СМЕРТЬ и ВЕЧНОСТЬ. Обобщение новейших знаний

«Я была очень общительна в начальной и средней школе, но я скорее следовала за всеми, чем придумывала что-нибудь новое. Я была последователем, а не лидером. После того, как это случилось, и я пыталась рассказать об этом подругам, они просто начинали считать меня сумасшедшей, – так мне казалось. Я снова рассказывала об этом, и меня слушали с интересом, но потом я слышала, как обо мне говорили: “Она действительно немного тронулась”. В тех случаях, когда я видела, что это замечание просто шутка, я старалась разъяснить всё это. Я не пыталась поразить всех. “Вот здорово! Смотрите, какая страшная штука произошла со мной!” Я только хотела сказать, что нам необходимо больше знать о жизни, гораздо больше, чем знаю, скажем, я или мои знакомые»[27].

В свидетельствах часто всплывает еще одна важная деталь, и на нее не принято обращать внимания. Речь идет о полной, абсолютной уверенности людей, переживших опыт смерти, в том, что с ними произошло, в том, что они видели, слышали, чувствовали. Причем помнят «очевидцы» всё до мельчайших подробностей. Для них всё абсолютно реально, вплоть до какой-то невыразимой словами самоочевидности.

Не удивительно, что в большинстве своем люди прекрасно отдают себе отчет, что поделиться пережитым будет трудно даже с самыми близкими. Автор этих строк, также соприкоснувшийся с аналогичным опытом в раннем детстве, в возрасте пяти лет, не смог поделиться пережитым даже со своей матерью…

«Я слышал, как врачи сказали, что я умер, и тогда я почувствовал, как я начал падать или как бы плыть через какую-то черноту, некое замкнутое пространство. Словами это невозможно описать. Всё было очень черным, и только вдалеке я мог видеть этот свет. Очень, очень яркий свет, но сначала небольшой. Он становился больше по мере того, как я приближался к нему. Я старался приблизиться к этому свету, потому что чувствовал, что это был Христос. Я стремился попасть туда. Это не было страшно. Было более-менее приятно. Как христианин, я тотчас же связал этот свет с Христом, который сказал: “Я свет миру”. Я сказал себе: “Если это так, если я должен умереть, я знаю, что ждет меня в конце, там, в этом свете”»[28].

Или вот еще:

«Я встал и пошел в другую комнату налить чего-нибудь выпить, и именно в этот момент, как мне потом сказали, у меня было прободение аппендикса, я почувствовал сильную слабость и упал. Потом все как бы поплыло, и я почувствовал вибрацию моего существа, рвущегося из тела, и услышал прекрасную музыку. Я парил по комнате и затем перенесся на веранду. И там казалось, что вокруг меня стало собираться какое-то облачко, скорее розовый туман, и тогда я проплыл прямо через перегородку, как будто ее там не было вовсе, по направлению к прозрачному, ясному свету. Он был прекрасен, такой блестящий, такой лучезарный, но он совсем не ослеплял меня. Это был неземной свет. По-настоящему я не видел никого в этом свете, и всё же в нем была заключена особая индивидуальность. Это совершенно несомненно. Это был свет абсолютного понимания и совершенной любви. Мысленно я услышал: “Любишь ли ты меня?” Это не было сказано в форме определенного вопроса, но думаю, что смысл сказанного можно выразить так: “Если ты действительно любишь меня, возвращайся и закончи в своей жизни то, что начал”. И всё это время я чувствовал себя окруженным всепоглощающей любовью и состраданием»[29].

В некоторых из приведенных выше свидетельств упоминаются особые звуки, которые сопровождают умирающих на этапе перехода, отрыва от материального телесного мира. Многие слышат звуки, сравнимые с каким-то особым жужжанием. Иногда это звон, что-то свистящее, а иногда щелканье или нечто похлестывающее. Эти звуки обычно описываются как неприятные, досаждающие.

«Очень неприятный жужжащий звук, шедший изнутри моей головы. Он очень раздражал меня… Я никогда не забуду этого шума»[30].

Лишь в редких случаях звуки бывают приятными, например, напоминают отдаленный успокаивающий перезвон или даже таинственную необычную музыку.

Мужчина, признанный умершим, но в конце концов успешно реанимированный, описывает следующее:

«Я слышал нечто похожее на колокольный звон где-то вдалеке, словно доносимый ветром. Это звучало как японские ветряные колокола… Это был единственный звук, который я слышал в этот момент»[31].

