– Вы нашли убийцу? – говорит официантка, положив маленькие сжатые кулачки на стол.
Денисов отрицательно качает головой.
– Пока что нет.
Лицо девочки напряжено. Его бледное полотно кажется Фролову сейчас совсем детским.
– Тогда мне не о чем с вами разговаривать.
– Вы хорошо ее знали? – говорит Фролов.
– Да. И что с того? Что это меняет?
– Это она, – Фролов делает лишний вдох, чтобы вытолкнуть слова из легких, – это она подарила кольцо? Разноцветное кольцо. А внутри пульсар, так?.. Можете не отвечать. Я и так это знаю. Ее личный секрет. Особые насечки, которые говорят о… том, что человек ей важен.
– Кто вы? – в глазах отражается испуг, девочка перестает понимать, что происходит. – Почему вы знаете… это? – но спустя секунду, несколько быстрых нот стейтовского гимна, спустя короткое касание уголка влажного глаза маленьким пальчиком с лазуритовым маникюром, спустя одно-единственное движение груди, несмелый вдох… лицо как бы ожесточается. – В любом случае. Мне не о чем с вами разговаривать. Да, это ее украшение. И что с того? Вы не нашли ее. У вас было два года. И что толку? Какое вам дело до этой безделушки?
Хрупкая девочка пытается встать, но Денисов хватает ее за левое предплечье.
– Такое, – говорит грузин, хищно скалясь, – что мы расследуем убийство. И если ты, черт тебя дери, не будешь нам отвечать… отвечать на наши вопросы… то мы будем разговаривать с тобой по-другому и совсем в другом месте. Уверен, тебе это не понравится. А что мы найдем на твоем пульсаре? Упаси бог, если что-то незаконное.
Денисов входит во вкус… ему становится не так важно: кто перед ним, действительно ли нужен этот допрос, нельзя ли обойтись без него… конечно же, нужно было обойтись без него… Зачем это? Работать, как сыщики из начала века, у которых на первом месте некое фантомное и необъяснимое «чутье». Но Денисову это нравится. Он почуял след, и теперь бежит, как гончая, не замечая ничего на своем пути.
Официантка кусает губы. Поблекшие озера глаз хранят безмолвие, но это безмолвие тревожно, заторможенно. Нет, думает Фролов, она не причастна к убийству, но…
– Вы с ней, – говорит он, – были близки, ведь так?
Маленькие плечики слегка колышутся вверх-вниз.
– Ну и что? Какое это имеет отношение к…
– Что-то здесь не так, – говорит Денисов, прошивая девушку острозаточенным взглядом и криво ухмыляясь. – Думаю, тут только один выход: арест. Изучим ее пульсар, а потом…
Загнанный зверек сжимается, испуганно дышит, громко, натужено… дикая природа слишком жестока, Денисов, опасный хищник, ведет охоту. Ему важна лишь гонка, кровожадный дух жаждет веселой игры.
– Ну же, – говорит он. – Выкладывай. Что ты знаешь о Лизе?
Костлявые ладони прячут лицо. Тыльные стороны обвиты темными выпирающими линиями. Потускневшая позолота окольцовывает пальцы.
Дряхлое кафе мелко дрожит. Тремоло хрупких стекол передается на столы, стулья, стены. Скоростной монорельс шуршит на границе восприятия. Темная густая стрела проносится вдали, невидимая, озаренная светом очнувшегося города.
– Лиза была сильной, но, почему? – говорят распластанные ладони. – Я… я расскажу, все расскажу, но… Как… как это произошло? Как она умерла? – на секунду зажмуривается и мотает головой; конский хвост приходит в неистовое движение. – Нет. Не хочу… не хочу знать! – ладони замертво падают на фальшивое дерево, побелевшее лицо обмякает, плечи безвольны, податливы. – Она страдала? Скажите! мне! она страдала?
– Не хочу обманывать, – говорит Фролов. – Я… я не знаю.
Девушка хмурится. Не верит. Но, все же, после нескольких тактов тишины:
– Мы с ней… мы с Лизой, очень близки. Были. Через поток. Но толстяк, он ненавидит таких. Связь через систему, особенно, с девушкой… Понимаете, мне нужна эта работа. Я не могу ее потерять. А он меня выгонит, толстяк этот, если узнает… Узнает, что я с ней… была связана.
– Лучше бы своей жирной рожей занялся, – говорит Денисов.
– Я… я любила ее. Люблю ее… Долго искала ее. Но… ничего. Ничего. Она будто испарилась. Я до сих пор спускаюсь в поток, чтобы… Пытаюсь найти. Хотя бы воспоминания. Но нет никакой надежды. Никакой.
Смолкает. Краем глаза Фролов замечает приближающуюся тушу толстяка.
– Время к работе возвращаться. Вставай и вали на кухню.
– Не сейчас, – говорит Денисов. – Отвали от нее.
Толстяк рассерженно сжимает рыхлые кулаки. Желчный взгляд прожигает Денисову лоб.
– Друг, ты не понял. Она на меня работает. И я вправе…
– Можешь засунуть свое право в свою жирную задницу, – Денисов вскакивает. – Не лезь не в свое дело. Она занята. Отвали. Или хочешь, чтобы сюда наведались дружки мои, контрабандисты? Им как раз сейчас нечем заняться… Слишком спокойно тебе здесь живется, я смотрю!
Толстяк поворачивает голову к ссутуленной девушке. Она вжимается в кресло, застывает от липкого страха.
«And where is that band who so vauntingly swore
That the havoc of war and the battle’s confusion
A home and a country should leave us no more?»
– Ладно уж, – заплывшие желваки едва проглядывают, – а с тобой… потом поговорим, – и уплывает обратно за барную стойку.
– Чертов козел, – говорит Денисов.
– Теперь мне точно конец, – говорит девушка. – Но… спасибо. Давно хотела, чтобы… его заткнули. Хоть раз.
– Обращайся, – Денисов кивает. – Ты прости… Я не знал, что…
– Ничего. Все нормально.
– Как ты думаешь, кто мог… убить Лизу? Есть какие мысли?
Девушка несколько секунд хранит молчание.
– Если не хочешь говорить, то и не надо.
– Нет… нет. Я знаю, кое-что. Может, не то. Другого я не смогла узнать, может, они ни при чем, но, когда я искала, то поняла, что там у неё были проблемы с… Лиза, она работала под верфью.
– У испанцев?
Девушка кивает.
– Мне это не нравилось, но она… Нам всем нужны деньги. А они предлагают… они дают хорошие деньги. Нужно было перевозить наркотики по городу, отдавать кому-то, не знаю, кому, она не говорила.
Фролов… не может справиться с… Что? Лиза? Работала на наркоторговцев? Как это возможно? Фантасмагоричный образ тускнеет. Она была другой… не такой… не такой. И что дальше? Есть ли у этой мысли хоть какое-то продолжение? Логичное, может, и есть… но примет ли его Фролов?
