Новый Мир: Поколение Z

19 лет спустя

Я свешиваю ноги с кровати, на ощупь пытаясь найти тапочки. Соломенные тапочки, которые мама научилась делать, еще когда мне и пяти не было. Она заявляет, что раньше подобные изделия были из самых мягкий материалов, пружинили и предназначались для удобства. И что за небольшую плату продавались где угодно, а не делались вручную от необходимости.

«Раньше» она иногда называет еще Старым миром.

Мне мало о нем известно.

Я родилась задолго после его падения.

Мне он представляется чем-то совершенно волшебным. Возможно, даже чем-то из грани фантастики. По рассказам родителей, в Старом мире никто не мыл одежду в реке руками – ее просто кидали в какую-то непонятную машину (я так и не запомнила названия), нажимали кнопки и она все делала сама, давая на выходе совершенно чистое белье. Ели не из плетенных пиалок, а из керамической посуды, которую мыла за людей так же машина с кучей кнопочек. Был телевизор, что показывал фильмы, которые тоже можно было регулировать кнопками.

Кнопочный мир.

Прекрасный кнопочный мир, где нажатием кнопки можно было заказать еду, а не охотиться за ней полдня, да еще и зачастую прийти с пустыми руками.

Таким был Старый мир по их рассказам.

В детстве перед сном я частенько представляла, как сложилась бы моя жизнь, если бы я хотя бы на чуть-чуть попала в этот дивный Старый мир. Хотя бы на пару дней. Прокатилась на машине, стирала бы не руками, заказывала бы еду кнопкой, и эту еду готовила бы потом за меня машина.

Звучит, как бред сумасшедшего.

Но родители клянутся, что так оно и было.

Даже мне в это сложно поверить.

А Калеб – мой младший одиннадцатилетний братишка – и вовсе зовет их лжецами и сказочниками и не верит в существование Старого мира. А если и допускает мысль, что он был устроен как-то иначе – то в его представлении точно не таким нереальным образом, о котором толкуют родители.

Его можно понять.

С каждым годом Новый мир становится все хуже.

Родись я, когда он – тоже не поверила бы ни слову.

Калеб полагает, что единственное отличие между Старым и Новым мирами – это отсутствие в первом Имитационных. Тварей, воплощенных в людей, готовых убить, как только потеряешь бдительность.

В остальном он считает, что жизнь не могла так разительно измениться и родители просто выдумывают про кнопки, чтобы посмеяться на то, как мы на это купимся.

Однако, когда речь заходит об Убежище – он замолкает и куксится, видимо, не зная, как объяснить этот момент их биографии.

Нашей биографии.

Ведь я была рождена в Убежище.

И мне до сих пор кажется счастливым случаем, что родители не только смогли выбраться из этой бойни сами, но еще и забрать меня. Они заверяют, что таких было единицы, хотя они и вовсе не видели ни одного спасшегося вместе с ними.

Убежище.

Это слово до сих пор произносится в нашем доме с напряженной бдительностью, будто одно его оглашение способно воскресить на яву события той ужасной ночи почти двадцатилетней давности, когда подавляющее большинство Выживших было жестоко убито в массовой бойне, собранной за 2 года Имитационными.

Я ничего не помню оттуда.

Это логично.

Мне было всего пару месяцев.

Но родители помнят более чем. Они не рассказывают об этом нам с Калебом каждый день, но заставляют помнить нас об этом случае. Потому что, по их мнению, пока мы о нем помним – не допустим, чтобы с нами случилось повторно нечто подобное.

Хотя вряд ли нечто подобное случится хоть с кем-то.

Более не на памяти родителей, не уже на моей, Они не пытались сманить людей таким образом. Они очень умны.

Они понимают, что даже люди не побегут в один и тот же капкан дважды.

Тем более, когда осталось так мало тех, кто может вообще куда-либо бежать.

Родители говорят, что сразу после Бойни новый мир опустел совсем. Хотя ранее казалось, что сильнее, чем было, опустеть уже нельзя.

Потом люди стали появляться кое-где – но все так же нельзя было понять, люди это или Они в их обличье.

