– Фунт стерлингов? Название смешное, – фыркнул гоблин.
– Буквально означает «фунт чистого серебра». Двести сорок монет чеканились из одного фунта серебра, эталон «Tower pound» хранился в королевском монетном дворе в Тауэре. Состоял из 5400 гранов, это 350 граммов, – быстро выдал профессиональную справку банкир.
Старая английская поговорка утверждает, что об истинной цели своего визита пациент сообщает врачу у двери, собираясь уходить. Что ж, старая английская поговорка права.
– Ну и нам, очевидно, придется еще один кредит брать, – словно бы невзначай обронил гоблин, когда невкусный жиденький чай был выпит, а они узнали о связанных с бизнесом рисках гораздо больше, чем хотели.
– Да я уж понял.
Мистер Джаспер задумался. Конечно, он должен выдать своему хорошему другу и деловому партнеру так называемый бланковый договор. Безо всякого обеспечения и поручительства. Старинная традиция, оставшаяся с тех времен, когда сделки заключались рукопожатием и соблюдались неукоснительно. Ведь гарантом была не бумага, а увесистый двуручный топор в руках обиженного делового партнера. И потом. Разве не верит он в честность и деловую хватку мистера Клауса? К тому же подарить радость детям, разве не священно детство? Усилием воли мистер Джаспер подавил нелепые благородные порывы.
– А нет ли у вас, джентльмены, богатого друга, который мог бы заключить со мной договор поручительства?
Клаус и Генри переглянулись.
– Вообще-то есть, – медленно произнес Генри.
Волчья топь
Наскоро попрощавшись с мистером Джаспером и Генри, Клаус поспешил на парковку. Его олень Рудольф и ослик Генри стояли там в гордом одиночестве.
– Генри? – спросил Рудольф.
Как всякий уважающий себя и очень гордый олень, Рудольф был немногословен. Например, этот его лаконичный вопрос на самом деле означал: «Судя по тому, что я не вижу рядом с тобой твоего трусливого друга, страдающего тяжелой степенью аэрофобии, мы можем не тащиться домой по пробкам, а полететь?»
– Да, Руди. Генри поедет домой, а мы с тобой должны еще встретиться с одним моим другом по важному делу. Но мы отправляемся в очень опасное место. За Волчьей топью…
– Плевать, – прервал долгий и обстоятельный рассказ хозяина Рудольф. – Полетели.
Мощные копыта спружинили о землю, пахнущий лесом воздух наполнил легкие, и Клаус подставил лицо холодному ветру. Свобода! Внизу остались пробки, банк и ослик, проводивший их взглядом, полным жгучей зависти.
День клонился к закату. Заходящее солнце еще обливало расплавленным золотом вершины Ледяной короны, но у ее подножия уже собиралась тьма. Бескрайние ельники Северного леса казались темным океаном, из которого островками выглядывали древние и современные замки. Только по ним и можно было как-то ориентироваться, да еще по горной цепи. Клаус заметил, что они немного отклонились от курса – Рудольф бывал здесь не часто. И не удивительно. Эту часть леса называли «темной». Здесь много веков скрипели на холодном ветру деревья Мертвого леса, здесь по ночам над трясиной Волчьей топи скользили безликие призраки, а в чащах жили жуткие твари, не выносившие солнечного света. Большинство замков тут были заброшены и населены нежитью, а вместо птиц в небе скользили нетопыри. А еще здесь жил тот, кого Клаус считал лучшим другом.
Еще пару миль, и, насколько хватало глаз, перед ними раскинулась Волчья топь. На первый взгляд болото было даже красивым. Вода сверкала, как цветные стеклышки среди изумрудного мха, покрывавшего кочки. Белые и лиловые орхидеи покачивали своими будто восковыми головками. Но под зеленым кружевом ряски то здесь, то там покачивались, как в колыбели, мертвецы. Клаусу сверху хорошо были видны их гипсово-белые тела, лица, смотрящие в небо невидящими глазами. А дальше начинался Мертвый лес. Ни листа, ни травинки, только черные обгорелые стволы вонзают в небо узловатые ветви. А проскользнет через чащу ветер, только пепел поднимется вихрями от земли и смешается с туманом.
