили необыкновенные времена. Наверное, они казались такими даже тихим женщинам из пригорода. Но на самом деле сложно отличить один момент от другого. В учебниках истории все будет гораздо определеннее, чем есть на самом деле. Самый очевидный признак мира в этом году – это распродажи, которые только закончились; магазины переполнены дешевой одеждой. Пальто и юбка, стоившие в ноябре ?14, продавались за семь или даже пять фунтов. Спрос упал, и магазинам нужно было как-то избавиться от товаров. Марджори Стрэйчи, преподававшая в «Debenham[436 - «Debenham & Freebody» – магазин тканей и модной одежды, некогда находившийся на улице Уигмор-стрит. Такие крупные компании обычно брали на себя ответственность за проживание и обучение большого числа своих сотрудниц.]», предрекает банкротство большинству владельцев магазинов уже в этом месяце. Тем не менее они продолжают торговать со скидкой. По довоенным ценам – так они говорят. Я же нашла уличный рынок в Сохо, где покупаю чулки по шиллингу за пару, а шелковые (с небольшими дефектами) за шиллинг и 10 пенсов. В ста ярдах вниз по улице за те же вещи просят от 5,5 до 10,5 шиллингов или около того. Продукты подешевели плюс-минус на несколько пенсов, а вот цены на наши книги не изменились. Молоко дорожает: 11 пенсов за кварту [? 1,14 л]. Масло подешевело до трех шиллингов, но оно датское. Про яйца я не знаю. Двадцатилетние служанки получают ?45 [в год]. А вот в «Times» мне платят 3 гинеи[437 - Гинея – английская, затем британская золотая монета, имевшая хождение с 1663 по 1813 г., когда была заменена совереном. До перехода в 1971 году на десятичную денежную систему одна гинея равнялась фунту с шиллингом; таким образом, издательство «Times» стало платить ВВ больше.] вместо ?2,2 за колонку. Однако, моя дорогая Вирджиния, я думаю, ты найдешь куда более точные цифры в других книгах, например в дневниках миссис Госс[438 - Эллен Госс (1850–1929) – жена выдающегося литератора Эдмунда Госса, который еженедельно выпускал статьи в газете «Sunday Times».] и миссис Вебб[439 - Беатриса Вебб действительно вела дневники, большие выдержки из которого были выпущены ею самой в 1926 и 1948 годах; позже, в 1952 и 1956 годах, дневники миссис Вебб опубликовала Маргарет Коул.]. Полагаю, будет справедливо сказать, что за последние 2 месяца цены заметно снизились – по ощущениям. Ощутимо также и то, что раненых солдат в синей форме очень мало, хотя парализованные, одноногие, с костылями и пустыми рукавами встречаются довольно часто. В Ватерлоо я иногда замечаю ужасных на вид пауков, передвигающихся по платформе, – мужчин, у которых все конечности ампутированы близко к телу. Солдат мало.
Сменим тему. На прошлой неделе у нас обедала Роза Маколей, внешне чем-то похожая на худую овчарку, бесшабашная, раболепная, слишком профессиональная, но при этом остающаяся интеллектуальной; быть может, религиозная и немного мистическая; совсем не доминирующая и не впечатляющая. Смею предположить, что она замечает больше, чем может показаться. Ясные бледные мистические глаза. Своего рода выцветшая лунная красота; ох, а еще она плохо одета. Не думаю, что мы когда-нибудь снова встретимся, ведь она живет с Ройд-Смит[440 - Наоми Ройд-Смит (1875–1964) – британская писательница, ставшая одной из первых женщин-редакторов (в издании «Westminster Gazette»).] и почему-то не хочет соперничать с нами[441 - Свою первую книгу Роза Маколей (см. 10 августа 1920 г.) опубликовала в 1906 году; с тех пор вышло две книги стихов и еще девять романов, включая «Поттеризм». Роза писала для «Westminster Gazette» и стала протеже Наоми Ройд-Смит, в доме которой (Принсес-Гарденс 44, Кенсингтон) она жила, когда бывала в Лондоне, и на чьих знаменитых еженедельных литературных вечерах выступала в качестве второй хозяйки.].
21 февраля, понедельник.
