***
Ковры перед шатрами горели золотом, и чистой бирюзой было море позади. Базар источал сладость и зловоние жаркого дня. Монотонные зазывы, счётный треск, смех и ворчание – ещё один торговый день в порту византийского Херсонеса, среди славян именуемого Корсунью.
В смолянистом мареве дрожали корабли. И всё новые заходили в бухты Тавриды. Из Царьграда на западе, от Днепра – с севера, и через страшные морские бездны – из южного Понта. Под латинским парусом шли халифские галеры. Там в зелёных коранических тенях, замотанные в белое, глядели на берег арабы. В последние годы торговля стала главным ремеслом агарян. Огромный Халифат трещал по швам, как старый бурдюк, и купцы стремились сбыть товар на византийских рынках, зная, что скоро швы разойдутся, и въезд сюда им будет заказан. Византия начинала закрывать границы. Всюду теперь были враги.
И потому бородатый сарацин кричал на торжище всё громче:
– Парча! Парча! – и топал башмаком.
И разливал по воздуху волны золотой ткани. Она ложилась у его ног, ослепляя прохожих.
А от пристани к базару шли двое белокурых чужеземца. Здесь, на черноморском побережье, славяне с севера были нечастыми гостями. Чаще – гостями непрошенными. Потому и ромеи, и хазары, делившие друг с другом Таврический полуостров, поглядывали на них с недоверием. Варяги ещё куда ни шло – торговцы и отличные боевые наёмники. Но эти…
– Гляди-ка, скифы наведались!
Любор с Олегом вовсе не ждали тёплого приёма. Любору казалось, что отличить лицо датчанина от какого-нибудь кривича или радимича почти невозможно – северная масть. Но ромеи видели разницу. К Любору присматривались больше. Олег был не в такую диковинку.
Одинаково молодые, крепкие и белобровые, одинаково за год плаванья пустившие в оклад волнистые бороды, они оглядывали шумный базар. Одинаково внимательны были их взгляды. Только Любор вынес в глазах зеленоватую лазурь из чащ Полесья, а Олег зачерпнул холодной синевы фьордов.
Их корабли прибыли вчера, и варяжская команда тут же разбрелась по корчмам в поисках пива.
Теперь двое искали остальных – сорок человек прибыло из Новгорода вместе с юным любимцем Рюрика. Сорок смельчаков, пытавших судьбу. Знали на севере легенды о молодом Олеге и крепко ему были верны те, кто раз ступил на палубу его драккара. Двадцати лет был легендарный Рюриков шурин, но уже успел сверкнуть мечом под горлом северного солнца, успел сразиться на тинге с лучшими норманнскими бардами.
– Ну и как же мы найдём тут Гуннара? – удивился Любор, оглядывая базарное кипение.
Гуннар Толсторукий утром ринулся на торг. Он и раньше бывал тут, но только сегодня узнал, что его держат здесь за дурака. И дал узнать об этом другим.
Толпа в центре базара расступалась, а над шатрами пролетел злобный рёв викинга. Олег и Любор ускорили шаг – такой рёв они слышали во время шторма. Гуннар тогда грозился кулаком в небо, призывая Тора, грозясь порвать ему бороду, если тот не успокоит ветер. Теперь викинг тряс бородатого сарацина, подняв его за грудки над землёй.
Несчастный араб выкатил глаза и не мог вдохнуть для крика. Гуннар вытряс из него весь воздух. Любор и Олег прошли через толпу, а с другого конца через неё пробирались ромейские стражи.
– Ты лживая свинья! – Гуннар окатывал мусульманина пеной бешенства. – Никто не смеет плутовать с Гуннаром сыном Йорна!
И когда уже сарацин готов был рассыпаться в прах, Олег хлопнул Гуннара по плечу.
– Эй, йотун[1] (https://ridero.ru/link/khhxTGHtT_)! Ты чего орёшь?
Гуннар злобно обернулся на Олега, но сарацина отпустил. Тот шмякнулся в песок и отполз на локтях.
– Я купил парчи у этой свиньи. За сто дирхемов тюк, – зарычал Гуннар. – А потом выяснилось, что она стоит всего десять дирхемов! Я требую своё золото назад.
– Откуда ты узнал об этом?
