Новый Мир: Поколение Z

Глава 2

Мы стоим, не дыша.

Перед нами, за деревом, ярдах в десяти, олениха. Достаточно большая – хватит, чтобы есть от пуза целый день.

Калеб даже не моргает. Застыл.

Я тоже окаменела.

Отец крепче сжимает копье.

Замахивается.

БАМ!

Из-за тяжести дерева то чуть опускается в полете (пусть и на такое короткое расстояние), потому угождает самке не в бок, а всего лишь в ногу. И то, не закрепляется прочно, а лишь ранит, упав рядом.

Олениха тут же убегает с такой легкостью, будто оно ее вообще и не коснулось.

Отец чертыхается:

– По касательной – могу различить за чередой грязных ругательств.

Калеб разочарованно вздыхает.

Ну конечно. Прошла неделя с того разговора, но я уверена, эта мысль все еще его не отпустила. Пуститься во все тяжкие, едва научится охотиться так же, как отец.

На ре́ки он, видимо, не рассчитывает, так как большая удача наткнуться хотя бы

(..мы уже 5 суток идет, и двое из них без воды..)

на одну в дороге.

А копье слишком тяжелое. Тут либо подобраться поближе – но с такими чуткими зверьками, как олени и косули, это не прокатит. Они сразу услышат. А с такими, как медведи – шутки плохи.

С волками прокатывает.

Папа приносит в дом волчатину, если повезет.

Но не так часто можно наткнуться на волка, не уходя слишком далеко от дома.

Потому если Калеб вознамерился бежать, едва научиться охотиться как папа – то может бежать уже сейчас. Потому что кормит нас в 8 из 10 случаев добытая им не дичь, а рыба.

Конечно, мясо вкуснее и питательнее. Но что поделать.

– Проклятье – заканчивает свой монолог отец.

Уверена, не только я, но и брат, почерпнули сегодня много интересных новых слов.

Пока отец идет за копьем, Калеб вновь принимается разочарованно бухтеть.

– Что, накрываются твои планы? – поддеваю его.

Однако, он не реагирует на провокацию.

Собственно, про бредни Калеба я рассказала отцу на следующий же день после той ночи. Матери не стала – она слишком впечатлительная.

А вот отец послушал, кивнул и отмахнулся.

..Он просто ребенок, перерастет. Я тоже в его возрасте любил помечтать, как сбегу от предков с одним рюкзаком и стану хипстером. Буду жить свободно и без ограничений. А моим домом станет улица.

– Ты хотел сбежать от родителей? – удивляюсь – зачем? В старом мире..

– Да, люди начинают ценить, что имеют, лишь потеряв – кивает – сейчас понятно, что тогда у нас было все. Но тогда мы все бесились с жиру и считали, что у всех нас нерешенные проблемы. Не полюбила девчонка, мать не дала денег на кино, надавали ремнем за плохие отметки в школе – чем не повод сбежать? Эх – горько усмехается – заплатил бы вдвойне, чтобы обменять эти проблемы на те..

В общем, папа заверил, что у Калеба это лишь временные заскоки и париться на их счет не надо.

По его мнению – а я привыкла ему доверять – никуда и никогда Калеб не сбежит.

Побунтует немного, да вскоре сам поймет, что к чему.

Матери мы по обоюдному согласию решили так ничего и не говорить вообще об этом.

– Домой – заявляет отец, едва возвращается с копьем – скоро ужин.

Уверена, гонит нас домой не ужин, а то, что отец так разозлился, что уже не сможет нормально сосредоточиться для продолжения охоты.

Да и было бы на кого охотиться.

Единственное животное на весь день. А ведь мы вышли сразу после завтрака.

Собственно, вопрос и в том, из чего у нас теперь будет ужин. По идее мы должны были притащить что-нибудь с охоты.

Но мы с Калебом благоразумно ничего не говорим на этот счет. Отец не дурак. Если сразу не сообразил – очень скоро сам поймет что к чему.

Собственно, не проходим мы и полпути обратно, как он бурчит, не оборачиваясь к нам:

– Возьму сеть дома и пойду на речку. Наловлю немного рыбы на ужин.

Калеб тут же оживляется:

– Давай я. Я ловлю не хуже тебя.

Ну конечно. Если не в охоте, то хотя бы в рыболовле доказать самому себе, что он что-то да может.