Как уже отмечалось, в первые минуты – если о времени вообще уместно говорить в привычном понимании этого слова – до умирающего не сразу доходит, что именно с ним произошло. Но это доходит обязательно до всех. И можно попытаться встать на место человека, который вдруг сознает, что с ним свершилось главное, что он умер. Чувство потрясения, сам этот первый внетелесный опыт, связанный с возможностью проникновения сквозь материю, обнаруживающиеся возможности ясновидения и первые «встречи», самые первые картины нового мира поглощают человека всецело, и он не сразу начинает ориентироваться в новом пространстве. Когда же «сознание» – но эти термины мы можем употреблять только условно – начинает с ясностью воспринимать новый окружающий мир, практически у всех возникает желание вернуться назад, к жизни.

Впрочем, и здесь встречаются разночтения. На определенном этапе умирания, когда человек вплотную приближается к смерти, у него иногда возникает желание не возвращаться, остаться. Это особенно характерно для случаев, когда умирающий встречается со светящимся вселюбящим существом. Этот контакт, эта встреча оказываются решающими. Возвращения желают, как правило, только те, кому кажется, что у них остаются какие-то неисполненные обязанности, требующие завершения жизненные задачи.

«Это произошло со мной во время моих первых родов. В течение восьми месяцев беременности у меня развивалось то, что врач назвал интоксикацией, и меня положили в больницу. Сразу же после выхода плода у меня началось сильнейшее кровотечение, которое доктору никак не удавалось остановить. Я поняла, что произошло, так как сама по профессии медсестра, поэтому я отчетливо понимала, какая опасность мне грозит. Я потеряла сознание, после чего услышала неприятное жужжание и звон. Затем я помню, как я оказалась на корабле или небольшой лодке, переплывающей на другой берег большого водного пространства, а на том берегу я видела всех, кого я любила в своей жизни, – мою мать, отца, сестер и других людей. Мне казалось, что они манили к себе, и в то же время я говорила себе: “Нет, – я не готова присоединиться к вам. Я не хочу умирать, я еще не готова”.

Теперь я понимаю, что это в высшей степени странное переживание, потому что всё это время я видела всех врачей и сестер, видела также все, что они делали с моим телом. Как мне казалось, я была скорее в роли зрителя, чем больной, лежащей на столе в этом теле, которое доктора и сестры пытались привести в чувство. Я изо всех сил пыталась внушить доктору, – “Я не собираюсь умирать”. Но никто меня не слышал. Все – врачи, сестры, операционная, лодка, вода и далекий берег – составляли некий конгломерат. Впечатление было такое, как будто эти сцены накладываются друг на друга.

Наконец, моя лодка почти достигла того берега, но как раз перед тем чтобы пристать, она вдруг повернула обратно. Мне наконец удалось сделать так, что доктор меня услышал, и я сказала: “Я не собираюсь умирать”. Мне кажется, что именно в этот момент я пришла в себя, и доктор объяснил мне, что случилось, – что у меня открылось послеродовое кровотечение и им едва удалось меня спасти, но что теперь уже всё в порядке»[32].

Желание вернуться назад, в жизнь, часто возникает у женщин, у которых есть маленькие дети. Эти женщины рассказывают о том, что у них было желание остаться «там», но в какой-то момент они всё же понимали, что им лучше вернуться, чтобы поставить на ноги, вырастить своих детей. И они возвращались.

«Я думала, останусь ли я здесь, но потом я вспомнила о моих детях и муже. Теперь мне трудно точно изложить ему эту часть моего опыта. Когда я переживала эти удивительные ощущения в присутствии света, я действительно не желала возвращаться. Но я всерьез помню о своей ответственности, о моих обязанностях по отношению к семье. Так что я решила постараться вернуться обратно»[33].

Еще одна довольно неоднозначная картина возвращения:

«Я находился вне моего физического тела и чувствовал, что должен принять решение. Я понимал, что не могу долго оставаться вот так, рядом с моим физическим телом, – мне очень трудно объяснить другим, но для меня тогда это всё было совершенно ясно, – я понимал, что должен на что-то решиться, – либо двигаться прочь отсюда, либо вернуться обратно.

С другой стороны, всё это было довольно странно, и я отчасти всё же хотел остаться. Было совершенно удивительным сознание того, что я должен буду делать на земле добро. Итак, я подумал и решил: “Да, я должен вернуться и жить”. После чего я вернулся в свое физическое тело. Я, можно сказать, почувствовал, как моя страшная слабость вдруг оставила меня. Во всяком случае, после этого события я стал выздоравливать»[34].

