Очень короткие рассказы о главном

Умножение на нуль

Он глядел, как сгущался майский сумрак, а за окном проступали звёзды. Пахло весной, и казалось, что-то вот-вот должно было измениться к лучшему.

– По-моему, ты насосался через меру, – сказала она, отодвигаясь на край дивана.

– Нет, всё-таки послушай, – с тупым упрямством пьяного заявил он. – Живём как свиньи, верно? А Володькины песни из дерьмового быта создают ну хотьчто-то, понимаешь ли, высокое. И я его за это люблю. А тебя я не люблю, потому что ты из высокого умеешь сделать дерьмо. Поэтому тебе Володька и не нравится. Он никому не нравится, кто живёт своими крысиными интересами.

– Ты просто на неё чокнулся.

– Это ты его ни хрена не понимаешь!

– Послушай, – сказала она. – Ты всегда был таким интеллигентным мальчиком, вёл себя как паинька и не перебивал старших. То, что твои стихи не публикуют, вовсе не значит, что перед нами непризнанный гений. Может, ты просто бездарность, я не знаю, потому что в стихах не разбираюсь! Но пьяный ты ещё ни разу сюда не заявлялся и так пакостно себя не вёл.

– Потому что ты поливаешь Володьку помоями, а он действительно гений!

– Он просто фигляр, если хочешь знать. Тянется якобы к высокому, а в жизни обычная скотина. Да и в песнях своих тоже…

– Сволочь!

Она не успела договорить последнюю фразу, как он что-то невнятно прохрипел и в ярости бросился на неё. Лёгкая юбка сухо треснула, и спустя короткое мгновение он уже насел сверху так, что голова её зажата была валиком дивана, а ноги оказались у него на плечах. Он вошёл в неё сразу и за пять секунд доверху переполнил своим горячим, так что она даже звука издать не успела – охнула и всё. Потом, оглядевшись, она увидела себя на диване и его, застёгивающего брюки.

Он смотрел на неё, ожидая чего угодно. Она приподнялась на локте, исследовала следы разрушения и медленно подняла лицо. Тонкая похотливая улыбка раскрыла её губы и зазмеилась ему навстречу.

– Все вы свиньи, – сказала она. – Ho y тебя лучше, чем у Володьки, получается. Когда нажрёшься в следующий раз – приходи, не стесняйся.

Он посмотрел на неё и как-то боком попятился к выходу.

– Сука, – почти испуганно бросил он уже от двери.

– Да и ты такой же, – ответила она со спокойной злостью в голосе. – Все мы одним миром мазаны. Подонок! Изнасиловал женщину!

Он вышел и начал спускаться по лестнице, где пахло застоявшейся мочой. Стоял совсем поздний вечер, но если постараться, можно было успеть попасть в метро, быстрее приехать домой и лечь, к чёртовой матери, спать.

На майском небе всё так же светились лохматые звёзды, но это уже не обещало ничего хорошего.

Принц и принцесса

… Они были молоды и красивы, а когда встретились, то полюбили друг друга с первого же взгляда. Королевства их находились рядом, и однажды родители принца привезли его на сватовство, чтобы соединить оба государства. Юноша думал, что ему подсунут какую-нибудь некрасивую девицу, но оказалось, что перед ним вполне симпатичная девушка, к тому же умная и начитанная. Они в первый же вечер сбежали с торжественного ужина, который их родители устроили в старинном замке, и ходили держась за руки по пляжу на закате, рассказывая друг другу всякие истории, а потом она сняла надоевшие туфли и, держа их в руках, кружилась, кружилась по песку рядом с принцем, весело хохотала, запрокинув голову, когда он говорил что-нибудь смешное. А потом…

А потом женский мой сон прервался, потому что давным-давно, когда я была ещё совсем маленькой, у меня случилась травма позвоночника, и обе ноги у меня не двигаются, поэтому настало время меня перевернуть и вымыть. Санитар, который приставлен за мной ухаживать, должен подмыть мне всё на свете. Он делает это последние десять лет. Я слушаю, как он привычно и как-то по-отечески бурчит что-то и вытирает мои ноги, живот и задницу мокрой губкой. Я вовсе не старая, мне тридцать четыре года, и бельё я стараюсь не пачкать, но это получается далеко не всегда, даже если применять памперсы для взрослых.