Города опустели.

Все кто могли – навсегда их покинули.

Города стали Их зоной. Там Им проще всего искать людей.

Как-то так получилось, что остатки Вышивших постепенно отошли в забытые богом места, стараясь уйти настолько далеко, чтобы не попасться на глаза ни одной живой душе. А Они остались в городах, шерстя и перелопачивая все темные и светлые уголки.

Сохрани господь тех, кто продолжил и после Убежища искать себе безопасности на пепле Старого мира.

С возраста, когда я уже обзавелась собственными воспоминаниями – мы никогда и близко не приближались ни к каким городам и даже мелким поселениям. Лес, чащи, степи. Что угодно, но подальше от того, что раньше было цивилизацией.

И подальше от тех, кто ранее были их представителями.

Чем меньше группа людей – тем меньший интерес для Имитационных. Они не поленятся гоняться и вынюхивать целую коммуну – но не потратят столько же усилий на поиски каких-то жалких четырех людей.

Может, когда-нибудь этот день и наступит, но пока нам везет – а значит, пока убеждение родителей верно́.

Конечно, бывали и на моей памяти случаи, когда даже на нас Они выходили каким-то образом..

Да, и везло не каждый раз.

И не всем.

И у нас выживает не всякий.

Эта истина Нового мира, которую мы с Калебом знаем как дважды два с пеленок– по словам родителей далась им очень тяжело. Мол, в старом мире нормальной считалась только смерть от старости или болезни. А если кто и убивал другого – то его тут же сажали в какой-то изолятор, называемый тюрьмой.

Хотя по описаниям мамы – я бы сама с удовольствием посидела в этой тюрьме.

Кровать, еда по расписанию, никакого страха за жизнь.

Настоящий люкс.

Родителям было намного сложнее – в чем-то бывает и до сих пор, хотя с момента падения старого мира прошло уже почти 20 лет.

Мы же с Калебом родились в этих условиях.

Мы не знаем других.

Мы можем о них слышать, представлять, воображать как нечто недосягаемое, но никогда этого не видели, не пользовались этого и не жили в тех правилах.

Потому Новый мир для нас норма.

А вот Старый – что-то из разряда Нетладнии.

Для меня нормально подниматься каждое утро, отправляться на охоту с отцом и братом, используя в качестве оружия самодельные колья и копья.

Отец как-то говорил, что и оружие прежде было другое – пистолеты, способные убить одним щелчком. Опять кнопки. Но потом кончились патроны, новых конечно же брать было неоткуда, и люди стали возвращаться к тому, что посильно добыть своим трудом в зоне обитания.

Для него в свое время это было настоящим шоком.

Для меня это норма.

Я уже росла в условиях колей и никогда в жизни не видела пистолета. Не видела машин и душа, который включается опять лишь по волшебству кнопок, как и меняются режимы в нем.

Для меня. И для Калеба.

Это норма.

Убить животное, если повезет, и притащить, чтобы мама его освежевала. Как говорит она – для нее в свое время это было дикостью и чем-то запредельным, к чему ей пришлось привыкать и адаптироваться, как и всем в новом мире.

Для меня и это норма.

Что здесь такого?

Это жизнь. Поймал, освежевал, приготовил на костре и съел.

Если наткнулся на Них – убежал. Перебежал, бросив все и святая удача, если тебе это удалось.

Побродил голодным, пока не нашел новое место. А там все заново.

А разве бывает как-то иначе?

Слышала, да.

Но видеть не видела.

Воды набрал в речке, там же прополоскал одежду. Там же словил рыбу, если не фортануло на мясо.

Если повезет – можно добыть сладкого сока с помощью папиного самодельного желобка1 из некоторых (не всех) деревьев.

Ягоды, но только если они поблизости.

Калебу запрещено вообще отходить от дома без взрослых и на шаг. Мне разрешено, но не далеко – только до реки. Вместе со мной до реки можно и Калебу.

Если уходим – по возвращению мама нас проверяет. Кто знает, что могло случится с нами в лесу и кого мы могли встретить?

