– А он не сбрехал. Тихон и в самом деле мог поранить руку на работе, а у Дарьи от резкого движения травмировать ее вновь. Ведь когда он пришел на кладбище, кровь у него не текла? Так ведь?
– Да, действительно, – сдавлено произнес Лавр.
***
После двух часов хода беглецы притомились, присели на обочину и закурили.
– В кулак дыми. В темноте цигарку за версту видать, – сказал Митрич и, после нескольких затяжек, добавил: – В Екатеринодар надо идти, только туда нам дорога. И на первое время приютят, и в дело войти помогут, а нет, так сами что-нибудь сварганим.
– Ничего… сейчас поедим, заночуем, а поутру двинемся,– проговорил Тихон, доставая нехитрую снедь.
– Днем нельзя, по ночи надо идти, становой у тебя уже побывал, и, наверное, уже депешу отбил.
– Какую депешу?
– Чтоб искали нас. Как придет такая депеша, циркуляр называется, ее всем филерам и городовым прочтут, а там все про тебя сказано, кто ты есть и как выглядишь. Глаза у тебя какие, волосы, рост какой, а если еще и фотопортрет твоя мать даст, то им это совсем в радость, как кость для пса.
– А про тебя тоже сказано? –Озадаченно спросил Тихон.
– И про меня тоже…Лавр, сволочь, конечно, первостатейная, но не дурак. Он меня к тебе привязал… верно тебе говорю… с чего вдруг мы вдвоем, на ночь глядя, в город умотали?
Минут десять они ели молча, затем Митрич задумчиво произнес:
– С дороги будем в сторону забирать, Завтра жандармские разъезды по всему тракту встанут. Никак не пройдем. Харчей и денег у нас нема, а в хутора нам путь заказан. Сейчас дождемся фраера, и Бог даст, разживемся. –И, глянув исподлобья, спросил:– Припас[36 - Припас (жарг.) – оружие] не забыл?
Тихон простодушно ответил, кивнув на импровизированный стол:
– Так вот же он!
– То не припас, а хавка, кистень, говорю, не забыл?
– Н-нет…, а ч-что? –Заикаясь, спросил Тихон.
–А то, – наставительно произнес Митрич. – Через полверсты дорога на подъем идет, там кусты еще имеются, место хорошее. Заляжем: я справа, ты слева. Как кто проедет, я шумну, он на меня обернется, а ты его без промедленья кистенем.
– П-почему я?
– А потому что, опыт у тебя имеется, вон как Дарью ловко оприходовал.
– Боязно мне что-то, может я шумну, а ты сам? – все еще заикаясь, спросил Тихон.
– Вот те раз! Бздила – мученик! Боязно ему! Раньше надо было бояться! Кистень твой – тебе и работать, – ухмыльнулся Митрич, и с уважением добавил:– Вон у тебя силища в руках какая!
– А вдруг их двое?
– То уже не твоя забота, с двоими сладим, ты, главное, того, кто с вожжами будет, успокой.
Еще раз перекурив, они встали и пошли к месту, где решили сделать засаду. Ждать пришлось около часа, когда, наконец, вдалеке послышался скрип колес.
– Давай на ту сторону, только пригнись. Твой – кто правит, запомнил? Как только на меня повернется…не раньше! –И слегка хлопнув по плечу, добавил: – Не дрейфь, Тиша!
Скрип становился все ближе, на фоне неба показалась телега, и уже можно было уловить запах конского пота. «Один или нет?»–Лихорадочно думал Тихон, и, словно отвечая на его вопрос, раздался голос:
– Славно, сынок, с мяском вышло, до последнего не верил, что баба все мясо оптом возьмет.
– И сметана с яйцами еще до полудня ушла, – ответил другой голос, помоложе.
Телега приближалась, у Тихона вдруг сильно забилось сердце, и он, испугавшись, что этот стук услышат ездоки, всей грудью прижался к земле.
Вдруг вылетев из темноты, ком земли ударил возницу в плечо. Он привстал и повернулся к обочине, где лежал Митрич.
Тихон вскочил, кинулся к телеге, и с налета взмахнув кистенем, ударил не успевшего даже развернуться к нему мужика. Удар был нанесен с хорошим замахом и пришелся под шаг. Кистень с глухим коротким стуком, напоминающим столкновение двух бильярдных шаров, легко проломил череп и почти полностью погрузился в него.
