Четыре легиона выдвинулись в разные места. По иронии судьбы, легат Теренций Юлиан с половиной своего легиона был отправлен в Тарогу, а его помощник, старший трибун Лаций Корнелий Сципион, остался со второй половиной в лагере в качестве начальника караула. Таков был приказ Цезаря.
Через две недели Теренций вернулся уже совсем другим. Он стал более строгим и меньше общался с легионерами, чем раньше. Он больше не улыбался и часто сидел в своей палатке, о чём-то размышляя. Как только представилась первая возможность, Лаций сразу пришёл к нему, чтобы расспросить о деревне и Ларните. Легат скупо сообщил, что легионеры разобрали мост возле Тароги и оставили там одну центурию для охраны. Но Лаций ждал от него других новостей. Тогда Теренций сел и рассказал всё, что ему удалось узнать от местных жителей.
– Вы подожгли лес, помнишь?
– Да, – кивнул он.
– Жители Тароги прятали там от гельветов запасы еды. Пожар всё уничтожил, – Теренций посмотрел на него сочувствующим взглядом и покачал головой. – Вот так-то! – на его лице застыло выражение скорби и сочувствия.
– Но…
– Что «но»? Варвары ушли. Убили несколько человек, как всегда, и ушли. Когда мы пришли, в деревне их уже не было.
– Как это? – Лаций искал взгляд Теренция, но тот постоянно отводил глаза в сторону и избегал смотреть на него. Это подтверждало худшие опасения Лация.
– Вот так: только голодные и злые женщины с детьми. Я понимаю, что тебя волнует твоя дикарка. Я ничего не могу тебе сказать, это всё слухи… Кое-кто из выживших жителей говорил, что…
– Что? – хрипло спросил он.
– Это сказали двое охотников. Мы встретили их у старого моста.
– Теренций, что случилось? – не отрывая взгляда от легата, повторил Лаций.
– Короче, они сказали, что старейшины разрезали её на части и сожгли. Это была жертва их богам, – на лице легата застыла гримаса раздражения. Было видно, что ему не хотелось об этом говорить.
– Жертва богам? – одними губами прошептал Лаций, не веря услышанному.
– Они сказали, что её мать была злом, она сама была злом, и на плече у них был знак зла, который и навлёк на деревню все эти беды. Поэтому её сожгли.
Когда легат произнёс эти слова, Лаций опустил голову и замолчал. Теренций внимательно наблюдал за ним, поглаживая по плечу, где у того был точно такой же знак, как и у Ларниты. Но Лаций не замечал этого.
– Нет, этого не может быть, – всё ещё не желая смириться с услышанным, пробормотал он. Потом встал и, не прощаясь, сделал несколько шагов в сторону выхода. Теренций, расстроившись, протянул руки вслед, но потом опустил и спросил вкрадчивым голосом:
– Может, ты придёшь ко мне вечером, чтобы успокоиться? – он выжидающе замолчал, но Лаций ничего не ответил. Ему было не по себе. В висках стучало, как будто сердце от волнения вдруг стало биться не в груди, а в голове. Такое иногда бывало и раньше. Однажды в юности он подготовил выступление для беседы с философами в школе, но заболел и решил записать речь на дощечке. Вечером пришёл его друг, и Лаций показал ему своё выступление. Тот прочитал и ничего не сказал. А через несколько дней, когда Лаций вернулся в школу и стал выступать перед учителем и учениками, все стали смеяться и показывать на него пальцами. Педагог сказал, что воровать чужие мысли нехорошо. Это, как он заметил, иногда даже хуже, чем воровать чужие вещи. Тогда, спрятавшись в тёмном сарае, Лаций от обиды и бессилия только плакал и сжимал кулаки. Позже это чувство несправедливости и собственного бессилия не раз вызывало у него отчаяние, которое, порой, переходило во вспышку непроизвольного гнева. В такие моменты он мог что-нибудь сломать или затеять драку, но тогда, обманутый близким другом, он чувствовал себя сломанным клинышком, который однажды показывал им старый грек в школе.
– Сломать стилус легко, – говорил тот. – Я вот привык к своему и берёг его столько лет. Но он сломался, и всё. Как я ни старался потом соединить две части, ничего не получилось. Поэтому берегите то, что цените. Может так случиться, что уже никогда не найдёте замену этой вещи. Кажется, она не имела для вас никакой цены, а, сломавшись, стала бесценной.