Я открываю дневник, чтобы заполнить неловкую паузу между занятий русским языком и ужином. Хочу отметить, что световой день растет в преддверии весны; пьем чай засветло; после этого Ральф успевает набрать 8 строк текста. Книгу Л. допечатаем, вероятно, к концу недели. Массингем будет признателен, если я отрецензирую для него Д. Ричардсон[442 - Имеется в виду шестой том цикла Дороти Ричардсон «Паломничество» под названием «Тупик» (1921).]. Это забавляет и немного радует меня, тем более что я отказалась. На днях мы ужинали с Роджером и обнаружили, что Сидни до сих пор неохотно изменяет своим убеждениям и следует наставлениям учителя, не прислушиваясь ни к самому себе, ни к Роджеру. После ужина мы просматривали наброски в студии – не самое приятное занятие для холодного вечера. И все же воображение старины Роджера – свободное, теплое, искреннее – привлекает меня, чего не скажешь о прижимистом критикане Сидни, который все время ловил нас на слове. Сидни выглядит меланхоличным и начавшим седеть. Это придает ему отличительную особенность. Смею предположить, что он с ужасом смотрит на свое отражение. Зазеркалье точно определяет, кто «апостол»[443 - Тот факт, что Сидни Уотерлоу не был избран «апостолом» во время учебы в Кембридже, стал источником его вечного недовольства. Среди друзей ВВ было несколько человек, так и не преодолевших подобную досаду.], а кто нет. В воскресенье у нас были Квентин[444 - Квентин Клодиан Стивен Белл (1910–1996) – историк искусства и писатель, младший брат Джулиана.] и Джулиан; последнего отправили домой с температурой, и я уложила его в постель. Квентин забежал посмотреть на Анжелику и, вернувшись, сообщил, что ей лучше, но она очень бледная. Мне нравилось думать обо всем, что происходит у молодого поколения.
Ужин с Саксоном и Маттай – удачное сочетание. Очередная деспотичная мать разрушила жизнь дочери. Людям, конечно, легко говорить, что дочь должна заботиться о матери, чем она, безусловно, и занимается, отказываясь от своей мечты о Женеве – все равно это была лишь мечта, – но теперь ей придется преподавать музыку в Майда-Вейле[445 - Богатый жилой район в Западном Лондоне.], пока старый тиран не умрет[446 - Позже в 1921 году Луизе Маттай (см. 7 января 1920 г.) все же удалось уехать в Женеву и устроиться на работу в сельскохозяйственную службу Международной организации труда. Ее мать была учителем музыки.].
1 марта, вторник.
Я недовольна тем, что этот дневник получается слишком разумным. А вдруг одно из моих многочисленных изменений стиля будет противоречить материалу? Или же стиль остается неизменным? На мой взгляд, он постоянно меняется, только этого никто не замечает. Да и сама я не могу объяснить, в чем именно разница. По правде говоря, у меня есть внутренняя шкала ценностей, которая автоматически решает, как мне лучше распорядиться своим временем. Она диктует, что «эти полчаса надо потратить на русский язык», «те отдать Вордсворту», «а теперь надо заштопать коричневые чулки». Понятия не имею, как выработался мой кодекс ценностей. Возможно, это наследие пуританских предков. Удовольствие оно мне точно не приносит. Бог его знает почему. Если честно, даже для ведения дневника нужно напрягать мозги, не так сильно, как для изучения русского, но ведь тогда половину урока я смотрю в огонь и думаю, о чем напишу здесь завтра. Миссис Фландерс[447 - Персонаж романа ВВ «Комната Джейкоба»; вероятно, имеется в виду сцена в саду из второй главы.] в саду. Будь я в Родмелле, я бы уже все обдумала на прогулках по берегу. И была бы в отличной писательской форме. В общем, Ральф, Кэррингтон и Бретт[448 - Дороти Эжени Бретт (1883–1977) – англо-американская художница, закончившая школу изящных искусств Слейд, где ее близкими друзьями были Дора Кэррингтон и Марк Гертлер. Большую часть войны Дороти провела у Морреллов в Гарсингтоне, а теперь она жила в собственном доме на Понд-стрит в Хампстеде. Она страдала от глухоты.] только что ушли; я рассеяна; мы ужинаем и идем на собрание Гильдии. Я не могу толком успокоиться и думаю о миссис Фландерс в саду. Бретт веселая, розовощекая, смуглая, жизнерадостная. Почему я думаю о ней как о хандрящем человеке в углу у камина? Наверное, из-за выпадов в адрес Оттолин. Дороти сказала, что у нее есть собственный взгляд на Оттолин, недоступный остальным. Глухота, по словам Бретт, делает человека судьей истины. Ты становишься экспертом по лицам.