Второй пассажир, габаритами не уступавший Тихону, обладал отменной реакцией, он не кинулся к отцу и не растерялся. Парень мгновенно вскочил на ноги и, выхватив из-под сена топор, замахнулся на бандита. Тусклый блеск стали ошеломил Тихона, и он, растерявшись, сделал шаг назад.
Но сзади черной хищной птицей подлетел Митрич, в падении схватил его за ноги и резко дернул. Парень, нелепо взмахнув руками, как подкошенный рухнул вперед, выронив топор. Он еще не успел коснуться земли, как Митрич, прыгнув на него сверху, два раза вонзил в него нож с коротким и широким лезвием, в котором отражался лунный свет.
Упершись коленом в поясницу и захватив волосы на затылке, он прижал жертву к земле и ждал, когда закончатся предсмертные судороги. Ноги парня несколько раз согнулись в коленьях, тело выгнулось дугой и вдруг обмякло. Митрич присел, вытер нож об рубашку убитого, подошел к телеге и откинул рядно[37 - Рядно – полотно из грубой ткани.], лежащее на соломе… На него, не мигая, смотрели огромные от страха детские глаза.
Митрич, ни на секунду не замешкавшись, схватил ребенка за горло и сильно сдавил. Хрустнули позвонки, из широко раскрытого в немом крике рта побежала розовая пена, глаза потускнели и закатились. Через мгновение все было кончено. Внимательно посмотрев на маленький трупик, он достал нож и двумя точными ударами выколол мальчишке глаза.
– Господи…а это к чему? – все произошло настолько быстро, что Тихон ничего не успел понять.
– К тому,– хмыкнул Митрич, деловито вытирая нож о солому.– Он своими глазищами погаными меня срисовал[38 - В дореволюционной криминальной среде бытовало поверье, что на сетчатке глаза жертвы остается портрет убийцы.].
***
– Ты зачем, у Ерофея на поле свою кобылу пас? – строго спрашивал Аполлон Игоревич. – Он на тебя жалобу написал…теперь, Сидор, следствие в отношении тебя учинять буду!
Сидор стоял, как нашкодивший школяр, теребя в заскорузлых руках потёртую капелюху[39 - Капелюха – просторечное название головного убора.].
– Ненароком вышло, я ее на поводу пустил и решил сбегать до хаты. Назад вертаюсь, а она, стерва такая, отвязалась и на Ерофея поле забрела. Я ее, заразу, за узду и назад, а тут Ерофей, и сразу в крик. Потраву, говорит, ты мне учинил, по закону с тебя взыщу. А какая потрава? Пяти минут на его поле не паслась! Чего она там сожрать могла?
– Значит, утверждаешь, что ущерб незначительный? – Задумчиво произнес Аполлон Игоревич, которому не хотелось из-за одного снопа переводить кучу времени и бумаги, к тому же он хорошо знал склочный характер Ерофея, хитрого и прижимистого мужика.
– Святой истинный крест, Аполлон Игоревич, – привсхлипнув, произнес Сидор, истово крестясь на видневшиеся в окне купола. – Святой истинный крест! Пусть очи повылезают, если хоть слово сбрехал.
– Собака брешет, – устало остановил его помощник следователя.– Иди к Ерофею и ему кайся. Решай дело миром, а будет артачиться – скажи, что сделаю следственный эксперимент и, если потрава маленькая, то его упеку в холодную за то, что в заблуждение ввел следственные органы и государевых людей от службы оторвал.
– Благодарствую, Аполлон Игоревич, душевный вы человек, дай бог здоровья, вам и супруге с деточками, – умиленно сказал Сидор, и вдруг указав на бутылку, стоявшую на полке, добавил: – а как жинка в город торговать поедет, я ей накажу, чтоб коньяка шустовского вам привезла.
– С чего ты решил, что это именно коньячная бутылка? – спокойно и даже с ленцой в голосе, спросил он, не выдавая охватившего его волнения.
– К Митричу заходил, у него такая на столе стояла, я спросил, а он ответил. Очень уж она красивая, с золотыми буковками, как глечик маленький.
– Может, кто у Митрича забыл?
– Нет, – твердо ответил Сидор. –Я ее давно у него видел, – и, посмотрев на Аполлона Игоревича, как на несмышленыша, с улыбкой добавил: – Кто ж такую красоту забудет!