В зеркале (когда мне его дают), я вижу наполовину седую женщину, но это не я, это тело с ограниченными возможностями: не очень причёсанное, с костлявыми руками и слегка обвисшей грудью. Я даже сидеть подолгу не могу – сползаю книзу. Когда меня перемещают в кресло-каталку и вывозят на больничный двор, я быстро устаю от солнечного света и внешних впечатлений. Тогда меня увозят обратно в палату, обкладывают подушками и оставляют одну.

Единственное, что я умею хорошо делать, – редактировать чужие тексты. Я очень точно владею словом, и ко мне приносят горы рукописей, которые я перерабатываю для издательства. Зарплаты хватает на жизнь и на моё содержание – здесь, в специальной клинике.

Санитару платят мои родители, которые сдают мою квартиру. Я благодарна этому пожилому дядьке, который достаточно терпелив, хотя и склонен к мизантропии. Как-то раз он подсел ко мне на край кровати и спросил, общалась ли я когда-нибудь с мужчиной.

– В том смысле?.. – спросила я.

– В нём самом, – подтвердил он.

– Я же не чувствую внизу ничего, – ответила я. – Только в книжках об этом читала.

Он помолчал, а после, всё ещё сидя у меня в ногах, спросил:

– И не целовалась?

Дядька этот лет на двадцать пять старше меня, толстый, с красной физиономией, усатый и добрый.

Я отрицательно покрутила головой.

– Эх, принцесса!.. – с сожалением выдохнул он, махнул ладонью, поднялся и вышел.

Потом, от других уже людей, я узнала, что он – старый вдовец, когда-то похоронивший жену, умершую у него на руках, и с тех пор ухаживает за безнадёжными больными вроде меня.

Я засыпаю среди ночи, положив очередную порцию листов с текстом на край рабочего столика и выключив лампу.

Мне снится берег моря, девушка с юношей, которые идут по кромке воды и целуются… Это, наверное, те самые принц и принцесса.

– Я тебя люблю, – говорит принц, и она тянется, чтобы его поцеловать.

Утром меня будит санитар, но вместо того, чтобы привычно перевернуть и помыть, он встаёт передо мной и говорит:

– Слышь, я увольняюсь.

Мы молчим, я жду продолжения.

– Устал я за пациентами ходить, – говорит дядька. – Один-два ещё нормально, а за десятью уже никак. Чего предлагаю: перебирайся жить ко мне! Всё-таки веселее вдвоём. Я деревенский, из-под Пскова, возьму тебя в дом – там огород, лучок-картошечка, будешь свои книжки вычитывать, а я – с землёй возиться. Я за женой тогда недоглядел – всю жизнь крест за это мыкаю. За тобой, стало быть, и поухаживаю – мне без этого под Богом ходить нельзя.

Я слушаю его и не слышу.

Я вижу его и не вижу, потому что в глазах всё плывёт от слёз.

Ещё через два дня я смотрю на себя в зеркало и вижу постриженную и накрашенную молодую особу, у которой нет абсолютно никаких нерешаемых проблем. Разве что – так, пустяки, мелочи быта.

Ещё через день мы уезжаем. Из вещей у меня – коробка с чужими рукописями и куча гигиенических принадлежностей. Всё остальное мы купим позже, включая мой гардероб, чтобы наконец-то зажить по-королевски: свитер, брюки и всякое подобное.

Я уже не горблюсь и не сползаю, сидя в каталке.