– Понаблюдал за его торгом.
– Это правда? – Олег подошёл к сарацину и показал ему на счёты, отмерив десять дирхемов.
Сарацин поднялся, оправил белый тюрбан и затряс бородой. Он говорил, что парча высшего сорта, что работа крайне тонка, и лучшие мастера ткали её со скоростью два пальца в месяц. Но Олег сразу понял, в чём дело. Тот, кому парчу продали в десять раз дешевле, был купцом из Византии. Он стоял тут же, разводя руками.
Олег прекрасно понимал – об этом ему когда-то говорил Рюрик, – магометане и христиане никогда не пойдут на сделку с тем, кто чтит многих богов. А если и пойдут, то за соболя выдадут собачью шкуру.
Гуннар снова потребовал вернуть деньги. В бешенстве он принялся рвать драгоценную ткань. Этого сарацин не выдержал и рухнул без чувств. В тот же миг из толпы вынырнули латные стражи.
Норманнов спровадили обратно на пристань и в наказание за шум на семь дней запретили язычникам появляться в городе.
Олег, кусая ус, быстро расхаживал по палубе. Любор наблюдал за ним, сидя у вёсел. Он знал эту особенность Олега – когда волна возбуждения накатывала на него, и зрачки железно-синих глаз сужались.
– Они никогда не будут смотреть на нас, как на равных, – сказал Олег, – пока мы сами не вырвем у них это право!
– Год назад это право взял себе князь Аскольд, – возразил Любор.
– Аскольд, – фыркнул Олег, вспомнив про Киев, – Он продался ромеям, твой Аскольд. Крестил своих купцов, чтобы те не платили налог. Выходит, нам всем надо принять их бога? Расскажи мне, ведь ты был при этом.
– Во-первых, Олег, я не был при этом. Господин Киев держал совет с Царьградом в своём шатре. И кто знает, о чём там речь велась. Во-вторых, ты знаешь, что я сам…
Олег сложил руки и хмуро уставился на море. Было жарко, ни малейшего ветерка, и бухта дрожала морёным воздухом. Даже чаек не было в небе.
– И каково? – спросил Олег. – Тебе стало легче жить после принятия христианского бога?
– Я не знаю, стало ли мне легче. Но если бы мы все приняли Его, в чём-то мы бы выиграли сразу. А в чём-то – после.
– К чему ты клонишь? – Олег вновь заходил по палубе.
– К тому, что Гуннару дадут его сто золотых, если он станет чтить Писание. А после смерти у него появится шанс пребывать в лучшем мире.
Олег засмеялся, убрал руки с груди и потрепал Любора по плечу.
– С тобой весело, Стояныч. Ты говоришь забавные вещи.
В этот раз нахмурился Любор.
– Но знай, что никто из моих людей не променяет общение с духами предков на какие-то там обещания. А золото… Настанет день, и мы добьёмся его мечом и стрелами. Поверь, так будет.
– Будь по-твоему, – сказал Любор. – А пока пойду прогуляюсь в город.
И добавил на вопросительный взгляд:
– Всё в порядке. Двери их храмов открыты для всех, кто носит крест. Увы, на этом корабле я такой один.
По бревенчатому трапу он сошёл на пристань и добавил:
– А у вас впереди целая неделя на заточку мечей.
Олег проводил его взглядом, но ничего не сказал. За эти месяцы он успел привязаться к Любору и разрешал говорить с ним на равных. Славянин служил ключом к греческому пути, знал язык и толмачил для Олега. Он успел изучить нравы и повадки ромеев – и всё это тоже нужно было Олегу. Но не только потому дорожил он славянином. Ему виделось в Люборе потусторонняя предопределённость. Чувство гребца за знакомым веслом, седока на своём старом коне.
***
За два месяца, проведённых на ладье Олега, Любор узнал кое-что о Новгороде, о союзах северных князей с варягами и финнами и о страшных далях за морями и ледяными скалами. Он вспоминал, как впервые вместе с Витко и Гораздом увидел Киев, как плыл по Днепру и горизонт рождал всё новые земли. Эти холмы и леса были разные, не похожие друг на друга, и вдруг оказалось, что мир не лежит на спине Ящера, как говорил отец, и за поворотом реки не край света. Да и есть ли край?
