Смекнул я: он спешит прийти мне на помощь. А то ведь он попадёт в ещё более неловкое положение, чем я. Осмелел я немного и беззлобно, вяло шлёпнул его ладонью по щеке.
– Садись! – резко сказал мне мулла. – Размазня! Разве так бьют? Вот как надо! – сказал он и отвесил Ахметзакиру звонкую пощёчину. – Это тебе за то, что роняешь авторитет отца, болван! – прибавил он. – Садись, Хусаин… Садитесь и вы! И смотрите, чтобы больше не являться с невыученным уроком!..
Когда уроки кончились и мы вышли на улицу, я сообразил: эх, думаю, надо же было мне тогда сказать мулле-абзы словами пророка: ведь Аллах любит тех, кто прощает, как сказал сам великий Мухаммед, давайте простим этих мальчиков! Вот так надо было и сказать! Наверняка, злость его прошла бы.
Только с опозданием пришла эта удачная мысль. Всю жизнь не мог я избавиться от этого недостатка, ей-богу! Бывают собрания, выступаю я по спорным вопросам. А самые нужные слова приходят в голову позже. Бывают разные встречи. Задают каверзные вопросы. Без ответа, конечно, не оставляешь. И всё-таки самый лучший, самый мудрый ответ приходит на ум позже, после дела. По-видимому, это и есть то, что называется – ум татарина просыпается после полудня…
Впрочем, кто знает? Может быть, именно этот недостаток и стал причиной того, что я взялся за перо. А что? Скажем, рождаются в голове по-своему довольно интересные мысли или, когда слушаешь других, приходят в голову замечательные идеи, предложения. И ведь чувствуешь, что надо включиться в разговор, поделиться с людьми своими мыслями, чувствами. А вот чего-то не хватает, чтобы высказаться именно так, как тебе хочется. Даже если, победив робость, решишься заговорить, после, видя, что половина того, что хотелось сказать, осталась невысказанной, сожалеешь, берёт досада. Ничего не поделаешь. Не дал Бог красноречия. А писать – другое дело. Здесь в рот тебе не смотрят. Хоть часами сиди, пока найдёшь нужное слово. Если самое лучшее слово вспомнится после – отлично. Можешь вернуться к написанному и добавить…
А в тот день…
В тот день и после уроков мне было очень невесело. Я чувствовал себя виноватым перед своими одноклассниками, даже не пошёл вечером на Герман-тау[4 - Герман-тау – гора, сооружённая германцами.]…
– Герман-тау?
– Мещанский конец?..
Знаю, прочитав эти страницы, многим, по-видимому, в голову придут вопросы. Например, что это за русская школа (в татарской деревне)? Кто такие «новые мусульмане»?..
В том-то всё и дело. Зирган, оказывается, был не обычным, а очень своеобразным селом. В своё время я не умел оценить, что родился и живу в таком селе. Не придавал значения изучению его интересных людей, его сложной истории. И всё-таки мне ещё придётся снова и снова рассказывать в этой моей книге о его своеобразии. Пока, не пускаясь в подробности, скажу только: это большое село. В нём живут четыре разных народа: русские, татары, чуваши, мордва (мы называли их мокшей). Татары отдельно, чуваши отдельно – каждый народ жил своей улицей. А русские с мокшей – вперемешку. Если ты не знал человека поближе, или, говоря по-зиргански, он не был твой «знаком», мы и не различали, который из них мокша, который русский. Потому что в большинстве случаев мокши разговаривали меж собой по-русски. Почти все знали и татарский язык, только они говорили на нём как-то по-своему, с акцентом. Вместо того, чтобы спросить «Кая китте??» («Куда ты пошёл»?), говорят «Кая китк?н?» («Куда он пошёл?»), вместо «Кая барды??» («Ты куда ходил?») – «Кая барган?» («Куда он ходил?»). И татары не поправляют – подлаживаясь под них, отвечают так же: «Урманга китк?н» («Он пошёл в лес»), «Базарга барган» («Он ходил на базар»). А если приходится задавать вопрос, то, стараясь, чтобы им было понятней, спрашивают, как они: «Нихаль, Кузьма-ляляй, синеке картаймаган? Авырмаган?» («Как дела, дядя Кузьма, твоя не состарился, не болел?») (Дескать: «Как дела, дядя Кузьма, не очень состарился? Не хвораешь?») – и отлично объясняются друг с другом.