Когда он первый раз наклонился и поцеловал меня в щёку, стало щекотно от его усов, а потом даже бросило в жар. Мне показалось, что всё это происходит там, у моря, и я кружусь, развевая длинное платье, а принц мой смотрит на меня и улыбается, улыбается…

Собственно, так оно и было.

Всё идёт своим чередом

Две пары дружили домами: Андрей со Светочкой и Саша с Мариной. Дружили – это значит: иногда ходили друг к другу в гости.

В день своего тридцатилетия Светочка, сидя в одной комбинации нога на ногу перед трельяжем, подкрашивала губы помадой. Ресницы она уже превратила из бесцветных и коротких в тёмные и длинные при помощи французской «Луи-Филипп», тени положила не слишком яркие – броские тона были не в моде. Андрюша лежал позади неё на широкой кровати, устроившись поверх покрывала прямо в джинсах, и наблюдал за супругой. Разговор шёл о тех самых друзьях – Сашке с Мариной. C Сашкой Андрей когда-то учился в университете, пока не бросил, а вот Марина…

– На ней ведь пробы негде ставить, проститутка, да и всё! – сказала Светочка. – Он, понимаешь ли, порядочный – думает, вокруг все точно такие же.

У неё на голове рыженькие локоны вились после бигуди ещё не расчёсанными колечками.

– Hy и что? – лениво высказался с кровати Андрюша.

– А она любому вместо «Здрасьте» сразу же ноги на плечи закидывает.

Андрюша хмыкнул.

– Я слышал, его в Штаты пригласили работать, – то ли сказал, то ли спросил он.

– Пригласили! – подскочила Светочка и повернулась на своём пуфике, сверкая глазами. – А Сашка что им ответил? C визами, видите ли, времени нет возиться!.. Маринка для него везде бегала, оформляла… хоть бы пальцем пошевелил, идиот! Кончилось чем, знаешь? Она за него даже кал на анализ сдавала.

Андрей захохотал.

– Да-да! Взяла его направление и сходила – сдала. Маринке позарез нужно, чтобы он съездил, привёз ей хотя бы видик или стереосистему. А может, и машину… Здесь-то ему всерьёз заработать в жизни не получится.

– И что в результате?

– Поедет Саша всё-таки, – сказала Светочка через некоторое время. – Купит ей видик, рассчитается за услуги.

Андрей смотрел, как она работает над своим лицом. Одна бретелька свалилась у неё с плеча, и чуть отвисшая грудь лежала вдоль тела. Он наблюдал за этой вялой грудью, показавшейся из-под приподнятого локтя, и радости зрелище не вызывало. Да, Маринка, конечно, оторва, пусть сто раз шлюха, но она на десять лет моложе Светки и грудь у неё плотная, торчком. Вполне имеет право на видеомагнитофон.

– Он ведь недавно кандидатскую защитил, – сказала вдруг Светочка будто в пространство. Она теперь занималась своими кудельками, расчёсывая их и укладывая. – Вот его и приглашают в Соединённые Штаты. В ведущий институт, между прочим.

– Тебе-то что неймётся? – спросил Андрей, садясь и сбрасывая ноги с кровати. – Смотри, вон какой сарай мы купили, обставили – не дом теперь, а полная чаша! Барахла не хватает? Ты спроси у Сашки, какие гроши он домой с работы приносит, кандидат дерьмовый, и сравни, сколько я на автостанции имею!

Света молча глядела на себя в зеркало, продолжая заниматься укладкой. Глаза у неё казались тёмными и большими.

– Всё у тебя есть. – Андрей встал и теперь буквально нависал над ней сзади. В зеркале видно было, как у него сжались кулаки. – Всё, что хотела. Включая импортные шмотки, за которые я десять часов в день нюхаю этот вонючий бензин и напрягаю клиентов. C нищим, небось, жить не станешь!..

Он хотел что-то добавить, но рубанул воздух ладонью, повернулся и резко вышел из комнаты. Дверь грохнула так, что звякнули стёкла. Светочка некоторое время сидела выпрямившись, сжав пальцы, потом чуть двинула плечиком, дёрнула бровкой.

