Очень короткие рассказы о главном
Материальные потери у нас имели место: с балкона унесло два полотенца, которые мы развесили на просушку, ну и мои, извиняюсь, домашние трусы. Жена их до того заботливо постирала. Оба полотенца намотались на ствол ближайшей пальмы: если взглянуть сверху, всё было видно. А вот трусы после дальнего перелёта оказались на перилах номера в соседнем флигеле, на первом этаже. Они белели там и привлекали всеобщее внимание.
Я переоделся в сухое и отправился вначале за полотенцами. Забрав их, я вновь поднялся к себе в номер и глянул в сторону соседнего флигеля. Трусов там уже не было. Я приблизительно вспомнил место, где их видел. И, под ироничным взглядом жены, отправился на поиски.
– Представляю, как ты там станешь объясняться! – заметила она.
Вычислив номер, на перилах которого могло находиться моё, с позволения сказать, бельё, я направился туда. С разговорным английским у меня проблема. Постучав в первые же примерно подходящие двери, я стал жестами объяснять появившейся старушке, что потерял трусы. Выглядело всё это комично и глупо. В конце концов она пустила меня к себе на балкон. Ничего там не обнаружив, под её подозрительным взглядом я прошествовал через номер обратно. Бормотал что-то вроде «экскьюз ми». Похоже, бабушка в лучшем случае приняла меня за служащего отеля. А в худшем – за потенциального вора. Она так и не поняла, зачем я всё-таки приходил.
Скорее всего, вещь могла находиться двумя номерами дальше по коридору. Подойдя к дверям, я собрался было постучать, когда услышал чистую русскую речь. И замер с поднятой рукой.
– Ты просто шлюха! – проскрипел мужской голос. – Тебя на десять минут нельзя оставить одну, чтобы не появился какой-нибудь мужик! А ведь договорились…
– Да не было здесь никого, – истерило в ответ молодое женское существо.
– А это что?! Похоже, он вообще голяком отсюда спрыгнул, даже трусы не надел! Хорошо, что первый этаж…
– Я не знаю, откуда это у нас! – выкрикнула женщина. – Ветром занесло: видел, какая буря была?!
– Тебе случайно ничего больше ветром не занесло? – язвительным голосом спросил мужчина. – Каждый раз какие-то отговорки. Слышать больше ничего не хочу! Собирай вещи и уезжай.
– Куда?
– Куда хочешь, – устало сказал мужчина. – Я так больше не могу. Мы два года вместе, и всегда одно и то же.
– И я так не могу, – откликнулся женский голос. – Ты патологически ревнив. Тебе даже поводов не нужно.
– А ты вроде как ни при чём?!
В этот момент я решил вмешаться и постучал в дверь. Открыл тот, кого я называл Ящерицей.
– Экскьюз ми, – сказал я. – К вам мои трусы совершенно случайно не попадали? Я, собственно, за ними пришёл.
За спиной у Ящерицы я увидел ту светловолосую девушку. Она посмотрела на меня, потом отшагнула назад, прислонилась к подоконнику и скрестила руки на груди.
– Здрасьте, – сказал я ей. Девушка даже не кивнула.
– Вон они, ваши трусы, – сообщил Ящерица, отодвигаясь в сторону. Вещдок лежал возле балкона на полу, мокрый и скомканный. Словно его туда только что с силой бросили.
– Спасибо, – сказал я, наклоняясь и забирая вещь. – Шторм, сами понимаете. До свиданья.
Я уже собирался выйти, когда увидел, как старик сел на край кровати, обхватил лицо руками и заплакал. Я промычал что-то типа: может быть, нужна помощь? И вообще что случилось?
– Не сейчас, так потом, какая разница, – откликнулся он и поднял ко мне мокрое, смуглое лицо с потрескавшейся кожей. – Скоро сам таким станешь, всё поймёшь.
Девушка стояла всё так же молча. Со скрещёнными руками она смотрела на происходящее. Я вышел, закрыв дверь. Пока я шёл по пустому коридору, казалось, было слышно, как старик плачет.
На следующий день, когда мы с женой вышли завтракать, тех двоих в зале не оказалось. Их привычное место в углу пустовало. Жена перехватила мой взгляд:
– Уехали, наверное, – сказала она. – Странная всё-таки была пара.