Если верить родителям – наш дом в старом мире, скорее всего, был домиком лесничего. Мы на него набрели в очередной перебежки после Их нашествия. Кое-где подлатываем, папа иногда что-то достраивает, чтобы крыша не текла при дожде.

В общем и целом – он говорит, что чем-то наш дом похож на то, где жили люди в Старом мире, только гораздо более убогий.

..это как? – спрашивает Калеб.

– Это значит, что в Старом мире сюда не заселился бы добровольно никто в своем уме, даже если бы ему заплатили – отвечает отец – а обычно было принято, чтобы за проживание в доме платили сами люди.

– А по-моему у нас отличный дом – вмешиваюсь я.

– Для нового мира: конечно –кивает – для нового мира мы живем в роскоши хотя бы потому, что можем регулярно есть, мыться, спать и пока что все целы.

После этих слов повисает напряженное молчание. Мама мрачнеет. Папа, поняв, что ляпнул, тут же переводит тему и замыкается.

Да, мы все помним то Их вторжение.

Все-таки, справедливости ради, уже не все мы целы..

– Эйна – брат толкает меня, потому что я задумалась, сидя на кровати и вдев ноги в плетенные тапочки – заснула? Пошли за водой.

– Да.

Заправив волосы за уши, поднимаюсь. Калеб сонно ерошит рукой свои волосы и, сквозь зевоту, бормочет:

– Давай быстрее. Мама уже встала.

– А отец?

– Ма сказала, он встал еще раньше. Ушел за рыбой.

– А, ясно. Значит, встретимся у речки.

– Да – Калеб вновь зевает.

Энтузиазма в нем мало.

Брат не любит рыбу, но добыть мясо везет не каждый день. Хорошо, хоть речка рядом, а то бы вообще голодали.

– Давай – Калеб вновь задиристо толкает меня к порогу.

На этот раз уже без какой-либо причины, за что и получает локтем в бок:

– Не задирайся – предупреждаю – пока что я выше тебя, так что угомонись.

– Ага – закатывает глаза – но еще год-другой, и я стану выше тебя. Отец говорит, я пошел ростом в него, а ты нет.

– И прекрасно – хмыкаю – очень надо быть шпалой.

– Сама ты шпала – тут же оскорбляется.

Забрав у мамы ведра (которые были тут еще до нас – папа просветил нас, что это пластик), мы с Калебом выходим на улицу.

Солнце уже слепит глаза, но напекает не так, как месяцем ранее.

– Идем – теперь уже толкаю брата я и он показывает мне язык.

Забредая на протоптанную в траве тропинку, мы отправляемся к реке за водой. Там же и умоемся. Брат, скорее всего, опять постирает там свою одежду. Он это делает всякий раз, несмотря на то – грязная она или нет.

В этот раз, наверное, получит от отца, если улов не очень.

Папа всегда норовит спихнуть свою неудачу на кого-нибудь другого. Если Калеб попадёт не на то время – то ему обязательно вменят, что это он своим «полосканием» распугал всю рыбу.

* * *

Мы бредем по тропе, отталкивая слишком высокую траву, которая щекочет ноги. Калеб то и дело сонно зевает, потому его ведро болтается из руки в руку.

– Иди нормально – пресекаю его.

За пределами дома нет места рассеянности.

Он это знает, как и все мы.

Только пренебрегает гораздо чаще.

Именно поэтому даже в свои одиннадцать его не отпускают одного за пределы четырех стен и, подозреваю, так будет до тех пор, пока он не наберется ума.

Что касается смекалки и даже ответственности – Калебу нет равных. И встанет раньше всех, и к добычи относится со всей серьёзностью. Приказы отца знает лучше «отче наш».

Однако, даже несмотря на то, что пережили все мы тогда, Калеб продолжает бунтовать.

Он не верит, что мир был иным.

Но порой мне кажется, что он не просто не верит – а хочет поверить. Его так и тянет куда-нибудь за пределы леса. Куда-нибудь поближе к городам, к руинам Старого мира. Он считает, что если не видит опасности – значит ее нет.

Хотя сам столкнулся с ней однажды нос к носу.

Он, наверное, считает это мужской храбростью.