Я ничего не говорю. Смотрю в спину отцу.

Он не отвечает какое-то время, после чего устало соглашается:

– Ладно. Эйна – теперь оборачивается через плечо – пойдешь с ним.

Коротко киваю.

Конечно, без меня брату никуда нельзя.

А отец, видимо, настолько злой и измотанный, что готов делегировать эту обязанность на Калеба.

– До сумерек чтобы вернулись, как штык – добавляет – поняли?

– Да.

Калеб.

– Да, пап.

Я.

– Калеб, слушаться сестру.

– Услышал – более мрачное.

Вижу, как он закатывает глаза, но у отца на спине глаз пока нет, так что он этого увидеть не может.

– Не услышал, а понял. Никакого шума, никакого «зацепился о корягу».

– Понял.

Когда подходим к дому, вновь жмуримся от пронзительной звуковой волны. Наконец, она замолкает и мама выходит.

Рассеянно смотрит на наши пустые руки, но ничего не говорит. Калеб, решив побахвалиться, объясняется первым:

– Я пойду сейчас наловлю рыбы – гордым шагом выходит вперед – это быстро.

– С Эйной – уточняет мама.

И это не вопрос.

Бравада Калеба тут же превращается в раздражение.

Он молча забирается домой за сетью. Я остаюсь его ждать снаружи.

– Уверен? – уточняет мама у отца, когда брат скрывается в доме – не останемся без еды?

– Он уже достаточно взрослый – отмахивается – пусть учится. У него неплохо получается, когда ловим вместе.

В том-то и дело. Что там они ловят вместе, и даже если Калеб облажается – у отца будет какой-никакой улов.

Однако, вместо того, чтобы принять сторону матери, просто говорю:

– Я присмотрю за ним.

Обоим.

Но больше маме.

Папа, все еще разозленный упущенной оленихой, не шибко озадачен тем, что Калеб может вернуться без рыбы или опять начать создавать шум на вечер глядя.

– Ладно.

Отец уходит в дом, а мать все-таки дожидается, пока появится Калеб с ведром и сетью. Провожает нас взглядом. Подозреваю, она не заходит в дом, пока мы не скрываемся из виды.

Мысленно готовая к тому, что сегодня мы останемся без ужина.

Я решаю нарвать по дороге каких-нибудь ягод, если найду, на тот самый крайний случай неудачи Калеба.

Брат же, однако, настроен решительно.

С одной стороны выглядит это смешно. С другой стороны – внушает уверенность. Невольно проникаюсь к нему уважением.

С какой бы целью он не схватился за сеть – а осознание того, что в нашем доме уже помимо отца есть другой мужчина, пусть не факт что способный, но готовый пойти за пропитанием – успокаивает.

Впрочем, я тоже не лыком шита, но все-таки физическая сила большое преимущество. И оно на стороне мужчин.

Мама говорит, что так было и в старом мире.

Иногда, когда отца нет рядом, она добавляет, что далеко не всегда этим преимуществом мужчины пользовались во благо женщин и детей.

Порой, совсем наоборот.

Физическое насилие, изнасилования, побои – она заверяет, что все это процветало в старом мире так же, как Они в новом.

И далеко не всегда щедро каралось.

И почти всегда от этого страдали женщины и дети.

Очень редко, чтобы мужчины. Только опять же если друг от друга.

Как по мне – роль мужчин в старом мире была переоценена, из-за чего они и возомнили себя богами. Но их спесь заметно поубавилась, когда появилась «рыба покрупнее», и теперь они стараются защищать свои семьи, а не устраивать внутри них разборки «на кулаках», о которых рассказывает мама.

– Наловлю рыбы еще больше, чем отец – заявляет Калеб, когда до речки остается рукой подать.

Я уже слышу ее шум.

– Было бы неплохо.

Отвечаю наполовину с сарказмом, наполовину серьезно.

Пару ягод закидываю в рот, но их не так много, чтобы собирать жменями.

Подходим к речке. Калеб закидывает сеть.

Первый раз – неумело. Хотя это далеко не первый его раз, просто отцовская сеть большая.

Калеб ругается.

Парочка слов новая – из сегодняшнего арсенала отца.

Приглушенно хохочу.

– Иди к черту – злится он и вновь закидывает сеть.

На этот раз более удачно.