Через десять дней уехали из отеля и мы. Отдых получился чудесным, полным новых впечатлений. А спустя пару месяцев я включил телевизор. И неожиданно увидел в блоке новостей, что нашу страну на встрече с банкирами где-то в Африке представляет тот самый… Ящерица, и они там подписывают какие-то соглашения. Старик улыбался. Он был в официальном костюме и выглядел акулой бизнеса, а вовсе не тем жалким старикашкой, который плакал тогда в номере.
Я переключил программу на футбол. Наши играли с португальцами. Слава Богу, ни о чём, кроме этого, можно было не думать. Я взял из холодильника пиво и устроился на диване.
Жена готовила на кухне ужин, дети легли спать. Всё, что меня окружало, представляло надёжную гавань. В ней пришвартовался мой корабль. Всё складывалось нормально.
Если бы не одно обстоятельство. К сожалению.
Я очень хорошо знал ту девушку, с которой мы столкнулись в отеле. Раньше она работала секретаршей, ну, точнее, референткой в МИДе. Наша фирма налаживала там локальную компьютерную сеть. Я был вполне надёжно женат, а в столицу приехал впервые. Все мы очень хорошо тогда заработали. Наладка сети заняла несколько месяцев, и кстати, тот заказ нам помогла пробить именно она, секретарша, через своего шефа. Он сам оформил подряд, и вместе они получили положенные им 15 процентов. Девушке тогда исполнилось двадцать четыре, мы с ней вдвоём отметили день её рождения. А когда расстались, ей было уже двадцать пять. Весь тот год я провел в непонятной любви. Это похоже было на шторм, о котором я вспомнил под ливнем на балконе.
…Тогда, в Москве, она носила короткую стрижку и короткие платья. Чего ей хотелось? Бури для нас обоих? А может, денег, которые рекой текли из моего кошелька, стоило мне появиться в столице? Появлялся я, конечно же, гораздо чаще, чем нужно было по работе. Или она собиралась строить со мной жизнь и уводила из семьи?
Какая теперь разница, если я твёрдо решил остановиться?
Она меня тогда здорово тряхнула – так, что я почти потерялся. В конце концов мне хватило сил совладать с собой. Но заплатил я за это дорого. И в прямом смысле, и в переносном. С тех пор эта девушка ушла из моей судьбы, казалось бы – навсегда. Пока мы вдруг не столкнулись нос к носу во Вьетнаме.
Догадывалась ли в тот дикий год обо всём моя жена? Конечно. Женщины всё понимают без слов. Да тут трудно было, наверное, чего-то не понять. Но ни одного вопроса задано не было. И ни одного слова я сам не сказал. Подрастал сынишка, и мы с женой словно шли по минному полю. А когда решение оказалось мною принято, я целиком и сразу вернулся в семью. Из которой, слава Богу, не успел уйти. Тогда мы и завели второго ребёнка.
Но вчера та девушка позвонила снова, и от её голоса что-то во мне вздрогнуло, как раньше. Память – опасная штука! Оставляет только самое хорошее. Уж лучше бы я не ездил тогда во Вьетнам и не искал свои вещи на чужом балконе!
Приняв решение, мужик, если это мужик, должен как гвоздь в доску заколотить. Я – опора дому моему. И никаких других мотивов!
Выпита была уже вторая бутылка пива, а счёт в матче по-прежнему сохранялся ноль-ноль. Я поднялся и взял в руки мобильный телефон. Среди контактов я нашёл вчерашние позывные той девушки и стёр их начисто, а заодно ввёл функцию запрета на соединение с этим абонентом.
Матч подходил к концу, наши теперь выигрывали. Скоро можно было идти ужинать. Я подумал, что завтра выходной. Надо сходить с детьми в цирк. Приехала труппа из Питера – говорят, забавно.
Свою жизнь я выбрал для себя сам. И она мне, ей-Богу, нравилась.
Да.
Нравилась!
Секреты ремесла
В нашей творческой среде обычно все друг другу завидуют и стараются наделать пакостей. Но я с самого начала взяла себе за правило: публиковать в нашем журнале статьи только в благожелательном тоне. Поэтому художники потянулись к этому изданию, зная, что там про них гадостей не напишут. Став главным редактором, общую линию я выдерживала без искажений, и в тот именно период натолкнулась на удивительную женщину-фотографа с ирландским именем Айрис.
Женщина эта выглядела на свои пятьдесят, была сухощавой и загорелой и, хотя следила за собой и старалась придать себе бодрости, лицо всё же выдавало возраст. Бороться с морщинами она считала безнадёжным делом, но главным в её внешности были серые, умные, добрые и в то же время цепкие глаза профессионала, глядящего на мир сквозь глазок видеоискателя.
