Большая алия. Сборник рассказов о репатриации в Израиль

В двадцатом у них родился сын, которого супруги назвали Яковом.

Но хроническое недоедание в детстве, каторга и война не прошли для Пинхаса даром и вскоре он умер.

Жизнь Якова была похожа на жизнь его сверстников в ту пору.

Он был не просто пионером и комсомольцем.

Как и большинство его сверстников в то время, он жил жизнью своей страны.

После окончания школы вопроса о дальнейшей карьере для него просто не существовало- он хотел быть военнным как и его отец.

Сразу же после школы он поступил в танковое училище, которое закончил как раз накануне войны.

Войну Яков прошел с первого до последнего дня. За время войны он был трижды ранен.

Боевое крещение он получил в Белоруссии, в первые же дни войны.

После контузии вернулся в строй, воевал под Курском, войну закончил в Вене в звании майора.

Осенью 1944 года, танковый батальон под его командованием участвовал в бою возле тех мест, где родился его отец.

«Капитан еврей!», радостно восклицали уцелевшие жители еврейских местечек увидев Якова.

После войны он женился, и у них родилась дочь Ирина.

Отслужив в армии 28 лет, Яков вышел на пенсию в звании полковника, но продолжал работать, теперь уже в школе в качестве учителя истории.

тем временем дочь подрастала. Родители не успели что называется оглянуться, как дочь закончила школу и поступила в институт.

Здесь она встретила Виктора- своего будущего мужа.

Почти двухметрового роста, Виктор перед тем как поступить в институт отслужил 3 года на Северном Флоте. Он выделялся в институте своим жизнерадостным характером, способностями и выдающимися спортивными достижениями.

Уже в 16 лет он был кандидатом в мастера по многоборью.

Когда Ирина училась на втором курсе, они поженились. Виктор к тому времени уже заканчивал политех. Вскоре Ирина родила сына, которого в честь деда назвали Яковом.

После окончания института, Виктор получил распределение в Белоруссию.

Здесь он стремительно даже не продвигался, а взлетел по карьерной лестнице.

Еще не достигнув 30 лет, он стал главным инженером одного из крупнейших в республике предприятий.

Между тем старики спокойно старились, каждое лето принимая у себя внука, или наведываясь, как они говорили» к детям».

Все было хорошо и все были счастливы.

Но тут грянула перестройка.

Реб Ашер благополучно пережил вторую мировую войну.

Каким то чудом, ему всегда удавалось благополучно избегать любые бедствия и потрясения.

Погромы, вплоть до конца гражданской войны, подобно волнам накатывали на еврейские местечки.

В одном из таких погромов погибла и мать Пинхаса.

Но реб Ашер что называется, всегда выходил сухим из воды.

Была то случайность, или же закономерность- неясно.

Погромщики грабили и убивали в основном либо бедняков, либо «бизнесменов» средней руки.

У реба Ашера несколько раз страдало имущество, но но несмотря на это, он постоянно богател.

После революции, местечко оказалось на территории Польши. Но для Ашера, как впрочем и для евреев здесь живших это мало что поменяло.

Местечко осталось на своем месте, уклад жизни был прежним.

Реб Ашер богател, своих старших сыновей Ашер отправил учиться на адвокатов в Варшаву, а самый младший работал у него приказчиком, управляя обширным хозяйством отца.

Старший сын став адвокатом в середине 20-х перебрался в Берлин.

Средний не доучившись, тоже перебрался в Берлин где стал функционером местной сионистской организации.

Так они и жили пока в эти края не пришла советская власть.

Тогда же Ашер со всей своей семьей исчез. Все принадлежавшие ему заводы и магазины были национализированы.

В местечке открылась школа, начали строить кирпичный завод…

Но тут началась война.

Немцы согнали евреев со всей округи в местечко и превратили его в Гетто.

Председателем юденрата стал реб Ашер, вдруг объявившийся после ухода коммунистов.

Его сын стал заведовать полицией гетто.

Будучи председателем Юденрата, Ашер стал могуществен как никогда раньше.