Вчера мы вернулись из Родмелла, который весь в золоте солнечных лучшей. Люди – это единственное, что меня удручало. Мы ходили на чай в дом приходского священника[449 - Чаепитие проходило в доме преподобного Хоксфорда и его жены.] и обнаружили там целую комнату, полную нарядных женщин, включая миссис Эллисон[450 - Элси Эллисон была женой Д.М. Эллисона (см. 15 сентября 1920 г.).], мистера Фишера [неизвестный], а также мистера и миссис Шанкс[451 - Эдвард Ричард Бакстон Шанкс (1892–1953) – английский писатель и поэт, выпускник Тринити-колледжа Кембриджа, первый лауреат (1919) Готорнденской литературной премии за сборник стихов «Королева Китая». В 1919–1922 гг. он работал помощником редактора журнала Д.К. Сквайра «London Mercury». В 1921 году Шанкс и его жена заняли коттедж «Charnes», отделенный от Монкс-хауса лишь церковной дорожкой. Его брак оказался неудачным, и в 1926 году Шанкс женился снова.]. Этот угрюмый поэт, каким он нам показался (стихи у него в духе Сквайра), намерен жить в деревне. Он хочет встретиться или заглянуть к нам. О боже! Никаких больше мечтаний и бессвязных разговоров. Всегда есть риск обсуждения изданий, гонораров и того, что Сильвия Линд[452 - Сильвия Линд (1888–1952) – англо-ирландская поэтесса, эссеистка и писательница, жена журналиста Роберта Линда (см. 20 мая 1920 г.).] думает о Томлинсоне[453 - Генри Мейджор Томлинсон (1873–1958) – британский писатель, журналист, корреспондент и литературный редактор газеты «Nation» в 1917–1923 гг.]. Наш сад превращается в пригородный. Что угодно лучше, чем поэты Сквайра. Я бы предпочла самого Джеральда Дакворта, который, кстати, завтра женится[454 - Бракосочетание Джеральда Дакворта и Сесиль Элис Скотт-Чад (1891–1960) проходило в церкви Сент-Мэри Эбботс (Кенсингтон), где в 1897 году его сестра Стелла Дакворт вышла замуж за Джека Хиллза.].
Решено, что мы отправимся в Зеннор с компанией Литтона 23-го числа, а до этого –в Манчестер[455 - Город в Северо-Западной Англии, в графстве Большой Манчестер.]. Лето уже на носу. И я чувствую, что время остановилось. Надо прикупить кое-какую одежду. С гордостью отмечу, что я недавно получила ?45 из Америки за продажи «По морю прочь»[456 - Издательство «George H. Doran Company» выпустило романы ВВ «По морю прочь» и «День и ночь» в 1920 году. В 1925 году американские права на обе книги были проданы издательству «Harcourt, Brace, & Co.».]. На чай приходила Вайолет Дикинсон[457 - Вайолет Дикинсон (1865–1948) в течение многих лет была самым близкой подругой ВВ. Они познакомились в 1902 году, когда ВВ было 20 лет, а Вайолет – 37. Она не одобрила, когда в 1911 году ВВ поселилась со своими друзьями из «Блумсбери» в доме на Брунсвик-сквер 38, и с того момента их отношения стали более формальными. Вайолет жила со своим младшим братом Освальдом.], ставшая на полфута выше, но в остальном не изменившаяся; с грубыми и даже грязными руками; с изумрудами и жемчугом на шее; задающая вопросы и никогда не слушающая ответы; торопливая, интуитивная, юморная в своей грубоватой манере. Она носится по чаепитиям, свадьбам, больничным койкам и поддерживает связь с безумцами и разными учреждениями, будто женщина из 90-х. Вайолет – одна из редких в наше время сестер-мирянок, которые делают добрые дела и сплетничают; этакая единичная добродетель из XIX века.
Моя книга вернулась от печатника, у которого она обрела последнее уродство – коричневый задник. Вот она во плоти, но я не могу это читать, опасаясь как типографских, так и авторских ошибок. Рассказы Л., за исключением пары строк, были сегодня закончены. Клайв предлагает выпустить его личные стихи[458 - Сборник рассказов ВВ «Понедельник ли, вторник» был напечатан ричмондским печатником, мистером Макдермоттом, владельцем расположенной неподалеку от Вулфов типографии «Prompt Press»; он очень помог начинающему ЛВ в вопросах печати, и это была первая работа, которую ему доверили. В результате получилась «одна из худших печатных книг, когда-либо опубликованных» (см. ЛВ-III). Сборник ЛВ «Рассказы о Востоке» были набраны вручную и отпечатаны в «Hogarth Press»; стихи Клайва Белла были выпущены там же к декабрю 1921 года.]. Морган уезжает в Индию, и я думаю, что навсегда. Он станет мистиком, будет сидеть на обочине и забудет Европу, которую, как мне кажется, Морган отчасти презирает. Лет через тридцать он объявится, удивленно взглянет на нас и вернется на Восток, где напишет несколько невразумительных стихотворений. Здесь его ничто не держит. Эта новость повергла меня в меланхолию. Мне нравится и Морган, и его присутствие рядом. Но мы его больше не увидим. Он отплывает в пятницу[459 - 4 марта 1921 года Э.М. Форстер отправился в свою вторую поездку в Индию, на этот раз в качестве личного секретаря правителя штата Девас (Британской Индии). Форстер вернулся в Англию в конце 1921 года.].