Каждый её фотопортрет оказывался маленькой сенсацией, а появление каталога и вовсе вызывало фурор. Дело заключалось не в том, что в её фотосборниках встречались лица уважаемых людей. Приводила в изумление своеобразная манера, особый дар, позволявший зафиксировать ничего не подозревавших персонажей в тот момент, когда сквозь их мимику и жесты становилась видна подноготная: характеры, судьбы – а в итоге те чувства, которые они испытывали к этому миру. Среди знатоков считалось престижным приобрести в свою коллекцию очередной фотоальбом – как правило, с роскошной тиснёной обложкой и безупречным качеством печати.
Один раз она поставила себе задачу – раскрыть дух самых разных российских городов: больших и малых, древних и относительно новых, и свести их в один фотоальбом, наподобие человеческих портретов. Образовался цикл, где Псков глядел из-под снега вечными глазами небольших старых домиков, а душа Санкт-Петербурга, которую ещё никто не видел (хотя многие уверяли, что вполне её ощущают), – его душа, глядевшая сквозь кружево оград, отражалась одновременно и в небе, и в воде. В прессе появились восторженные оценки в адрес альбома, всё это называлось новацией или (бери выше!) проникновением в святая святых. «Так, наверное, в старину писались иконы», – утверждал один критик под впечатлением от увиденного и, похоже, был во многом прав. Что-то в творчестве этой фотохудожницы действительно присутствовало от Бога.
В нашем журнале статья, касающаяся её городских фотопейзажей, называлась «Какими нас видят ангелы». По-другому, наверное, про такое творчество и не скажешь.
Женщину, повторю, звали странным для России именем – Айрис. В своё время отец её, североирландский дипломат, работал в Советском Союзе, а мать, русская, отвечала за поставку в консульство качественных продуктов. Путь к сердцу мужчины, естественно, лежал через желудок, и международные отношения здесь преградой явиться не могли, даже во времена СССР. Маленькая девочка Айрис узнала Европу раньше многих своих сверстниц, но, когда выросла, постоянно стала жить в Москве. Здесь она и открыла в себе Божий дар, который принёс ей профессиональное имя, славу и деньги.
Айрис умела с помощью фотографий раскрыть то, что никогда не увидишь невооружённым глазом. Она делала очевидным всё до поры тщательно скрываемое.
Таившийся, например, в степенном профессоре весёлый чёрт мог неожиданно для всех выскочить наружу и пойти куролесить во время самой, казалось бы, обычной лекции, которую профессор даже не прерывал, – просто он повернулся в три четверти (ни анфас, ни профиль), чуть наклонил голову и поглядел, словно бы сбоку, на аудиторию: вот и весь фокус. На снимке Айрис у профессора на голове разве что рожек не появилось, но в том, что перед слушателями именно чёрт, сомнений не вызывало.
Ещё один снимок, очень сильный, был сделан на одной из персональных выставок в Центральном зале. Известнейший во всём мире и один из самых талантливых российских художников, чьи работы в жанре крупного полотна здесь выставлялись, вынужден был стоять и выслушивать всё то, что ему вещал по поводу его творчества мэтр, бездарность со связями, академик живописи. Моцарту нужно было выслушать всё, что с пафосом нёс в его адрес Сальери. В тот момент их обоих и схватила вездесущая фотокамера Айрис.
Когда я много позже увидела этот снимок у Айрис в мастерской, то, ей-Богу, даже вздрогнула. В ту десятую долю секунды, когда художник отвёл взгляд от мэтра, продолжавшего ещё что-то говорить, он, видимо, всерьёз решал, не перерезать ли академику глотку. Я вполне могла его понять и вряд ли сама сдержалась бы от какой-нибудь жестокой выходки, окажись на его месте. Художник, видимо, слишком много претерпел от всех тех Сальери, которые судили его картины, и холодное бешенство светилось в его отведённом в сторону взгляде – если хотите, за секунду до убийства. Так всё выглядело на фотографии.
…Я пришла к Айрис, чтобы посоветоваться. Уже многажды самые разные люди получали у этой удивительной женщины рекомендации, как им жить дальше. Ей достаточно было взглянуть на чужой портрет, чтобы понять о человеке всё. Никакой детектор лжи подобного сделать не мог. До этого я отдала Айрис несколько снимков своего мужа, а теперь сидела и ждала её вердикта.