Лаций стоял у выхода из палатки и сжимал в руках край полога. Он чувствовал себя «сломанным стилусом». Если бы в руках у него в этот момент оказалось копьё, он сломал бы его пополам. Теренций с нетерпением повёл плечами и вздохнул.
– Не стоит так переживать. Боги всё видят. Считай, что это они так решили, – попытался успокоить он. Лаций повернулся и покачал головой. В его глазах застыла тоска, глубокая и бездонная, и Теренцию Юлиану на мгновение даже стало его жаль. – Займись чем-нибудь, чтобы отвлечься, – посоветовал он.
– Нет. Я думаю, что ты всё-таки ошибся…
– Может, и ошибся. Всякое бывает. Это же всего слова каких-то варваров, – охотно согласился легат. – Они могли это выдумать. Может, всё совсем не так. Потом узнаем. Ну ты подумай, может, тебе стоит провести сегодня ночь здесь? – на всякий случай добавил он.
Лаций отрицательно покачал головой и весь остаток дня и всю ночь провёл с караульными за стенами лагеря. Здесь он мог остаться один, чтобы в одиночестве пережить своё горе и смириться с ним.
Через несколько дней в Лукку прибыли сенаторы. Один из них привёз Теренцию Юлиану очередное послание от его римского покровителя. Прочитав его, легат какое-то время задумчиво смотрел в угол палатки, потом вздохнул и скрутил свиток обратно. В дружеском письме его патрон сообщал, что ему надо продолжать общаться с Лацием и рассказывать тому обо всех новостях, которые он сочтёт интересными. Там же было сказано, что о старой Валерии можно забыть, потому что этруски не доверили ей свой секрет. Золото спрятали их жрецы, а не она. А Валерия просто каким-то образом узнала об этом от своего брата, который был вместе с Суллой в столице Этрурии, и там ему достался этот круглый кусок дерева. Теренций готов был согласиться со всеми этими словами, но зачем же тогда вождь гельветов предлагал ему за «круглый кусок дерева» и человека с татуировкой два таланта золота? Никто не знал, что недавно, во время посещения обезлюдевшей Тароги он встретился с ним и сумел убедить в том, что у него есть этот медальон.
Теренций сел и написал два письма. Одно было ответом его покровителю, где он во всём соглашался с ним и подтверждал намерение заниматься поиском товаров в деревнях, как и раньше. А другое содержало полное описание всего, что он узнал за последнее время в Галлии и Риме о таинственном золоте этрусков. Здесь же он подробно описал всё, что случайно услышал от старой колдуньи, когда та по дороге в Рим заболела и стала бредить, разговаривая с ним, как со своей дочерью. В отличие от своего патрона, Теренций был практичным человеком и быстро сообразил, что единственный способ извлечь из всего этого выгоду – это продать медальон тому, кто его ищет. Однако, привыкнув вести записи важных событий, он решил на всякий случай всё-таки описать «легенду» старой колдуньи в отдельном свитке. Закончив писать, он запечатал его и спрятал в небольшом сундуке.
Довольный своей сообразительностью, он уже не испытывал огорчения от решительного отказа Лация и с радужными мыслями направился к палатке нового молодого легата Юлия Клавдия, у которого с ним оказалось гораздо больше общего, чем с этим старшим трибуном.
Розовощёкий, светловолосый Юлий Клавдий действительно разделял взгляды Теренция на отношения между мужчинами и, увидев его за пологом, сразу снял с кровати шлем с золотыми звёздами и предложил новому другу доверить ему тайны души в более близком телесном общении.
Глава Судьбоносная встреча в Лукке
– От имени Сената и народа Рима[31 - Senatus Populusque Romanus (S.P.Q.R) – фраза «Сенат и граждане Рима», которую изображали на штандартах римских легионов и которая использовалась в Римской республике и Римской империи.] приветствую вас в этой маленькой деревеньке, друзья! – Гай Юлий Цезарь улыбнулся и сделал жест рукой в сторону небольшого стола. – После суровых галльских лесов это место кажется мне настоящим Римом. К сожалению, для вас Лукка[32 - Небольшой город на южной границе Цизальпинской Галлии. Современная Лукка. Встреча произошла в 56 г. до н.э.] – это маленькое поселение, поэтому здесь всё маленькое: и дома, и мебель, и даже люди. И вам может показаться, что здесь всё не так, как в Риме, – добавил он и наигранно вздохнул. В последние годы ему редко приходилось бывать в городе на шести холмах, но Цезарь, тем не менее не терял связи с самыми влиятельными людьми и был в курсе всех происходивших там событий.
