И кто-то крикнул: «Бежим!»
Коклюшки гиблой затеи
Едва ли мы расплетём;
Подростки снялись первее,
За ними – кто был с дитём.
Своих-то нести не тошно,
А тут, поди, не своя —
Чужая, лишняя ноша —
Ребёнок, мама моя.
Зелёное было платье
Одно надето на ней.
Ей ласковое сказать бы
Словечко, маме моей.
Но, платьишко сдёрнув, долго
Не мешкала, – чай, не мать, —
Сказав: «И без платья до?бро…» —
И, – издали: «…помирать!» —
Бегом припустила тётка,
Такие, браток, дела.
А смерть на ноге короткой
То сзади, то обочь шла.
Тепло дыханья и сена…
Кому обогреть-помочь?
Бежала мама за всеми
И плакала во всю мочь.
Вот – речка, жердинок пляска,
Ступить без перил – не сметь!
Где взрослому – лишь опаска,
Ребёнку – верная смерть.
И шла бы на те жердинки,
Не в силах свой плач унять,
И справили бы поминки —
А что ж на войну пенять! —
Но – всех чудесней как будто —
Почти человек живой! —
У мостика – чья-то кукла
С фарфоровой головой.
Есть ужас, но детство – сверху,
И нет войны, посмотри!
Что надобно человеку,
Когда ему года три?
И холод ушёл помалу,
И мир в душе, и покой:
С рождения не бывало
У мамы куклы такой!
Оставив порыв бесцельный
Шагнуть за опасный край,
С находкой своей бесценной
Вернулась мама в сарай.
Войны не боясь ни грамма —
А рядом – тонны смертей! —
Сидела там и играла
С шикарной куклой своей.
Оттуда – вижу как будто, —
Землёй, сожжённой дотла,
В пуховый платок укутав
Нас бабушка унесла.
Когда б не Промысл Божий,
Незначимой сути вещь,
Всё то, что всего дороже,
Могло б в эту землю лечь.
Не вырони дар тот самый
Чужая чья-то родня,
И не было б в мире мамы,
И не было бы меня.
Как счастье бывает хрупко!
Как слаб человек живой!
Меня спасла эта кукла
С фарфоровой головой…
Одеяльце
Стрелял огонь в степенной русской печке.
Чело печи дышало трудно, жарко.
На тонком одеяльце человечка
Зевнув, легла немецкая овчарка.
Теперь тем одеяльцем дверь обита,
Из тех, послевоенных, сосен, рама;
Но помню я – оно в плену убито,
А до войны им укрывалась мама.
«Давно уж там, где рыли окопы…»