О чувашах и говорить нечего: каждый чуваш, кроме своего языка, и по-русски отлично говорит, и татарский язык знает почти как родной. Даже есть такие, которые, разговаривая между собой, говорят на татарском языке. Таких называют новыми мусульманами. Чуваши, перешедшие из христианской веры в ислам. Судя по рассказам стариков, это произошло не в очень давние времена. В молодые годы наших родителей (то есть в конце прошлого столетия) шестидесяти-семидесятилетние чуваши, приняв мусульманскую веру, подвергали себя обрезанию. Одним из таких был человек по имени Фазулла Хаджи. Необычайно набожный человек, совершивший паломничество в священную Мекку. Богатый был человек, хозяин большого по тем временам кирпичного завода.
Что касается языка, то хотя чувашский и не забывали, а меж собой разговаривали на татарском языке. Но с явным чувашским акцентом. То есть не могли должным образом произносить гортанные звуки, присущие только нашему языку: «къ», «гъ», «?», «?». Впрочем, наверное, произносить должным образом и не старались, да и не считали, может быть, нужным. Почему? Потому что и так можно было превосходно объясняться. Кроме того, среди самих татар, живущих в Зиргане, почти на каждой улице или в переулке – свой говор. Даже в двух соседствующих домах, случалось, жили разговаривающие на разном диалекте семьи.
Русские и мокши, чуваши и татары Зиргана – все они когда-то, в прошлые века, собрались здесь из разных мест. Ещё в наши детские годы, судя по рассказам стариков, из Самарской губернии в Зирган переселились сорок хозяйств мокши, из Симбирской губернии – двадцать чувашских хозяйств, из-под Казани – двадцать пять татарских семей.
В правдивости этих рассказов у меня сомнений нет. Я ещё помню, как одного человека называли Казан-Якупом (Якупом-казанцем). Их дом был расположен через улицу против дома нашего дяди. В отличие от других зирганцев, они выращивали в саду, за домом, яблоки. Чёрная, как сажа, земля Зиргана, хотя и была очень плодородной для зерновых или овощей, однако для выращивания плодовых деревьев, по-видимому, была не особенно подходящей: их яблони не разрастались так пышно, как в сёлах вдоль Волги или Камы, плодов было мало, да и те, что есть, не успев созреть, расходились по рукам детворы. Был у них сын, всего на год старше меня, тоже звали Габдельхаем. Его прозвали сурком. Потому что он всегда, бывало, потихоньку выйдет и стоит у ворот, и если на улице покажется кто-нибудь, моментально юркнет обратно, когда же появившийся человек пройдёт мимо – снова выходит и стоит. Тем не менее, со временем я познакомился с этим мальчиком. Даже в одно время мы сдружились с ним. Бывало, летним утром, я ещё и с постели не встал, а он подойдёт к нашим воротам и осторожным таким голосом кричит: «Мирсая-аф!» Даже слово не разберёшь, слышен только звук «я-ау…» Тем не менее, я вскакиваю. Толком и не поем, схвачу ломоть хлеба и на улицу. Бежим вдвоём к Агидели.
Габдельхай, подрастая, становился всё бойче и смелее. Когда мы соревнуемся, кто дальше кинет камень, он кидает дальше всех, ни один мальчик не может докинуть до противоположного берега Биргидели[5 - Почему Биргидель – объяснится дальше.], а Габдельхай докидывал. Со временем он даже стал немного злым. Словно в отместку за свою прежнюю пугливость, начал обижать, притеснять своих ровесников. Ещё запомнилось одно его забавное озорство.
Однажды, ни с того ни с сего он решил меня угостить.
– Пошли, купим в лавке пряников, полакомимся! – сказал он.
– А деньги?
– Вчера мама дала мне гривенник, вот!
Смотрю: действительно, в руке деньги. Десять копеек серебром! Белая монета, которая сроду не попадает в руки мальчишкам нашего возраста. Вот какая щедрая, оказывается, у него мама!.. Тут же помчались в лавку. Нам дали полную тюбетейку пряников и ещё в придачу довольно много орехов и конфет. Мы очень проворно управились с этим лакомством. До того уж было вкусно – не выразить словами. Облизывая языком зубы, глотаем оставшиеся во рту крошки от пряников.