– Не верится, что ты долго будешь этим довольствоваться, – с усмешкой произнёс Марк Лициний Красс. Этот стареющий патриций с острым, пронзительным взглядом в последнее время стал одним из самых богатых людей в Римской республике, и Гай Юлий Цезарь уже несколько раз брал у него деньги в долг на свои военные походы. Двадцать пять лет назад, чудом выжив во время ссылки в далёкой Испании, когда его отец и брат погибли во время первой гражданской войны, Красс вернулся в Рим и стал скупать за бесценок дома бывших врагов диктатора Суллы.
Красс был таким же осторожным и внимательным, как и раньше: смотрел на Гая Юлия Цезаря и думал о своём. Цезарь тоже не сильно изменился: всё те же узкие скулы, надломленные брови и внимательные, с искрой смеха, глаза. Непривычной была только лёгкая тень усталости на лице. Его накидка была помятой, и это говорило о том, что он, скорее всего, спал прямо в ней. Судя по всему, брадобрей тоже не видел его с утра – лёгкая щетина покрывала щёки и подбородок. Однако тонкие, нервные губы улыбались открытой и непривычно радостной улыбкой. Если бы Марк Красс не знал его, то мог бы поверить в искренность и лёгкость той интонации, с которой Цезарь поприветствовал их. Но их предыдущие встречи и умение Гая Юлия перевоплощаться ещё не улетучились из его памяти. Красс понимал, что Цезарь не стал бы приглашать их сюда только ради приятной беседы. К тому же это был пока единственный человек, который сумел вернуть ему большую часть взятых в долг денег. Это заставляло его уважать и, вместе с тем, опасаться.
– Ты, как всегда, шутишь! – громко рассмеялся третий участник встречи, Гней Помпей. Он был уже не тот молодой Гней Магнус Помпей Великий, по которому вздыхали все женщины Рима и которому поклонялись, как богу. Однако следы былой красоты ещё были заметны на его благородном лице. Ему было уже пятьдесят, но он не спешил признавать это, стараясь вести себя так, как будто ему по-прежнему было двадцать пять. Помпей широкими шагами подошёл к столу и сел, не дожидаясь остальных. Он был женат на Юлии, дочери Гая Юлия Цезаря, и поэтому вёл себя свободно и раскованно. Даже больше, чем надо. Уже несколько лет он не участвовал в военных походах после того как распустил свои легионы и жил в Риме как простой гражданин. С тех пор римляне успели позабыть его прежние заслуги, и это сильно его расстраивало. Он тоже жаждал глотка былой славы.
– Помпей, я приложил все силы, чтобы мы могли обсудить наши проблемы в спокойной обстановке, – начал Цезарь, но тот небрежно перебил его:
– Да, да, я видел! Мне уже сообщили, что одних сенаторов сюда приехало двадцать человек. И сто ликторов. Значит, здесь, помимо нас, обитает ещё сотня—две бездельников и разных магистратов[33 - Магистраты – должностные лица в Риме, обычно избиравшиеся на год.]. Странно, что здесь нет жриц Венеры и легиона молодых мальчиков.
– Я слышал, что ты прячешь здесь сто жриц любви из Испании, не так ли? – усмехнулся Марк Красс.
– О, да! От тебя ничего не утаишь. Я хотел порадовать вас и сделать приятный подарок, но разве такое скроешь? – наигранно вздохнул Цезарь.
– Ты завоевал их в Испании вместе с мужьями? – съязвил Помпей.