Айрис пустила меня в мансарду, где находилась её мастерская, и удалилась в смежное помещение. Я огляделась, и хотя была уже здесь раньше, снова преисполнилась профессиональным изумлением. Мне тридцать пять лет, я хорошо выгляжу и стильно, иногда даже вычурно одеваюсь. Ничего не попишешь: общение с богемой накладывает свой отпечаток. Я не маленькая девочка и нагляделась на всякое. Высшее образование, плюс второе замужество, которое длится сейчас, и двое детей (по числу браков) – всё это кого хочешь обучит жизни, тем более в Москве, где человека от зверя порою не отличишь. Казалось бы, я должна разбираться в людях, но то, что я лицезрела в мансарде у Айрис, навеяло мысль о скудости моих представлений. Она видела человека до самого дна и умела своё видение отобразить на снимках.
Медленно двигаясь вдоль стены, я переходила от одной работы, вставленной в рамку и висящей на крепёжных нитях, к другой. Всё это, видимо, готовилось для выставки либо же для продажи, но мне бы на месте Айрис стало жалко отдавать такие вот шедевры в чьи-то руки. Например, ту фотографию, где пожилая богатая женщина заливисто смеётся, запрокинув голову, а рядом стоит её муж в официальном костюме. Казалось бы, родные и сжившиеся вместе люди – ан нет: на снимке они оказались чужими до безразличия! Через секунды эта вот дама вынет свою руку из его ладони и, возможно, вежливо похлопает мужчину по плечу, а дальше с резиновой улыбкой пойдёт на свою половину уютного коттеджа, во дворике которого и оказалась запечатлена. Она уйдёт к себе, плеснёт в стакан чего-нибудь крепкого и выпьет прямо безо льда, а потом поймает себя на мысли, что это уже вошло в привычку. Так оно всё просматривалось на фотографии безмятежной (якобы) ирландской семьи. На десятую долю секунды люди становились настоящими, а не теми, кем хотели бы казаться, и как раз в это мгновение их и запечатлевал объектив Айрис.
На другом фото у девушки, которая шла куда-то под руку со своим мужчиной, были гноящиеся от похоти глаза – другого термина и не подобрать. Кавалер-то, наверное, думал, что прогуливается с подругой, но на самом деле его буквально волокли в постель, о чём, вполне возможно, этот тип даже не догадывался. Мужчины всегда пребывают в иллюзии, будто они управляют ситуацией. На самом деле это делают женщины, если, конечно, оказываются достаточно умны.
Двигаясь вдоль стены с фотографиями, я поймала себя на мысли, что во всех работах Айрис вижу лишь печальную сторону сюжетов. Наверное, на мне сказалась усталость последних месяцев, когда с мужем начало твориться что-то неладное. Вначале я списывала всё на нелады с работой: в связи с финансовым кризисом перегрузки там действительно случались серьёзные. Но к таким стрессам нашей семье было не привыкать, тем более что муж, являясь руководителем крупного подразделения в холдинге, ломал обстоятельства, словно ледокол. У него хватало энергии и навыков, чтобы в любой ситуации если уж не выиграть, то по крайней мере не проиграть.
Но недавно, когда он спал, а я встала, чтобы проверить детей, и зажгла ночник, мне довелось увидеть на его лице такое горькое выражение, что я поняла: дело, конечно, не в работе. Его тоска читалась даже сквозь сомкнутые веки, и я представила, что могла бы ощутить, открой он тогда глаза.
Я вдруг посмотрела на него не как любящая женщина, а сторонним взглядом. На его лице проступали черты, которые я наблюдала много раз у разных людей, так что прекрасно знала, что они означают.
Теперь у него были губы, а точнее – складки вокруг рта, как у человека, способного на неадекватный поступок.
Я тогда вздрогнула, а спустя секунду вновь уже смотрела на мужа глазами жены, приемлющей любые повороты его судьбы. Он даже не проснулся, когда я вновь легла рядом, выключила ночник и постаралась забыть своё впечатление – скорее всего, неправильное из-за тусклого освещения.
А вот теперь я пришла к Айрис и поневоле многое вспомнила.
Я вспомнила, что его ладонь пахла чем-то весьма необычным, когда он однажды вернулся заполночь вроде бы прямо со службы. Я так и не определила тогда, да и после не разобралась, чем же именно: то ли чужим парфюмом, то ли какими-то медикаментами.