На деле же – это просто безрассудство.

– Прекрати – обрываю его уже жестче, когда ведро вновь оказывается в другой руке.

– Отстань – огрызается.

– Отцу расскажу.

Действует.

Отец для Калеба – вершина всего.

Единственный мужчина, которого он видел (или по крайней мере, которого хорошо знает). Единственная мужская ролевая модель.

Пример для подражания.

Своего рода кумир.

У меня вроде бы должно было быть с матерью так же, но как-то не сложилось. Несмотря на то, что трусь я бок о бок с матерью, в голове у меня всегда крутится та незнакомка.

Что явилась к нам два года назад под руку с парнем.

Которую я видела первый и последний раз.

Они набрели тогда на наш дом случайно. Мы их проверили, как делаем всегда. Едва стало понятно, что это не Они – маски притворного дружелюбия разом слетели с лиц наших родителей и парочке указали прочь.

.. подождите – парень выставляет ладони вверх, когда отец крепче сжимает копье.

У него светлые волосы и темные глаза. Небольшие заломы у рта.

– Мы просто хотели передохнуть – слабо улыбается девушка, с некоторым весельем поглядывая на моего отца из-за плеча парня – не будьте дикарями.

– Проваливайте отсюда и ищите себе другое место – рычит отец.

Мать молча и нервно перебирает своими руками друг о друга, встав поперед нас.

Нам с Калебом остается лишь выглядывать на незнакомцев из-за ее плеч.

– Мы идем пять суток! – взмахивает руками парень – из них двое уже не пили. Дайте хотя бы воды!

Я уже хочу открыть рот, чтобы сказать, где тут река, но мать, словно поняв мои намерения, чуть оборачивается и внушительно на нас смотрит.

Почему нельзя?

Река ведь не дом.

Видимо, нельзя.

– Будьте вы людьми, черт бы вас подрал!

Наконец, девушка выходит из-за спины парня и смеряет отца претенциозным взглядом:

– Чем ты лучше Их? Пожалел кружку воды? Давно ты видел людей?

– Да – цедит отец – и был бы рад не видеть их еще столько же.

– Ну да, конечно же – усмехается она – нынче такое время, правда?

– Уходите.

Я смотрю на девушку.

Она совершенно не боится копья отца. Как и самого отца. И нас.

Мы-то их проверили. А они нас – нет. Но совершенно не боятся.

Интересно, почему?

Настолько доверяют нам?

Или не боятся смерти?

Они такие свободные.

Идут, куда хотят. Делают, что хотят. Заговаривают, с кем хотят. Я мечтательно смотрю с одного на другого.

– Немедленно – грозно добавляет отец.

Девушка взмахивает рукой, парень раздраженно стреляет глазами сначала по отцу, потом по нам с матерью и Калебом:

– Интересно, как вам после этого спится? Кошмары не мучают?

Не понимаю, о чем он, но вот отца это выводит из себя.

Теперь уже, распрямив плечи и выставив копье острием перед собой, он рычит:

– Кошмары следуют за мной по пятам уже больше пятнадцати лет, щенок. И не тебе винить меня. Каждый выживает сам.

– Да – ухмыляется парень, но все же делает шаг назад – каждый сам за себя. В то время, как даже Эти твари работают сообща. Иначе как бы они построили то Убежище? Слышал что-нибудь о нем, а? А я жил там!

Он вновь взмахивает руками:

– Я был ребенком, когда это случилось. Даже эти твари работают вместе, организованно, сплоченно. И лишь люди позволяют умирать другим людям, опускаясь до низших азов выживания.

Горькая ухмылка на лице девушки:

– И после этого человечество еще удивляется, почему Это с нами произошло? Стоит спросить, почему этого не случилось раньше. Пошли, Гари. Здесь ловить нечего.

– Правильно – фыркает отец – валите и не возвращайтесь..

И они ушли.

И умерли, полагаю, еще до конца недели.

Но я все еще не могу забыть их свободу. Их непокорность.

А главное эту странную фразу: даже Они держатся вместе.

Но разве у нас есть выбор?