– И чего завёлся? – спросила она негромко, словно опасаясь, как бы не услышал муж. Она встала и повернулась вполоборота к зеркалу: вид был вполне ещё ничего. Потом надела платье из тонкого трикотажа, взяла с трельяжа колечко: бриллиант с платиной, неброско и элегантно. Маринка, конечно, красивая баба, что говорить, но изысканности ей явно не хватает.

…Когда начал собираться народ и стол уже накрыли, Маринка влетела в немыслимом ореоле молодости, длинных ног, смеха, цветов, тотчас убежала, оставив всё, на кухню курить, стрельнув по дороге своими глазищами так, что Андрея пробрало до костей. Это означало, что через денёк-другой можно найти время повстречаться и остаться довольными друг другом, как всегда.

Саша, новоиспечённый кандидат наук, смущённо улыбался конопатым лицом – вокруг были такие милые, такие доброжелательные люди, они говорили тосты, хозяйка была очаровательна, праздник длился, и мужчины уже сняли пиджаки. Андрей пил много, стараясь избавиться от ощущения, будто в его судьбе ослаб главный крепёжный болт. Маринка хохотала на другом конце стола, показывая крепкие зубы, у Светки бюстгальтер приподнимал грудь на должную высоту, водка постепенно туманила глаза и делала мир вполне привлекательным. Этикетка на бутылке была бело-красно-чёрной, и каждый раз, когда наливали, проблемы отодвигались всё дальше.

Они отодвигались всё дальше, и жизнь шла своим, расписанным наперёд чередом.

Тысяча видов услуг

– Hy так что? – спросил Семёнов у отца, стоя в дверях. – Может, позволишь взять-то?

– Не даю я в чужие руки, – ответил тот. – А если-ф тебе так нужон фотоувеличитель, возьми в прокате, и вся недолга.

– На один вечер всего, – покачал головой Семёнов. – Hy ладно, не хочешь – не давай, дело твоё.

Он спустился по лестнице, вышел в осеннюю хмарь и побрёл к себе. Жена собиралась ложиться.

– Ужин на плите, – крикнула она из ванной. – Hy как, дал он тебе?

– Сказал, в ателье проката обратись, – пытаясь придать голосу оттенок иронии, изрёк Семёнов.

– Hy он вообще! – сказала жена.

Семёнов наскоро перекусил и отправился в спальню. Забравшись под одеяло, он положил руку на тёплое бедро жены.

– Семёнов, я устала, – сказала жена с металлическими нотками в голосе. Он сделал лёгкое движение и почувствовал, как острый локоть упёрся ему в рёбра: – Говорят тебе: устала!

– А когда ты не устаёшь? – буркнул он, отворачиваясь к стене.

– Вот, пойди в ателье проката и найди себе, которая не устаёт, – ответила жена и тоже отвернулась. Он ещё долго лежал, слыша её всхрапывающее дыхание.

На следующий день, вернувшись после работы, жена увидела на вешалке красивое тёмно-серое пальто модного покроя. В углу стояли элегантные дамские сапожки. Свет включён не был.

– Эй, – крикнула она в комнату. – Семёнов, кто к нам в гости?

Семёнов появился на пороге, к её вящему удивлению, в исподнем.

– Не шуми, – сказал он. – Это из фирмы «Невские зори», тысяча видов услуг. Я постелил тебе на диване.

C этими странными словами он удалился, и она услышала, как изнутри запирается дверь спальни.

– Что такое? – крикнула она и, подбежав, забарабанила в дверь снятой туфлей. – Семёнов! Отвори немедленно!

В ответ она услышала какую-то возню и приглушённый женский смех. В ужасе она отскочила от двери:

– Господи, прости!