Я решаю пока быстро умыться, раз есть время. Конечно, ближе к вечеру речка остывает, но не прогретая за день должна в любом случае быть теплее, чем завтра с утра. Остывшая за ночь.

Снимаю одежду до нижнего белья и окунаюсь в реку. Благо, течение здесь совсем медленное, так что риск быть снесенным с ног минимальный. Ополаскиваю волосы.

Когда выбираюсь, Калеб с победным кличем вытаскивает сеть в очередной раз. В этот раз там впервые болтается три несчастные рыбешки.

Однако гордости у брата, словно он словил целый косяк.

Ободряюще улыбаюсь, нацепляя одежду обратно.

Она тут же липнет к телу.

Сажусь рядом с ведром и наблюдаю за тем, как рыбы внутри раскрывают рот. Калеб вновь закидывает сетку.

Ветерок дает просохнуть волосам несколько быстрее, но чем ближе вечер – тем прохладнее он становится. Начинает продувать одежду.

Ежусь, наблюдая за братом.

Еще несколько рыбин в ведро. Что ж, если не сытно – то «как-нибудь» мы сегодня точно поедим.

Время проходит достаточно быстро, когда солнечные лучи становятся максимально яркими. Так всегда – самый яркий свет за день перед тем, как резко и окончательно погаснуть к ночи.

– Пора – поднимаюсь с земли – Калеб.

– Еще пару заходов – бурчит он, вновь погружая сеть.

– Нет, отец велел вернуться до сумерек. Пошли. Ты и так неплохо наловил.

– Еще пару заходов – упрямится он.

– Ты обещал меня слушаться.

– Пара заходов.

– Так и скажу отцу.

Скрещиваю руки, наблюдая за ожидаемой реакцией.

Брат недовольно кривится, обернувшись ко мне:

– Дай хотя бы этот уже нормально сделать, и пойдем.

Компромисс.

– Ладно.

– Премного благодарю – язвительно бормочет, склонившись в поклоне, после чего его вниманием вновь целиком завладевает сеть и река.

Я уже не сажусь обратно. Стою, наблюдая за его действиями.

Когда очередной порыв ветра приносит едва слышимый шум.

Так шумит сухая ветка.

Когда на нее наступают.

Я слишком хорошо знаю все звуки. Те, которые может создавать природа – и те, которые невозможны без участия Их или человека.

Тут же напрягаюсь всем телом.

Калеб, полностью поглощенный рыбами, этого не услышал.

Оборачиваюсь в сторону звука.

Чаща леса на западе. Не в стороне дома.

Значит, это не может быть отец, который решил нас поторопить и пойти забрать лично.

– Калеб.. – теперь говорю едва ли не шепотом, сделав шаг назад и не спуская глаз с чащи – Калеб, идем.

– Мы же догово..

– Немедленно – цежу.

То ли мой низкий голос, то ли напряжение в нем, то ли то, что я резко перешла на шепот – заставляет брата заткнуться и, наконец, обернуться ко мне.

– В чем дело?

– Тихо.

Он, в отличии от меня, сказал это в обычной громкости.

– Вытаскивай сеть – повторяю – уходим.

Дважды просить не приходится.

Он косится туда, от куда не отрываю глаз я, и начинает спешно вытаскивать сеть.

ХРЯСТЬ!

Вновь этот же звук.

Только уже более явственный.

– Живо – тороплю его шепотом.

– Я стараюсь!

– Тихо.

– Понял – наконец, переходит на шепот.

В сети оказывается две мелких рыбы, но брат уже не ликует на их счет. Только отверенным движением кидает в ведро и скручивает сеть.

ХРЯСТЬ.

Совсем близко.

Но я никого не вижу.

– Уходим – хватаю ведро и пячусь к тропинке – идем, Калеб.

Но не успевает брат сделать и шаг ко мне, как из рощи вальяжно, но очень быстро, появляется какой-то парень.

Это происходит так резко, что у меня не безосновательно складывается впечатление – будто он нарочно выскочил именно тогда, когда понял, что его обнаружили и мы все-таки уходим.

Мы с Калебом цепенеем.

Родители не раз рассказывали, что делать, если мы наткнется на Них сами.

Однако, такого (чтобы сами) еще ни разу не было.

Вглядываюсь в парня, который стремительным размашистым шагом сокращает дистанцию между нами.