Заметив башни замка Даллингем, Рудольф приободрился и заспешил. Не прошло и пяти минут, как оленьи копыта звонко застучали по подъездной дорожке. Клаус спешился и огляделся. Солнце как раз скрылось за горами, и в потемневшем небе задрожали первые бледные звезды. Сад дышал ночным покоем, над прудом порхали маленькие лимнады – феи озер. Их крохотные голубоватые тела ныряли в ледяную воду и тут же взлетали вверх, поднимая фонтанчики брызг. Пышные кусты зимних роз источали сладкий, пьянящий аромат, а в покрытой инеем траве мерцали звездочки снежников – стойких цветов, что цветут в январе. Будто зажженные невидимой рукой, вспыхнули огоньки за розовыми стеклами фонарей, на их земляничный свет слетелись ночные бабочки. Клаус так залюбовался этой мирной, уютной картиной, что не заметил, как за кустами барбариса промелькнула чья-то тень. А вот Рудольф что-то почувствовал. Его уши мелко задрожали, он всхрапнул и попятился.
Замок был темным и мрачным. Только в западной башне горело маленькое окошко. И чистый девичий голосок пел:
В лесу у башни старинной
Там, где цветет левкой,
Весеннею ночью длинной
Я повстречалась с тобой.
Но я лишь дочь дровосека,
Править тебе суждено.
И до скончания века
Вместе нам быть не дано.
Оставьте, король великий,
Меня в этот поздний час.
Этот цветочек дикий
Расцвел в глуши не для вас.
Вам пиры и битвы,
Балы и улыбки принцесс.
Мне труды и молитвы,
Пение птиц и лес.
Но сладкую горсть земляники
Он мне, смеясь, протянул…
Клаусу голос показался странно знакомым. А тень за кустами подобралась ближе, пригнулась, готовясь к прыжку. Рудольфа затрясло, он боязливо прижался к Клаусу, зашептал:
– Хозяин, хозяин! Опасно!
В сгущающейся тьме загорелись ледяные огоньки глаз, вертикальные зрачки рассекали их пополам. Но Клаус только отмахнулся:
– Руди, не до твоих глупостей. Я где-то слышал…
Договорить он не успел. Громадный черный зверь ринулся из темноты, щелкнули острые клыки, когти порвали землю, и во все стороны брызнул влажный мох. Клаус отшатнулся, и за его спиной сверкнул вихрь снежной метели, такой яркий на фоне зелени. А вот полненький, неповоротливый олень отскочить не успел. Он покатился кубарем, ломая красиво остриженные кусты самшита. Клаус едва устоял на ногах, развернулся, готовый встретить врага лицом к лицу, и увидел прямо перед собой чудовищную морду волка. В жутких глазах горел синий огонь, из глотки раздавался грозный рык. Исполинский зверь поднялся на задние лапы и вскинул передние, с длинными, острыми когтями.
– Ланселот! Ну напугал, темная мать тебя возьми!
– Вот уж не знаю, темными или светлыми меня теперь пугать, – прорычал волк и заключил Клауса в свои объятия.
Клаус хлопнул друга по плечу.
– Давай, приводи себя в порядок, а то Рудольф близок к инфаркту. Ты зачем так напугал бедолагу?
– Прошу прощения, – волк церемонно наклонил мохнатую голову, и олень, слабо вздохнув, закатил лиловые глаза и упал на бок. – Не хотел тебя пугать, Руди. Но это так забавно!
Он встряхнулся, опустил плечи и замер. И тут же черная шерсть начала втягиваться под кожу, острые уши опустились ниже, исчезли длинные клыки. Минута – и перед Клаусом и бесчувственным Рудольфом стоял высокий, мощный мужчина. Синие, чуть насмешливые глаза, благородно очерченные скулы, добродушная улыбка. Его можно было бы назвать настоящим красавцем, если бы не четыре глубоких, рваных шрама, рассекавших все его лицо.
– Прошу вас, пройдем в дом, сегодня неспокойная ночь. Скоро придет туман, а вместе с ним и кое-что похуже. Я вас почуял издали, вышел встретить.