– Нет. Как ни странно, они сами решили последовать за мной, узнав, что здесь будешь ты! – парировал тот, и оба гостя дружно рассмеялись, потому что прекрасно знали, что в последнее время Гай Юлий отдавал предпочтение юношам, а не замужним женщинам. – Но давайте о деле. Помпей, мы с Марком Крассом уже встречались в Равенне. Поэтому здесь нам надо прийти к общему решению. Наши общие враги в Сенате – Катон[34 - Катон Марк Порций Младший (Утический) – 95—46 г. до н.э. был образцом нравственности и порядочности. Выступал против Цезаря и Красса.] и Агенобарб[35 - Луций Домиций Агенобарб – консул 54 г. до н.э., противник Юлия Цезаря.] – хотят стать консулами. У них уже есть план, что делать с нами после того, как они добьются власти. Неужели ты ещё не слышал об этом? – в голосе Цезаря прозвучала ирония. – Ты, Гней Помпей, должен будешь покинуть Рим и отправиться наместником на Крит, – Цезарь многозначительно поднял брови. – Тебе нравится остров Крит, Помпей? – по лицу бывшего прославленного полководца было видно, что тот не ожидал услышать такое. Цезарь продолжил: – Так вот, на Крите ты застрянешь лет на пять. Этого хватит, чтобы состариться и похоронить все твои мечты о походах и триумфах. Дальше – Марк Красс. Он лишится своих южных провинций на полуострове, и его клиенты[36 - Клиенты – класс населения древнего Рима, стоявший в зависимых отношениях к патрицианским родам и отличавшийся от плебеев. Патрон принимал клиента под свою защиту и покровительство, охранял его от обид как со стороны посторонних лиц, так и других членов рода, представлял его интересы в суде и предоставлял ему для обработки участки земли.] больше не получат заказы на сбор налогов и строительство дорог. К тому же, ему придётся поехать в Испанию наместником тоже на пять лет. А Марку Крассу не нравится Испания, как тебе – Крит. Хотя он очень любит испанок, однако общаться с ними предпочитает в Риме. Несмотря на то, что я навёл в Испании порядок, до Рима там ещё далеко. Ты согласен, Помпей?
– Да, – кивнул тот и впервые поднял глаза на Марка Красса. В его взгляде читались сочувствие и понимание. Цезарь усмехнулся.
– А я, как гражданин Рима, должен буду предстать перед Сенатом, чтобы ответить за самовольное объявление себя наместником Цизальпинской и Трансальпийской Галлии.
– Это я слышал, – махнул рукой Помпей. – Многие недовольны твоей наглостью, хотя никто не может понять, что тебе тут нужно, в этой холодной Галлии.
– Поэтому тебе надо стать консулом и спокойно управлять Римом, – нанёс последний удар Цезарь. Его слова не отвечали на вопрос Помпея, но обращались к его самолюбию. Таким образом, он старался добиться большего результата, чем долго объяснять цель своего пребывания в Галлии. И это был правильный шаг.
– Как это? Ты думаешь, что я снова смогу стать консулом? – Помпей заёрзал на кресле, переводя взгляд с одного собеседника на другого.
– Так же, как и четырнадцать лет назад. Ведь вы уже были с Марком Крассом консулами, помнишь? И борьбу с пиратами, и войну в Азии, и великую славу – всё это ты получил благодаря должности консула, – Цезарь не скупился на красивые слова. Марк Красс внимательно слушал его, улыбаясь уголками глаз. – Так что, вы снова должны стать консулами в следующем году. После этого вы сразу одобрите в Сенате ещё пять лет моего наместничества в Галлии. Чтобы я смог окончательно рассчитаться с долгами, – Цезарь крепко держал в руках нить рассуждений и не давал Помпею от неё отклониться. – Затем вы назначите Гнея Помпея, то есть тебя, наместником в твоей любимой Испании на пять лет, а Марка Лициния Красса – наместником в Сирии на пять лет. Красс соберёт войско и отплывёт в Азию. А ты останешься в Риме единственным консулом на весь этот срок. Ведь ехать в Испанию тебе будет необязательно. Я – в Галлии, Марк Красс – в Азии, а ты – в Риме. Дальше ты уже знаешь, что делать. Вся власть будет у тебя в руках.
– А как же мы обеспечим победу на выборах? – осторожно спросил Помпей. В душе он уже согласился с предложением Цезаря и теперь его волновало только своё будущее.
– Помпей, ты меня расстраиваешь! Так же, как и четырнадцать лет назад – при помощи денег. Или тебе известен другой способ? И ещё… вам надо будет сделать всё возможное, чтобы перенести выборы на осень, поближе к зиме[37 - Выборы консулов в Римской республике проходили 1 июля.].
– Зачем? – удивился Помпей. – Это нарушит закон. И создаст много проблем. А мне ещё надо успеть открыть большой театр к майским идам.
– Подожди с театром! – в голосе Цезаря впервые послышалось раздражение. – Летом у вас будет мало сторонников. Надо на время изменить закон, чтобы выиграть. Слушай: поздней осенью я отправлю большую часть легионеров в отпуск. Они сразу поедут в Рим. А там примут участие в выборах, как настоящие граждане республики. Понимаешь? И тогда у вас будет гораздо больше сторонников, – снисходительно улыбнулся он.
– Сколько? – не унимался Помпей.