– Эх, – говорю, – ещё бы немножко!
– Постой-ка, – говорит Габдельхай, – мама мне и на прошлой неделе давала, если не потерял… – Пошарил он пальцами в складках рубашки и вытащил монетку. – Вот, нашёл!
Смотрю – опять серебряный гривенник!.. Он особо и не удивился. А я запрыгал от радости… Не успели мы съесть принесённую во второй раз полную тюбетейку сладостей, как меня разыскала мама. Ей уже успели донести: мол, сын Масалима с сыном Казан-Якупа шикуют, сорят деньгами направо-налево, кто проявил в отношении их такую щедрость? Не успел я рассказать о щедрости матери Габдельхая, как явилась сама Шарифаттэй – мать Габдельхая. Тут же выяснилось, что Габдельхай видел, как моя мама клала деньги в нишу печи, и стянул их. Две серебряные монеты по десять копеек! Что сделали за это мальчишке дома – не знаю. Семья Казан-Якупа в отношении честности была очень суровых правил. Во всяком случае, безнаказанным, наверное, не оставили. Но вот чего я не могу забыть до сих пор: в связи с этим случаем гудела вся округа. Брань, назидания о том, что нельзя брать ничего чужого, поучительные наставления, издевательские насмешки тянулись всё лето…
Вот так нас воспитывали. Если, бывало, человек заметит за ребёнком что-то неладное, он этого без внимания не оставит – тут же оповестит родителей. Даже более того, по отношению к ребёнку, появившемуся на улице, на базаре, на берегу реки, каждый мужчина чувствовал себя отцом, каждая женщина – матерью, если заметит за ним что-нибудь худое, считает своим долгом предостеречь ребёнка или, в зависимости от его поведения, накрутить ему ухо, и ни один отец, ни одна мать не рассердится на него, не обвинит за то, что он наказал или отругал его ребёнка.
Нашим родителям не доводилось читать никаких книг о воспитании детей. И передач «Взрослым о детях» в те времена не было. Однако ни один из известных мне мальчишек не пошёл по дурному пути.
После того, как я уехал из деревни, Казан-Габдельхай вырос обычным крестьянином, вместе с односельчанами вступил в колхоз, в годы Отечественной войны был в рядах тех, кто в огне сражений защищал свою Родину, после, когда построили железнодорожную линию Уфа-Оренбург, поступил работать на Зирганскую станцию и до конца своей жизни был железнодорожником.
Это я рассказал о семье Казан-Якупа. А ещё одного у нас называли «Даген-Якупом». Откуда такое прозвище? – этого я не понимал.
– Их дед в разговоре приставлял слова «даген-дагын», – объяснила мне мама. Зачем он прибавлял эти непонятные слова, я тогда всё равно не понял. Лишь через много лет, когда уже вырос, приехал в Казань, – понял. Один из моих первых знакомых в редакторских кругах, журналист Фазыл Мубаракшин – в те годы редактор газеты «Кызыл яшьл?р» («Красная молодёжь») – как раз оказался таким человеком, который в разговоре прибавлял слова «даген-дагын». Говорили, что в Татарии есть не только отдельные люди, разговаривающие так, но целые деревни и кантоны. Значит, и наш «Даген-Якуп» был из рода пришельцев из тех краёв.
Если присмотреться, ведь язык обладает удивительной, волшебной силой. Выражение «ч?ч т? баш китереп» («уподобить голове и волосам») я считал поговоркой, бытующей только в нашей деревне. Это образное выражение, выражающее разъединение, отделение таких явлений, которые составляют нечто целое – как волосы («ч?ч») и голова («баш») или члены одной семьи, – это выражение казалось мне чересчур местным, и поэтому я не использовал его в своих произведениях. И вдруг, неожиданно встретив его в романе Гумера Баширова «Намус» («Честь»), я страшно обрадовался, как будто сделал большое открытие.
И ещё, совсем недавно, наткнувшись при чтении повести Ш. Маннура «Глядя на воды текучие» на слово «сайбата» (букв. «мелко тонет»), повторилось то же самое. Это слово я нигде, кроме нашей деревни, не слышал, и в литературе не встречал. Даже когда я, живя в Стерлитамаке, произнёс в присутствии своих товарищей это слово, надо мной посмеялись: дескать, что за бессмысленное слово! С тех пор я не только при письме, но и в разговоре не стал применять это слово, употребляемое по отношению к человеку неглубокого ума, глуповатому. А эти слова, оказывается, привнесены к нам когда-то из Казанской губернии, из Арска, Таканыша.