Я поняла, почему однажды он быстро выключил компьютер, стоило мне появиться в его кабинете.
Ко всему прочему, на его столе как-то лежала бумага для записей, где крупными буквами обозначено было: «Сходить в нотариат и всё оформить!!!» Я никогда не позволяла себе заглядывать в его записи, и если бы не три огромных восклицательных знака, не заметила бы и эту.
Ко всему прочему (я не стала специально напоминать себе, но это само пришло на ум), мы теперь гораздо реже оказывались с ним близки как муж с женой. Поводов для этого находилось более чем достаточно, но с очевидностью причина была одна. Какая – догадаться становилось всё проще, и я подумала, что Айрис лишь подтвердит мою догадку. Шерше ля фам, сплошная пошлость. Интересны были только детали – кто, где, почему, но можно было считать вопрос решённым. Ждать оставалось недолго: послышались шаги, затем хлопнула дверь – и Айрис появилась, держа в руках фотографии моего мужа.
– Вот адрес, куда вам нужно обратиться, – сказала Айрис, протягивая мне какую-то бумажку. – Я только что созвонилась, вас там примут.
Я взяла листок, но продолжала с недоумением смотреть на Айрис. Выглядела та как обычно: небрежная короткая причёска, серые глаза, свитер и джинсы, как раз по осеннему времени: ещё не холодно, но к тому идёт.
– Постарайтесь не затягивать, – добавила она.
– Что это? – спросила я в недоумении.
– Разве вы не за этим пришли? – в свою очередь удивилась она. – Ах, Боже мой! Как я не догадалась… вы же, наверное, так ничего и не знаете.
Я почти упала на стул: ноги буквально подломились.
– Значит, он вам ничего не сказал, – утвердительно кивнула головой Айрис и снова забрала у меня из рук пачку фотографий мужа. Она пролистала несколько и достала ту, где он изображён был крупным планом у нас на даче. Я тогда из окна потихоньку щёлкнула его, убирающего листья, со своего мобильного телефона. Вид у мужа, как и всегда в последнее время, был грустный и какой-то отрешённый.
– Вы только успокойтесь. – Айрис сходила в ту часть мансарды, где находилось подобие кухни, и принесла мне воды. Я механически выпила полстакана. – Ваш муж чем-то тяжело болен, это вне всяких сомнений. Возможно, онкология. Он всё знает, и у него на этой почве депрессия. Когда такое случается, человек сам сдаёт позиции, и тогда заболевает ещё серьёзнее. Такой вот порочный круг… Человека нужно силой вытаскивать из подобного состояния… В этой клинике, – она показала на листочек в моей руке, – всё умеют делать, но главная работа ляжет на вас. Звоните туда, и – в путь.
Я всё ещё не могла заставить себя встать, поэтому мелкими глотками пила воду, пытаясь до конца осознать услышанное. Потом взяла себя в руки и поднялась. В этот момент до меня дошло: в той записке мужа с тремя восклицательными знаками, обращённой к нотариусу, речь шла о завещании, где мужем предполагалась его скорая смерть.
Айрис участливо поглядела на меня:
– С вами он выберется, – сообщила она без тени сомнений. – Вы и не такое сможете.
Я пошла к выходу, она сзади. На пороге, открыв дверь, я не удержалась и всё-таки спросила:
– Но… откуда вы всё это узнали?
Нужно было видеть, как по-доброму улыбнулась эта женщина и как морщинки разъехались от её глаз к вискам. Я ждала ответа, и тогда Айрис, чуть наклонившись ко мне, доверительно сообщила:
– Всё от профессии, дорогая… Секреты ремесла! Когда насмотришься на людей через объектив, так и без объектива многое становится заметным.
Я всё ещё стояла, осознавая произошедшее.
– С Богом, – благословила меня Айрис. – У вас всё обязательно получится, не сомневайтесь.
От неё исходило такое тепло, что я вдруг успокоилась и отчётливо поверила в благополучный исход дела. Видимо, способность утешить одним своим видом тоже входила в секреты ремесла, позволявшего Айрис видеть перспективу дальше сиюминутных обстоятельств. Я махнула ей рукой и стала спускаться по лестнице.
Впереди была осень – а значит, оставалось достаточно времени, чтобы подготовиться к зиме.
Не пропадём.