От него теперь зависело, кому жить, а кому умирать, потому что именно ему немцы поручили составлять списки на депортацию, организацию работ в гетто и вне его, контроль за распределением продовольствия, словом- все, от чего зависит человеческая жизнь.

Его сына боялись не меньше.

Скорый на расправу, он организовал свою полицию из бывших членов местной сионистской организации.

Головорезов Мордехая жители гетто боялись больше чем эсесовцев.

Ближе к концу войны, немцы решили уничтожить гетто а оставшихся евреев депортировать.

По дороге в лагерь смерти, поезд неожиданно был остановлен и из него высадили человек 500, в основном молодых людей, хотя было и несколько пожилых.

В числе пожилых был и реб Ашер, а среди молодых, его сын Мордехай со своими бывшими подчиненными из юденратовской полиции- всего человек 30.

Всех их погрузили на грузовик и отправили в неизвестном направлении…

Здесь след реба Ашера и его семейства на время затерялся.

Но в 1946 году, Ашер со своими сыновьями вдруг обнаружился на святой земле.

После образования государства Израиль, старший стал советником при канцелярии премьер министра, средний стал крупным функционером в Сохнуте, где он заведовал отделом еще в свою бытность в Германии. Там он прожил вплоть до второй мировой войны..

Младший- Мордехай получил должность в местном профсоюзе.

Здесь он и проработал до выхода на пенсию.

Но оставив рботу, Мордехай не угомонился и по прежнему активно участвовал в политике.

Из уважения перед его заслугами, мэр этого тихого городка в самом центре страны пожаловал ему синнекуру в виде ответственного за абсорбцию новых иммигрантов.

И подобно тому, как его отец был богом и царем для евреев местечка, так Мордехай стал главной персоной для прибывавших в начале 90-х тысячами новых иммигрантов.

К нему шли старики не знавшие языка и люди помоложе, просившие его помочь с работой.

Все эти инженеры, учителя, ученые несли к нему свои дипломы и справки, подтверждавшие их трудовой стаж, но Мордехаю, как впрочем и чиновникам в любом другом ведомстве, все эти бумаги были не нужны.

Ему нужны были дворники, грузчики, рабочие на стройку.

И этих дворников и грузчиков с высшим образованием, было хоть отбавляй.

Если бы еще хотя бы год назад, кто нибудь сказал Якову о том, что он когда нибудь оставит свою Родину и переселится в Израиль, он назвал бы этого человека сумасшедшим или провокатором.

Но вдруг, все во что он верил и ради чего жил, было в одночасье поругано, и растоптано.

Бывшие спекулянты и фарцовщики стали вдруг уважаемыми людьми, диктовавшими всем как жить в новой жизни. Партийные бонзы всех уровней были с ними в доле.

Молодые и энергичные мальчики и девочки из элитных московских семей, утверждали с экранов телевизоров что все чему служил и ради чего жил Яков было плохо, и что вовсе не он и его однополчане победили в той войне и не за ними была правда, а за теми, от кого они защищали свою страну.

И что все что он строил, оказывается лишь укрепляло преступный режим, который выучил этих вещателей.

Яков давно уже был на пенсии когда однажды, все вдруг резко изменилось. Жизнь сконцентрировалась вокруг телевизора, который обещал изобилие и процветание и счастливую жизнь. Он смотрел на холенные физиономии архитекторов и идеологов перестройки и внутри у него все кипело.

В телевизоре все было красиво, в действительности же продукты первой необходимости приходилось покупать по талонам.

А тем временем, из магазинов исчезло все даже самое необходимое, стало небезопасно выходить на улицу…

И однажды дети обьявили родителям о том, что уезжают. Он уже давно ждал этого известия, поэтому слова дочери мало его удивили.

Выбора у стариков не было.

Начались хлопоты со сбором документов, справками, сдачей квартиры.