Рост чуть выше среднего, но до моего отца далеко. Худощавый, как и все в наше время. Едва ли старше меня. Черные, как смоль, волосы, убранные на лицо. С пробором на правую сторону, потому закрывают бровь. Водянистые глаза. Не понять – ни то серые, ни то голубые. Скулы ярко выделяются на лице, неестественная широкая улыбка оголяет зубы.

Слишком неестественная.

Это точно один из Них.

Не успеваю я выполнить и первый пункт, вмененный родителями, как парень подает голос:

– О, детка – обращается ко мне, но и Калеба не выпускает из вида.

Стреляет глазами туда-сюда.

– Еле добрался – останавливается, лишь когда между нами остается не больше ярда, и выжидающе перекатывается с ноги на носок, засунув руки в карманы – уже и не думал, что вновь тебя увижу. Заждалась?

И, вытащив руки из карманов, распахивает объятия, словно ожидая, что я в них прыгну.

Быстрым цепким взглядом подмечаю прочие несостыковки.

Обувь. На его ногах, пусть и старая, но обувь. Ботинки на шнуровке. Потертые джинсы. Черная футболка и какая-та коцаная кожанка.

Такого самому не сделать и достать негде.

Только в городах.

А в городах только Они.

Пазл складывается воедино.

Вижу, как бледнеет Калеб, и понимаю, что наше выживание сейчас целиком зависит только от меня.

Главное, все сделать, как велели родители.

Сдержанно улыбаюсь:

– Наверное, вы меня с кем-то спутали.

Важно – не давать понять, что у меня есть подозрения. Так говорил отец.

Потому тут же добавляю:

– Но про нас – кивок на Калеба – тоже можно сказать, что мы «заждались». Здесь людей не часто встретишь. Это большая редкость.

Задумавшись на секунду, добавляю, растянув губы в еще более приторной улыбке (почти такой же, как у него):

– И настоящая удача.

Едва я это говорю, улыбка парня напрочь стирается.

Даже жутко.

От прежнего дружелюбия не осталось и следа. Его пустой взгляд скользит с меня на Калеба, который от нервов уже едва ли не в бараний рог скрутил отцовскую сеть.

Руки падают, более не желая никого обнимать.

Обернувшись туда, откуда вышел, бесстрастно бросает:

– Порядок, пап. Это люди.

СТЭН

Я лишился родителей девятнадцать лет назад.

Как говорит папа, мне тогда было чуть больше полугода.

Это было в Убежище. Та самая Бойня, о которой знают почти все Выжившие, даже которые лично там не присутствовали. Двухлетний загон, закончившийся мясорубкой.

Там погибла моя мать, спасая

(..я вижу, как джейн едва успевает чуть повернуться, когда пуля, предназначавшаяся стену, угождает в нее..)

мне жизнь.

Отец (биологический) и еще пара людей, включая папу, выжили.

Выжили после Бойни.

Но дожили до этих дней лишь мы с папой Руби.

Руби заменил мне отца. Хотя, не заменил, а считай стал им. Я был совсем младенцем и совершенно ничего не помню о своих родителях, чтобы их заменять.

Однако, это не значит, что я ничего не знаю о них.

Напротив. С самого своего детства, сколько себя помню, папа никогда не гнушался рассказывать мне о моих настоящих родителях. Все, что только знает сам.

Об их забавном знакомстве, ставшем достоянием убежища, об их смешных и романтических взаимодействиях.

..откуда ты столько знаешь о них? – спрашиваю.

Мне девять.

Я внимаю каждому слову. Слушаю эту историю уже раз на двадцатый, но каждый раз умудряюсь вычленить для себя что-то новое о родителях.

– Если ты просто был с ними в одном убежище – допытываюсь.

Папа снисходительно дергает уголком рта:

– Я не просто был с ними в одном убежище. Я был очень тесно знаком с твоими родителями, потому что встречался с Лили. Это была.. их дочь. Не родная, но так получилось. Твой отец спас ее от смерти.

– Он был героем? – уточняю, хотя и знаю конец этой истории.

Уже знаю историю их знакомства с мамой.

Горькая усмешка скользит на губах папы:

– Я бы не сказал. Он не был героем. Но это не мешало оставаться ему славным малым. Если он что-то и делал не так – то только потому что боялся смерти, как и все мы. Но знаешь что? К концу своей жизни он победил свой страх.

– Правда?