Значит, мы проявляем робость в обогащении словарной сокровищницы нашего литературного языка. В этом вопросе иногда и наша литературная критика проявляет ограниченность. Стоит критику при чтении того или иного произведения встретить какое-нибудь непонятное ему слово, как он настораживается. Ищет его в словаре. Если и там не встретит, спешит обвинить автора в употреблении диалектизмов, в засорении литературного языка. Оказывается, если встречаешь в безграничной языковой сокровищнице нашего народа какое-нибудь слово или выражение, которое тебе кажется своеобразным, содержательным, важным, даже если оно не известно большинству читателей, не надо бояться того, что оно выходит за рамки литературного языка. Если оно удачно, читатель очень скоро воспримет его, и оно пустит корни в саду литературного языка, привьётся, расцветёт. А если окажется неудачным, тоже ничего особенно страшного нет – незаметно отсохнет, отпадёт. Это не нанесёт особого вреда нашему саду.
Ясное дело, в наше село, наверное, немало приезжало татар не только из Казанской губернии, но и из других мест. Довольно много было у нас говорящих и по мишарски, были и похожие по говору на типтяр. Были отатарившиеся башкиры, но мы, судя по разговору, считали их татарами.
С какими местами связано происхождение нашего рода – этого, к сожалению, я не смог выяснить. Могу только сказать: когда я начал читать художественную литературу, я воспринял язык Галимджана Ибрагимова как язык нашего дома, не находя в нём ничего странного. В то же время и язык Тукая не показался мне чужим. Правда, у них часто встречались и непонятные слова, вроде «галибан?», «игътикад», «м?мтаз»[6 - Вошедшие в татарский литературный язык арабские слова, означающие: «победоносно», «убеждение», «выделяющийся».] или, хотя и понятные, но произносимые не совсем по нашему, – «тугъры», «угыл», «булмыш», «иде», однако мне они не казались чуждыми, просто я воспринимал их как «книжные слова».
После я узнал: оказывается, в языке нашего села также очень много отатаренных, взятых из русского, слов. Например, я только позже, взрослея и обучаясь, понял, что такие слова, как лутче (лучше), хуже, срук (срок), таки, настоящий, прастуй (простой), почин, и, сразы (сразу), сруды (сроду), знамо, туже (тоже), ишшу (ещё), пожалый (пожалуй), хыт (хоть), почти, н?ч?лник (начальник), – у нас общие с русскими. Это только те, которые пришли на память, а если поискать специально, их наверное, набралось бы предостаточно. И действительно, в нашем селе кажутся более татарскими и более понятными «тульке» (только) вместо арабского «ф?кать», «?б?з?телне» (обязательно) вместо «м?жб?ри» или «мотлак», «прастуй» (простой) вместо «гади», «срук» (срок) вместо «м?дд?т». Когда я совсем недавно побывал в Горьковской области, в мишарских деревнях, и увидел, что почти все эти слова произносятся точь-в-точь, как в нашем селе, считаясь татарскими словами, мне это показалось интересным и значительным явлением.
Думаю, что если при описании моего родного села встретятся места, где я несколько «смело» использовал такие слова, мои читатели не рассердятся. И надеюсь, что стоящие на страже литературного языка мои друзья-критики тоже, учитывая мои добрые намерения, простят меня.
Что касается чувашей и мокши, мы уже говорили о том, что они, кроме собственного языка, хорошо владели и русским, и татарским. А как же в этом отношении татары?
Про настоящее время не скажу, но тогда ни языка мокши, ни чувашского почти никто из татар не знал, а на русском, более или менее, могли разговаривать почти все мужчины.
Это я сейчас говорю «более или менее». А в то время я думал, что они отлично знают русский язык. Например, я любовался и гордился отцом, видя, что при встрече с русскими он за словом в карман не лез. Эх! Смогу ли и я так же разговаривать, когда вырасту?.. А одна сказанная отцом фраза даже сохранилось в памяти на всю жизнь. Мы проезжали на телеге по скошенному лугу. Встретилось стадо свиней. Жёсткие пятачки, похрюкивая, роют луг. Отец строго крикнул стоявшему на краю дороги свинарю:
– Сматри, как луга пуртиш! – и, словно стараясь сорвать злость, замахнулся кнутом на нашу собственную лошадь.