Сплочаться нельзя – иначе Они тут же нас найдут.

Однако, те люди не просили сплочаться. Они просили воды. Просто чашку воды.

И они ведь были не Имитационными.

Я сказала это тогда отцу. На что он ответил, что так до́лжно. Что в новом мире опасны не только Они, но и обычные люди.

Даже Люди.

…даже после падения старого мира, он не разделился на две части, Эйна: людей и Имитационных – говорит – к сожалению, в этом они правы. Даже Твари держатся вместе. Людям это не дано. Каждый пытается выжить за счет другого. И когда это происходит повсеместно кругом, остается лишь два варианта: стать частью этой паутины или быть съеденным пауком.

Или быть съеденным пауком.

– Ай.. – Калеб хватается за ногу, а ведро падает на землю.

– Черт возьми – шиплю на него, поднимая ведро – да что с тобой сегодня? Скажу отцу, так и знай.

– Ну и говори – злится он – я ногу поцарапал.

– Какая трагедия! Расскажешь ему об этом.

Калеб злобно выхватывает у меня свое ведро и молча, обогнав, двигается дальше.

Значительно ускорившись.

Иду следом за ним.

Возможно, именно после той парочки и Калеб стал более радикальным. Если меня их приход воодушевил, но вместе с тем напротив приземлил, то в мысли Калеба, очевидно, внес смуту.

Видимо, он считает, что может так же, а все мы просто паникеры.

Однако, он не хочет понять одного – никто не знает, как долго после ухода еще прожила эта пара.

И от чего она в итоге умерла.

А главное – умерла ли.. или их кончина была ознаменована совсем другим началом.

Возможно, теперь они ходят и вычисляют остатки выживших, готовых купиться на людскую оболочку и не способных достоверно проверить их на Имитационность.

Да, родители уверяют, что даже спустя 20 лет всегда будут такие находиться.

И та парочка – яркий тому пример.

Трясу головой, выкидывая оттуда эту ерунду.

Остаток пути до реки мы с братом идем молча. Он супится и пыхтит, точно паровоз – показывает, как раздражен.

Плевать.

Сам виноват.

Когда выходим к речке – сразу видим отца. Он сидит, нагнувшись, над водой и ритмично дергает сетями. Рядом – второе еще одно такое же ведро. Рыбы там немало – но раз есть, то уже хорошо.

Значит отец не в дурном настроении.

Мы с Калебом идем едва слышно – однако, отец бы все равно услышал. И услышал.

Значит, узнал.

Папа умеет узнавать нас всех по шагам. Меня, Калеба, маму. Хотя я не вижу разницы – он говорит, это очевидно.

Как-то пытался и нас тоже научить, мол, для безопасности. Но мама лишь отмахнулась, сказав, что и так от дома ни ногой, а мы с Калебом оказались не шибко продвинутыми учениками.

Поэтому папа так и остался единственным, кто действительно это умеет.

– Эйна – бормочет он, опять дергая сетями и теперь уже встает – Калеб. Сегодня вы поздно.

– Это она – тут же стучит брат – я проснулся и ее будил.

– Все ты врешь! – возмущаюсь я.

– А ну хватит – прерывает отец, обернувшись.

Кидает еще пару выуженных рыбин в ведро:

– Нашли место – грозно бормочет.

– Именно – решаю отплатить Калебу услугой за услугу – а Калеб себя так вел всю дорогу. То ведрами грохочет, то визжит.

Папа переводит взгляд на брата.

Спеси у того сразу поубавляется:

– Она врет. Ведро уронил случайно, потому что зацепился за корягу.

– И разверещался.

– Да я даже звука не издал! – шипит, обернувшись ко мне.

– Прекратили – глухо повторяет отец – идите, наберите воды. Только быстро.

Начинает складывать сеть. Это значит, что улов на сегодня завершен. Это конечный результат.

Мы с Калебом, точно две змеюки, шипим друг на друга и подходим к реке. Нарочно оставляем между собой порядком ярда расстояния. Я начинаю набирать воду в ведро.

Калеб справляется быстрее и, как я и думала, стягивает футболку. Смачивает в реке и начинает энергично тереть руками.