Цикл «Мужские рассказы»
Волк на цепи
В наступающем сумраке на снегу мелькали быстрые тени: наша стая пыталась уйти в лес. Потом был грохот выстрела и вспышка рядом, жгучая боль – и я перевернулся прямо на бегу. Меня ударило под лопатку и сбило со всех четырёх лап, мгновенно оглушив, а когда я очнулся, рана кровоточила вовсю. Я дотянулся до неё языком и начал лизать, и только тут понял, что лежу в конуре на вонючей соломе, оставшейся, видно, после какой-то суки, а на шее у меня – цепь и ошейник. Встать я не мог и чуть не взвыл от боли, когда попробовал повернуться. Глаза сами закрылись, и я надолго ушёл во тьму.
Это было поздней осенью, и выстрелы тогда гремели по всей округе. Мою стаю, видимо, дочиста перебили, потому что обложили нас славно и гнали с умом, зная наши повадки.
Это была не первая и не вторая облава, в которую я попадал. Я всегда умел найти выход – флажков я давно уже не боюсь, а между охотниками существует мёртвая зона, где они не могут выстрелить навстречу друг другу. Именно в такую щель между номерами я и хотел проскочить. Выпавший снег был глубоким, лапы вязли, но другого пути не оставалось: только через сугробы, среди деревьев – в просвет, а потом уйти за редким кустарником к лесу.
Я видел, как застрелили мою волчицу, но скулить по этому поводу не было времени. Нас убивали, и всполохи выстрелов рвали вечернюю полутьму. Я не стал бы жалеть человека, окажись против него со своей стаей, когда нам хотелось жрать: законы в лесу действуют простые. Но убивать ради забавы – на такое способен только человек.
Думать обо всём этом было некогда. Я подобрался и кинулся вперёд, решив, что путь открыт, – но обманулся. Охотник, на которого я выскочил, умел ждать: он стоял, почти закрытый деревом, так что я заметил его только в последнюю секунду. Потом меня ударило и поволокло, лопатку пронзила боль, а после тот, который стрелял, привёз меня, раненого, к себе – чтобы посадить на цепь и оставить во дворе вместо сторожа. Волк – не собака, так что ясно: во двор к хозяину не сунутся. Позвали ветеринара, тот вынул пулю. Нужно было лишь, чтобы я как-то оклемался, поэтому меня долгое время кормили и не трогали.
Теперь стоит зима, и рана понемногу зажила, хотя ещё тянет. Я вполне могу стоять на ногах и, чуть хромая, передвигаюсь с каждым днём лучше и быстрее. Каждое утро хозяин приносит мне миску с едой – не худшая, прямо скажем, жратва: от его охотничьих трофеев остаётся хорошее мясо. Он ставит миску возле будки, я уволакиваю еду внутрь и там всё съедаю. Хозяин наблюдает за этим, приближаясь иногда на длину вытянутой руки. Я смотрю на него жёлтыми, как у всего моего племени, глазами и слабо рычу. Пусть он думает, будто выздоравливаю я медленно.
Каждую ночь я раз за разом дёргаю цепь, которой прикован к своей будке. Я дёргаю её сильно, и дужка на ошейнике начала понемногу разгибаться. Я встаю на четыре свои лапы, выхожу из будки, натягиваю цепь и, налегая всем телом, пытаюсь разогнуть крюк, за который меня пристегнули.
Я знаю, что однажды я окончательно разогну его, дёрнув посильней, и стряхну с себя цепь и ошейник. Но это вовсе не значит, что я тут же прыгну через забор и уйду в лес: мне ещё нужно свести кое с кем счёты.
Хозяин думает, будто прострелил мне лопатку и навсегда сделал своим рабом. Я полагаю иначе. С каждым днём силы у меня прибывают, ноги становятся крепче, а уж челюсти – и подавно. Боль уходит. Вчера я окончательно убедился, что если как следует дёрнуть цепь, крайняя дужка ошейника вылетит напрочь, но время ещё не пришло. Недели мне вполне хватит, чтобы подготовиться, а потом ударить без промаха.
Вчера сын хозяина, восьмилетний щенок, забыл о дистанции – длине цепи, которой ограничена моя территория. Он вышел во двор и начал играть. Я мог бы накрыть его и зарезать в два движения, но тогда нужно было бы уходить, не сделав главного.
Главное для меня – хозяин, а его щенка можно вообще оставить на потом, это не так уж важно. Я знаю: скоро наступит та самая ночь, когда я очень сильно дёрну за цепь, сорву ошейник и с холодной ненавистью приготовлюсь ждать рассвета.