Пастух, по-видимому, тоже рассердился, ответить не ответил отцу, но довольно резко стеганул своим длинным кнутом по спине свиньи, беспечно рывшей пятачком землю.
Когда стадо осталось позади, я спросил отца:
– Что значит «Сматри, как луга пуртиш»?
– Я ему сказал: «Ты что, ослеп, смотри, как портят луга», – пояснил мне отец.
Когда прошли годы, и я научился немного разбираться в секретах русского языка, понял: те люди, о которых я думал, что они отлично знают русский язык, оказывается, только еле-еле изъяснялись. И тем не менее, когда им приходилось разговаривать с русскими, почти ни один не терялся. Даже смеялись над теми, кто совсем не знал русского языка, придумывали про них разные смешные истории[7 - Используя шутки того времени, я даже написал рассказ «Письмо по-русски».].
А женщины и дети, хотя и жили в Зиргане, совсем не знали русского языка. Поскольку они не выезжали из своего села, не ездили, как мужчины, на базары Мелеуза или Стерлитамака, Уфы или Оренбурга, для них, по-видимому, и надобности не было в знании русского языка. И на самом деле, если не только чуваши и мокша, но даже и русские Зиргана владели татарским, зачем им нужен язык «кяферов» (неверных)? Во всяком случае, я думаю, что если татары в языковом вопросе так «отстали» от своих односельчан, то это происходило отнюдь не из-за их тупости…
Хотя зирганские татары и не составляли большинства среди других народов села, однако они очень крепко сохраняли свою самобытность. Даже, как видите, остальные должны были больше считаться с ними: научились говорить на их языке. Это, конечно, имеет свои социальные причины.
Во-первых, у нас было много довольно крупных богачей. Один из татарских миллионеров, хозяин золотых приисков на Урале Закир Рамиев (он же – видный поэт Дардменд, вошедший в число классиков татарской литературы) родился в Зиргане. Правда, их семья уехала из деревни ещё в детстве Закира. Во всяком случае, такой знаменитый человек, наверное, не для того только явился в Зирган, чтобы родиться. Но среди зирганских татар и кроме них было много богатеев. Торговцы шкурами, кожами, перегонщики стад скота, мясоторговцы, торговцы деревянными изделиями, изготовители срубов. Эти уж не просто торговцы, а своего рода владельцы предприятий, промышленники…
То, что мы назвали «Биргидель», уместно будет объяснить, связав с этим. Основное русло Агидели проходит вдоль горы Зиргантау, примерно с километр к востоку от нас. Мы называем её Аргидель (букв. «Идель дальний»). Отделившийся от неё небольшой рукав протекает возле самого Зиргана, на подгорных улицах даже задевает надворные постройки домов. Это русло называют Биргидель (букв. «Идель ближний»). Вначале река была очень маленькой. Бушевала только во время весеннего паводка, а в летнюю пору текла маленькой речушкой, в засушливые годы даже, бывало, вовсе отделялась от основного русла. Вдобавок, в месте отделения от основного русла текла, сворачивая обратно, извиваясь, огибая совсем ненужные места. Лесоторговцам, сплавлявшим лес с верховья Агидели, это не понравилось. Чтобы заставить Биргидель работать на себя, не удовлетворяясь ответвлением реки, созданным природой, они вырыли выше по течению канал и открыли новый путь – напрямик. В результате Биргидель стала полноводней, плоты стали подплывать к самому селу. То место, где останавливались плоты, называлось пристанью. На пристани было очень много только что сбитых срубов для изб – мы, мальчишки, ходили туда собирать щепки.
Биргидель оказалась щедрой, гостеприимной. Она не только служила богачам-лесосплавщикам, а стала излюбленным местом сельчан, особенно ребятишек, молодёжи и женщин. Может ли для ребятишек быть лучше, удобней места на свете, чтобы купаться, ловить рыбу, пасти гусей? Так думали мы. Женщины спускаются сюда полоскать бельё, варят серу – «жвачку», купаются, валяются на песке.