– Я всё – ставлю свою ведро и выжидающе смотрю на отца.

– Калеб – подгоняет он брата – давай, хватит намываться.

Я ухмыляюсь, а тот раздраженно сверкает глазами.

Но отцу никогда не смеет перечить. Выжимает футболку, перекидывает на плечо, чтобы та на солнце досохла до дома, и подходит к своему ведру.

Отец поднимает ведро с рыбой:

– Идем.

Поравнявшись со мной, брат цедит:

– Ну да, конечно быстрее управиться, если ходить вонять в сальной одежде. Как я сразу не понял.

– Прекрати – бросает ему отец, идя впереди нас.

– А что я сделал?

– Ты что, за глухого меня держишь? Рот закрыл. И до самого дома чтоб ключ не нашел.

– Понял? – ухмыляюсь.

– Эйна – предостерегающе осекает – это касается обоих.

Не сказать, что у нас с Калебом плохие отношения.

Все, что касается дома – мы отлично-таки ладим. Но едва стоит с ним выбраться куда-то, откуда не виднеется крыша – его сразу сносит. Теряет всякую бдительность.

Будто нарочно пытается накликать беду.

Уверена, отпусти мы его куда-нибудь одного, даже до той же реки – и больше бы не увидели.

Едва мы подходим к дому, нас ожидаемо оглушает пронзительная волна звука. Папа говорил, это очень похоже на то, что в старом мире называлось ультразвуком.

По первой мы зажимали уши. С годами привыкли.

Просто стоим, чуть сощурившись, и ждем. Наконец, звук исчезает. Мама выходит и кивает нам, показывая, что все завершено.

Сразу берет у папы улов.

К обеду будет готова первая порция рыбин. Мы с Калебом заносим ведра в дом. Вернее, одно оставляем на улице – чтоб вода нагрелась. А второе уже заносим в дом.

Родители говорят, что прежде холодная и горячая вода текла из крана по нажатию определенных кнопок так же запросто, как сейчас льется дождь.

Можно было заказать еду по кнопке, дать машине ее приготовить, а в это время подойти и другой кнопкой налить себе воды нужной температуры.

Представить только, каким прекрасным, должно быть, был Старый мир.

– Калеб – едва заходим в дом, отец манит брата – а ну иди сюда.

С довольной улыбкой иду следом за ними.

Сейчас он получит нагоняй, за то что творил дорогой в ту сторону. Ну а как еще иначе заставить его вести себя нормально?

Брат фыркает, но как всегда, подчиняется.

Мы садимся на деревянный помост.

– Сколько раз мы с тобой об этом уже говорили?

– Вот именно – закатывает глаза – раз сто. Так что давай не снова, пап.

– Нет – перебивает – сейчас. И снова. Ты ведешь себя безрассудно. Что я тебе говорил по поводу выхода из дома?

– Вести себя тихо. Слушать Эйну. Не терять бдительность – на следующих словах голос Калеба пропитывается сарказмом настолько же, насколько половая тряпка водой – потому что Они только этого и ждут.

– Я что-то не понял.

– А что тут непонятного? – он встает, раздраженно обернувшись – ходите тихо, сидите тихо, дышите тихо, а лучше вообще не дышите, потому что Они везде! И что, помогло это Питеру? Мы же вели себя тихо, как тогда они на нас вышли?

Мы с отцом замолкаем.

Прислушиваемся.

Главное, чтобы не услышала мать.

Вроде нет. Возня на кухне продолжается.

– Не смей упоминать Питера – гневно цедит отец – нельзя знать наверняка, когда Они придут.

– А если нельзя, то почему мы все это делаем? – не унимается брат – почему шлем всех людей, почему сами сторонимся всего подряд, живем на полу-согнутых?

– Все так живут.

– Не все.

Он встречается взглядом с отцом.

Оба знают, о чем Калеб подумал. Та пара. И еще некоторые люди, что за годы набредали сюда к нам.

Они ходили. Были готовы взаимодействовать с нами, не имея возможности проверить нас.

Калеб тоже это все видел.