Яков упаковал альбомы со старыми фотографиями, свои боевые награды, кучу грамот и дипломов, а дети тем временем бегали с какими то справками, по комиссионным магазинам, продавая книги и вещи, покупке которых так радовались когда-то, и в начале 1991 они взошли на трап самолета с сотнями других без 4,5 часов «олим».

И вот, наконец, Израиль, съемная квартира, поиски работы, покупка всего необходимого, споры о семейном бюджете, который как не урезай, а все равно не хватит.

Виктор пошел работать на завод, Ирина – кассиром в супер.

Внук стал учиться в школе.

Спустя год дети взяли ссуды и купили квартиру, хоть и не новую, но зато в престижном районе, в самом центре страны.

Виктор давно уже похоронил мечты о том, чтобы когда-нибудь вновь работать инженером. Но он решил жить ради сына, тяжело работал в две смены и их с женой зарплат вполне хватало чтобы выплачивать ссуды, платить счета, покупать все необходимое для сына, а по выходным, если были силы, ездить на собственной машине любоваться местными красотами, которых было и есть в избытке.

Но тут Виктор получил травму на работе. Травма была серьезной. Физическую работу он более выполнять не мог.

Но все его попытки найти работу если не инженера, то хотя бы более квалифицированную чем та, которую он выполнял на заводе ни к чему не привели.

Пока шли одна за другой медицинские комиссии, приходилось жить на зарплату Ирины и помощь родителей, поскольку зарплаты которую платили кассиршам для жизни в центре страны явно не хватало.

В этой суете посреди непривычной и чужой жизни Яков чувствовал себя совершенно беспомощным из-за невозможности помочь детям.

По старой советской привычке,

он искал того, или тех кто отвечает или заведует, в данном случае за их адоптацию, то что здесь называлось абсорбцией.

И такой человек здесь был.

В муниципалитете города в котором он поселился со своей семьей, ответственным за абсорбцию был некий Мордехай- старик с крючковатым носом и белесыми глазами.

Узнав фамилию Мордехая, Яков направился к нему и сказал, что у его отца была когда то точно такая же фамилия.

Старик внимательно посмотрел на Якова.

«А откуда родом был ваш отец?» – недоверчиво покосившись спросил Мордехай.

Мало помалу, выяснилось, что они хоть и не родные, но братья друг другу.

Но узнав о своем родстве, Яков не почувствовал тепла во взгляде Мордехая и сам не испытал родственных чувств по отношению к внезапно объявившемуся брату.

В самом главном Яков не решался признаться даже самому себе. Это было глубокое презрение к таким как Мордехай – малограмотным, амбициозным выскочкам из черты оседлости.

Яков давно уже чувствовал почти неприкрытую ненависть по отношению к себе и таким как он со стороны Мордехая и ему подобных. Тогда, он мог лишь догадываться о причинах этой ненависти.

«Садись!», вдруг переходя на ты, покровительственно обратился к Якову стоявшему уже четверть часа Мордехай.

Он стал распрашивать Якова о нем самом и его жизни, а потом долго говорил о самом себе.

Мордехай с гордостью рассказывал о том, что всю жизнь он всем помогал и сейчас тоже помогает.

У него были специальные часы приема в личном кабинете, в котором он собирал по 10—15 человек.

Он обращался к одному из пришедших, потом вдруг оборвав говорившего, обращался к другому и не дослушав, к третьему.

В результате говорили все одновременно, а Мордехай возвуышаясь над говорящими давал какие то указания то своей секретарше, то пришедшим.

Сегодня Мордехай был один.

У него редко теперь кто бывал.

Яков никак не мог понять, почему ученые, врачи и учителя не могут работать в Израиле нигде кроме уборки мусора или чернорабочими на стройке,

чем и вызвал досаду Мордки.

«Израиль это тебе не Россия» важно произнес Мордка. «Это я уже слышал» и не раз грустно про себя заметил Яков, но не подал виду и слушал. «вы же не знаете языка и потом, образование у вас не такое как здесь» с нажимом сказал Мордехай, нигде кроме магазинов отца не учившийся.

– «Ведь не секрет что большинство ваших дипломов купленные», ехидно оскалился Мордехай.