– Правда – кивает – он посмотрел ему в лицо и пожал ему руку. Он спас нас с тобой. Знаешь, может героем он и не был – но полагаю, таковым он точно умер…

Папа часто рассказывал о том, как восхищался их связью. По его словам – отец с мамой безумно любили друг друга, не смотря на то, что были фатально разными. Мама – душевная и чуткая, и отец – хладнокровный рационалист. Они будто бы дополняли друг друга, являя собой идеальную гармонию.

…я часто вижу их в тебе – говорит папа.

Мне пятнадцать. Я, нахмурив брови, оттираю руками ботинки.

– Их обоих.

Мне не нравятся разговоры о родителях.

Я слишком взрослый и самостоятельный, чтобы продолжать думать о такой ерунде. Есть вещи намного важнее этой.

Но папа все еще часто любит предаваться ностальгии.

Раньше мне это было интересно. Настолько, что я заснуть не мог, просыпаясь в холодном поту от одной мысли хотя бы на пару секунд познакомиться с теми людьми, что дали мне жизнь.

Я так много слышал о них и, черт возьми, как же мне хотелось бы их увидеть хоть одним глазком.

Пожать руку отцу, обнять мать.

Со временем это прошло.

Но только не у папы. Он беспрестанно заводит эту шарманку, словно кто-то запрограммировал его трындеть об одном и том же, пока мы оба не сойдем с ума.

Мне скучно.

Он мне надоел со своими баснями.

Надоело. Все надоело.

Мне пятнадцать и я хочу стать кем-то, помимо уцелевшего мальчишки из Убежища от двух «невероятных» людей. Святой Марии и Ван Хельсинга.

Фыркаю:

– Я это только я. И точка.

– Конечно – соглашается он, улыбнувшись еще шире – но даже злишься ты, как твой отец. Он был очень нетерпим. Помню, с какой настороженностью и подозрительностью он относился ко всем нам первое время. Особенно ко мне, когда мы начали проводить время с Лили. Так же хмурил брови, как ты. Так же чуть кривил рот, поджимая губы. И это был красный флаг.

Поняв, что действительно поджимаю губы, тут же прекращаю это делать.

Это было неосознанно.

– Но тебе сильно повезло – заявляет он – ты умудрился унаследовать качества их обоих. Совместись в себе то, что они совмещали только в гармонии друг с другом. В тебе есть стержень и упрямство Итана, позволявшее ему выживать, когда другие не могли. Но при этом сохранилось сочувствие и сострадание Джейн там, где другие каменели. Она была убеждена, что именно чувства оставляют людей людьми. А иначе мы ничем не отличаемся от Них.

Тяжело вздыхаю и поднимаюсь, прекратив оттирать ботинки:

– Тебе самому не надоело, пап? – шиплю – каждый день одно и то же. Что ж, может сразу поставим их фото и будем молиться каждый день? Что думаешь? Преклоним колени?..

Мне было пятнадцать и я был идиотом.

Но папа умудрялся терпеть меня. Во все возраста. И ребенком, когда я не понимал важность осторожности и умения распознавать Имитационных. И подростком, когда я принимался отрекаться от своего происхождения и пытаться выделиться среди остальных.

Если бы не папа, то до своих уже осознанных девятнадцати (через пару месяцев двадцать) лет я бы точно не дожил.

Но он спокойно сносил меня.

Иногда говорил, что научился этому благодаря его кузине Марго. Она тоже умерла в той Бойне, но до того он часто с ней сидел заместа ее матери, его тетки Энни.

Научился управляться, так сказать.

Сейчас я уже, вспоминая те слова папы, думаю над тем, что был бы рад, если бы это так было. Если бы во мне и правда уживалась хоть какая-та часть родителей.

Был бы рад.

Но не верю в это.

Как могут личностные, взращённые самостоятельно, качества передаться от родителей к ребенку генетически? Это невозможно.

Болезни – да.

Алкоголизм – да. Даже не он сам, а склонность к нему.

Но то, что формируется человеком самостоятельно на протяжении жизни, а не закладывается в нем с рождения – едва ли может передаться по крови.

Это тяжелый труд.

Работа над собой.

Которую каждый должен проделывать сам.

Однако, если не это, то одно мне точно от них передалось. По крайней мере если верить папе и старому фотоснимку (на который в 15 я с сарказмом и предлагал молиться).