От навернувшихся слёз в левый глаз попала тушь, и жена Семёнова рывком отворила дверь ванной. На полу стоял фотоувеличитель с бирочкой проката. Она второпях смыла косметику только с половины лица и, забыв, что на втором глазу тушь ещё осталась, побежала к отцу Семёнова.

Тот её слушал, и лицо его покрывалось багровыми пятнами. Он прошёл в коридор и снял телефонную трубку. На звонки долго не отвечали, потом молодой женский голос спросил:

– Да?

– Алёшку позови, – проскрипел свёкор.

В трубке засмеялись, сказали: «Мужчина просит», – после чего последовал ответ: – Подойти не сможет, что передать?

У Семёнова-старшего от злости все мысли из головы испарились. Он тупо смотрел на телефон.

– Сколько тебе платют? – спросил он наконец, надеясь, видимо, оскорбить.

– Оклад вполне приличный за восьмичасовой рабочий день, – благожелательно ответила трубка. – Минус подоходный, плюс питание… Извините, как раз накрыли на стол. Всего хорошего.

Раздались короткие гудки. Жена Семёнова, которая всё слышала, ревела в три ручья. До сих пор она делала это молча, а теперь заголосила.

– Не бойсь, – пробовал успокоить её свёкор, – у него денег не хватит долго баловать. Поистратится – и опять в ум придёт!

Жена Семёнова заплакала пуще прежнего.

– Да ты чё? – спросил её свёкор.

– Он недавно на вторую работу устроился, – ответила она. – C этого как раз и расплатиться сумеет!

Как нужно относиться к людям

Я старая и больная, плохо хожу и едва вижу. Вчера, когда я хотела сесть в автобус, чтобы доехать до поликлиники – две остановки, но пешком для меня туда добраться трудно, – ты, вполне взрослая женщина, оттолкнула меня, чтобы сесть в автобус поскорее. Ты, конечно, успела, я влезла следом, другие тоже – и автобус тронулся.

Я много слышу сейчас, что восточные и южные люди понаехали в наш город и творят бесчинства. Так вот, когда южные люди поймают тебя в тёмном месте и станут насиловать, а ты будешь орать – никто тебе не поможет. Жители пройдут равнодушно мимо: зачем им вмешиваться, это не их дело. Как ты относишься к людям – так и они относятся к тебе. И это правильно.

Сказки, в которые мы не верим

Судья возвращался домой пешком. Это давно вошло в привычку: в день заседания – час ходьбы по городу, иногда даже ночью. Без этого начинало шалить сердце или одолевала бессонница – иллюстрация к медицинским брошюрам, которые он иногда листал в поликлинике, сидя в очередях. Хотя в последние несколько лет не оставалось времени даже на то, чтобы болеть.

Обычно во время пешей прогулки он старался отвлечься от процесса, который вёл, и думал о чём-то постороннем. В этом году он собирался отметить юбилей – скромно, но всё-таки отметить. Пятьдесят, как-никак. Пожалуй, стоило конкретно поразмыслить, где это организовать: стоял июль, а в августе мероприятие должно было состояться. Действительно, об этом стоило поразмыслить, но он не мог – слишком странным было сегодня поведение подсудимого.

На предварительном следствии тот ничего не отрицал. Да, он побывал тем вечером у любовника своей жены: о её связи он узнал накануне. Любовник жил на даче, и женщина иногда приезжала к нему. В тот раз её не было, что, очевидно, её и спасло, потому что на убитом обнаружено было пять ножевых ран: его зарезали в приступе ярости. Казалось бы, всё просто.

Была, однако, деталь, которая не укладывалась в схему. Эксперты установили, что убийство произошло утром, а не вечером, то есть за десять часов до того, как местные жители заметили обвиняемого на улице посёлка. Узнав об этом, тот начал отрицать свою причастность к убийству и заявил, что обнаружил в домике уже труп. Более того, он представил алиби: один из его знакомых показал, что в тот день с утра они вместе выпивали. Нашли и бутылку водки с отпечатками пальцев подследственного. Дело зашло в тупик. Потом, в какой-то момент, обвиняемый снова подтвердил, что убил он сам, и рассказал, как приезжал на место убийства дважды – утром и вечером. А сегодня на суде снова всё отрицал.