Он говорил по-русски с сильным польскм акцентом, но весьма уверенно.

Кровь прилила к вискам Якова, но он снова сдержался.

Потом Мордехай снова долго рассказывал о себе и своей семье, как они всем всегда помогали и как он помогает до сих пор.

Эта встреча была триумфом Мордехая. Ему казалось, что он ждал этого момента всю жизнь, когда эта ненавистная, могучая империя, причина его извечного страха, на фоне которой он казался себе таким маленьким, теперь, поставлена на колени, а его брат и ему подобные теперь беспомощные как дети и зависят от него и он Мордка выступает в роли учителя, благодетеля и вершителя судеб.

Наконец Яков не выдержал и напомнил о цели своего визита.

Мордехай ничего не ответил, глядя в упор на Якова

Яков поднялся с тем, чтобы закончить этот неприятный разговор, но Мордехай неожиданно остановил его.

– «Сейчас я занят», сказал он, а в Шабат я заеду и мы сможем поговорить. Может, я чем смогу помочь.

Яков хотел было сказать что он ни в чем не нуждается, но промолчал, вспомнив о зяте.

Мордехай заявился как и обещал в шабат вместе с женой и еще парой стариков, так же вершившими судьбы новых эмигрантов, но только в другом ведомстве.

Одна из старух, с короткими ручками и ножками, похожая на раздутый пуфик, была какой-то важной чиновницей в министерстве здравоохранения, хотя в свое время закончила сельскохозяйственый институт где-то в Средней Азии.

Гости много рассказывали о себе и о том, как нужно жить в Израиле и по их сытым, лоснящимся от жира лицам было видно, что они верят во все то, что говорят. Буквально через каждые несколько фраз они объяснялись в любви к Израилю и заявляли, что высшим счастьем для них является жить среди евреев. На хозяев они смотрели так, будто это были пленные солдаты поверженной армии, или голодные беженцы из стран третьего мира.

При этом гости с удовольствием отпускали шуточки в адрес «русских» и «покойного» Союза.

Было видно, что эта тема нравится гостям.

А Яков смотрел на гостей и не мог отделаться от странного чувства, будто гости напоминают ему индюков. В них действительно было много индюшачего: Жирные шеи и щеки находились в явной дисгармонии с маленькими, заплывшими глазками. Маленькие головы и огромные животы и короткие тоненькие ноги, при всей их напыщенности, создавали ощущение гротескности происходящего. Яков невольно думал о том, чем вызванно такие ощущения и терялся в догадках. Может быть из-за их пристрастия к индюшатине? Яков вдруг поймал себя на мысли, что эти люди ему глубоко антипатичны.

Веселье гостей нарушил Виктор, заметив на одну из фраз гостей о Союзе, что был директором предприятия, которое по своей площади превосходило весь Израиль.

После этого веселье гостей сошло на нет и вскоре они засобирались.

Когда Ирина напомнила Мордехаю про мужа, он поморщился: – «Сегодня Шабат, давайте среди недели, ближе к концу».

На приготовленные Ириной справки и резюме ни он, ни его спутники, даже не взглянули.

Прошел следующий Шабат и еще Шабат. Потом начался Песах- еврейская Пасха.

И тут Мордехай вдруг неожиданно обьявился, позвонив по телефону и пригласил всю семью Якова к себе на вилллу – отмечать праздник.

Положение семьи между тем становилось все более отчаянным. Здоровье Виктора не улучшилось, комиссии пока не вынесли никакого решения, а завод, на котором работал Виктор, не торопился выплатить ему компенсацию.

За помощью обращаться тоже было не к кому.

Единственным их родственником в Израиле был Мордехай. И они поехали.

На вилле у Мордехая собрались его дети и внуки.

Здесь и встретились в первый раз дети и внуки обоих братьев.

По еврейскому обычаю, в богатых семьях на большой праздник принято приглашать бедных родственников. На это раз, подобная роль была отведена семье Якова.

Дочь с зятем, внук Якова и сам Яков сидели в углу и чувствовали себя именно бедными родственнниками. С ними никто не общался и вообще казалось, что их не замечают. В конце концов, дочь вызвала такси и вместе с мужем и сыном уехала домой

Эта встреча окончательно определила её отношение к Израилю и она решила, что ни за что не останется здесь.

А Яков подумал тогда: – «Что толку ломиться в наглухо закрытую дверь?» Война давно закончилась, но ненависть и вражда остались. И победитель в этой войне не он, а Мордка. Так думал старик. Все эти годы, когда рушилась привычная жизнь, одним из строителей которой был он сам, Яков чувствовал себя солдатом, которого предали его командиры. Дети Якова и он вместе с ними выпорхнули из разоренного гнезда. Тогда казалось, что навстречу новой жизни.

Но эта новая жизнь оказалась мерзкой старухой из нищего еврейского местечка.

Он вспомнил вдруг рассказы отца о жизни в еврейском местечке, которые пересказывала ему мать. О хедере, с его полуграмотным, злопамятным ребе, многодетной, голодной семье в затхлой избе, о матери, валявшейся в ногах у самодовольного, лоснящегося от жира раввина с просьбами о детях.

Мать рассказывала ему ещё, что его отец ненавидел местечко всем сердцем. Оно было для отца символом нищеты, унижений и безысходности, и вся жизнь отца была войной против той, старой жизни.

Сколько сил, сколько жизней было положено, чтобы вырваться из гетто и вот теперь, на старости лет, он снова оказался в гетто. Что ждет здесь его детей, его внуков? Перед ним вдруг снова возникла ухмыляющаяся физиономия Мордке.

И тогда Яков чётко для себя решил, что его дети не станут здесь жить.

Прошло 4-е года. Практически каждый день Израиль содрагался от взрывов. Хмель самодовольства от ощущения себя империей улетучился и вместо него наступило тяжкое похмелье. Уже практически никто не вспоминал о совсем недавнем величии начало которому было положено в67-м.

Яков по-стариковски коротал вечера у телевизора, который сообщал подробности очередного взрыва.

В это время, зазвенел телефон. Вместо голоса, Яков услышал отчаянные рыдания. Это был Мордехай. Яков пытался успокоить брата и одновременно понять, что же произошло.

Наконец, до него дошел страшный смысл обрывочных фраз брата – его внучка погибла сегодня, во время взрыва в каком-то тель-авивском кафе.

Рассказав дочери о случившемся, Яков, как бы извиняясь, добавил: «Нужно бы поехать к нему».

Пока Яков говорил, на лице дочери не дрогнул ни один мускул. -«Я останусь с Витей, он болеет» – наконец, ответила дочь.

– «Все же он мой брат, да и все эти взрывы – наша общая беда», будто извиняясь говорил Яков.

Вдруг лицо дочери покрылось красными пятнами от гнева. – «Почему же тогда, когда я их умоляла со слезами, чуть ли не на коленях, когда я была в отчаянии и Виктор не мог встать с кровати, почему тогда они даже не посочувствовали нам?! А теперь ты хочешь ехать их утешать?! Вспомни хотя бы как они смотрели тогда на нас, там, на вилле у Мордке, и здесь, у нас дома!», – крикнула дочь.

– «Всё-таки я поеду " – твёрдо сказал Яков.

Поскольку автобус не ходил в район вилл, Яков взял такси и поехал к брату.

Когда он вошёл, Мордке неподвижно сидел на полу, а его жена рвала на себе волосы и даже не выла, а как-то зловеще рычала. Сын Мотки с окаменевшим белым лицом, на котором не осталось и следа вечного загара, обнимал свою жену – безутешную мать погибшей девочки.

В углу сидели заплаканные, притихшие дети.

Яков сел возле брата. Так он просидел минут двадцать возле него, но всё не находил слов для брата. Перед ним сидел высохший, лысый старик с воспаленными глазами, шептавший себе под нос какие-то непонятные слова.

Яков сидел возле него не находя нужных слов и всё не решался положить руку на плечо брата.