Стояли белые ночи, и набережные были полны гуляющей публики. Через три часа пролёты мостов должны были подняться вверх, будто исполняя некую ораторию, и застыть, пропуская молчаливо скользящие по воде корабли. Судья шёл вдоль гранита и смотрел на Петропавловскую крепость.

Миновав мечеть, он вдруг решил заглянуть к брату. Младший брат с женой и сыном жили на Петроградской стороне, в одном из каменных колодцев с окнами во двор. Судья поднялся по узенькой лестнице и нажал звонок.

Володьке, племяннику, было четырнадцать лет. Он стоял на пороге – высокий, нескладный, в джинсах и расстёгнутой рубашке.

– Дядя Игорь! – улыбнулся он, приглаживая чёрную шевелюру ладонью. – Заходите. А предки на дачу уехали.

Судья переступил порог, тоже улыбнулся:

– Я и забыл, сегодня же пятница… Ты что же не с ними?

– Послезавтра в Крым отсылают по путёвке, – пояснил Володька. – Чай будете?

Они прошли по длинному, похожему на щель, коридору на кухню. Володька включил свет и зажёг конфорку.

– Курил? – Судья потянул носом.

– Друзья заходили… – уклончиво ответил племянник и поставил чайник на плиту.

– Врать не умеешь, – констатировал судья.

– Это точно. – Володька резал булку. – Варенье какое любите? Есть только вишнёвое.

– Hy тогда вишнёвое. – Судья снял пиджак, повесил на спинку стула.

– Дядя Игорь… – начал было Володька. Голос у него был ломким. – А как узнать, сумасшедший человек или нет? Но чтобы в семье об этом ничего не было известно?

– Про кого узнать-то?

– Про меня, – буркнул Володька и стал наливать кипяток в чашку. Судья улыбнулся, но племянник был серьёзен. Судья вспомнил себя в четырнадцать лет.

– Нужна особая экспертиза по направлению соответствующих органов.

– А вы мне можете дать такое направление?

– Да что случилось?

Володька молчал, и тишина сгущалась. Судья хотел было открыть рот, но племянник его опередил.

– Вот, – сказал он и показал в угол, под раковину. В углу сидела крыса.

– Фу, – сказал судья, – гадость какая! Дай-ка швабру. – Он собирался встать.

– Это не крыса, – утробным голосом сказал Володька. – Я не знаю, кто это. Но она умеет разговаривать.

– Дай-ка швабру, – повторил судья.

– Спросите её о чём-нибудь, – с теми же интонациями попросил племянник.

Судья не стал спорить, кашлянул и громко задал первый пришедший в голову вопрос:

– Тебя как зовут?

Он демонстративно повёл глазами на племянника, словно призывая его в свидетели, и вдруг услышал:

– Как вам будет удобнее меня называть.

– Hy что?! – выкрикнул Володька и схватился за голову руками.

Судья обернулся к раковине. Крыса молчала, как ей и полагалось. Судья потянулся за спичечным коробком, лежащим на столе.

– Не надо, – услышал он. Или ему показалось, что услышал.

– Что «не надо»?

– Не надо бросать в меня коробком. Вы же здравомыслящий человек. Вот и отнеситесь к происходящему как к данности. Вступите, например, со мной в диалог, если уже есть желание эмпирически подойти к факту моего существования.

– Здесь возможен элемент субъективизма, – в том же тоне ответил судья.

– Найдите объективные способы проверить свои ощущения.

Судья готов был поклясться, что на кухне не раздалось ни звука, и в то же время голос звучал в ушах, отчётливо окрашенный в низкий мужской тембр.

– Хорошо, – судья уже не сказал это, а произнёс про себя. – Вы меня слышите?