Предложение вернуться исходит, как правило, от самого «светящегося существа», или от Бога, если речь идет о каком-то важном деле жизни, которое оказывается для умирающего незаконченным, подвисшим. Эти невероятные переживания во многих случаях еще и связаны, как оказывается, с получением своего рода «разрешения» на возвращение в жизнь, – это описывают многие. «Разрешение» исходит либо от «светящегося существа», либо, опять же, от Бога, как «очевидцы» утверждают, и оно дается при условии отсутствия какой-либо корыстной причины для возвращения. Такие мотивы, как «просто хочется еще пожить» или «мне слишком страшно», веса не имеют. В этот момент умирающие часто слышат членораздельный, полный понимания и добра вопрос: «Готов ли ты умереть?»

Разрешение на возвращение иногда сопровождается поручением или миссией на земле. И здесь мы уже в двух шагах от всего того, что оккультизм считает своей законной территорией.

Вспоминает мужчина:

«Я бы сказал, что Бог очень добр ко мне, потому что я умирал, а он позволил врачам вернуть меня с определенной целью. Эта цель состояла в том, чтобы помогать моей жене, потому что она страдала от запоев, и я знал, что без меня она просто ничего не сможет сделать с собой. Сейчас она гораздо лучше, и я думаю, что во многом это благодаря тому, что мне пришлось пережить»[35].

А вот что говорит молодая мать:

«Господь послал меня обратно, но я не знаю почему. Я несомненно чувствовала Его присутствие там, и я знаю, что Он узнал меня. Он знал, кто я. И всё же он не позволил мне уйти на небо. Почему – я не знаю. С тех пор я много раз думала об этом, и я решила, что это случилось либо потому, что у меня двое маленьких детей, которых надо растить, или же потому, что я еще не была готова к тому, чтобы идти туда. Я по-прежнему ищу ответа на этот вопрос…» [36]

Молитвы близких, нужда близких людей в возвращении умирающего к жизни оказываются часто куда более решающим фактором, чем его собственные желания.

«Я была рядом с моей старой теткой во время ее последней болезни, которая была очень тяжелой. Я помогала ухаживать за ней. В течение всей ее болезни кто-нибудь из членов ее семьи молился о ее выздоровлении. Несколько раз она прекращала дышать, но мы как бы возвращали ее обратно. Как-то раз она посмотрела на меня и сказала: “Джоан, я должна уйти, уйти туда, там так прекрасно. Я хочу там остаться, но не могу, пока вы молитесь о том, чтобы я была с вами. Пожалуйста, не молитесь больше”. Мы перестали, и вскоре она умерла»[37].

Однако всё ли так просто и для всех ли это так? Захотел, пожелал себе того или этого или за тебя как следует попросили – и всё именно так свершается. Ни боли, ни страдания. Один свободный выбор, да еще и при поддержке добрых всемогущих существ…

Оказывается, нет. Всё сложнее. Сведений на этот счет собрано тоже очень много. Их в изобилии приводит врач-кардиолог и профессор Мориц Роолингз. Согласно М. Роолингзу, примерно половина реанимированных им пациентов, тех, кто пережил посмертный опыт, делятся тяжелыми, даже мучительными впечатлениями. Его пациенты, например, рассказывают, что видели картины настоящего ада – огненные озера, демонов, ужасных чудовищ. Этим и продиктовано их желание побыстрее от всего этого избавиться, вернуться назад, в тело, в материальный мир – вернуться любой ценой. Пациенты иногда умоляют врачей сделать всё возможное, чтобы они «туда» больше не возвратились, настолько большим потрясением для них оказалось пережитое.

Благополучное, безболезненное прохождение через «промежуточное» пространство не всегда проходит гладко в тех странах и культурах, где получила развитие другая апологетика смерти, нежели принятая в нашем мире, христианском или постхристианском. В некоторых культурах, например, у современных индусов, момент наступления смерти переживается как нечто очень негативное. Описания индусов часто переполнены тяжелыми впечатлениями. Нередко описывается соприкосновение с чем-то недобрым и не светлым, а скорее с тяжелым, болезненным, мучительным. Описания процесса умирания похожи на какой-то кошмар. И таких описаний, если делать подсчеты, одна треть из всех, а это много.

Нечто аналогичное встречается и в иудейской литературе о смерти. Момент смерти описывается не как избавление от телесных уз, от бремени, а как изуверская боль, физическая и душевная. Иногда даже приводится сравнение с ощущением, будто в тело человека одновременно со всех сторон вонзаются тысячи иголок. Трудно даже себе представить это ощущение. А если предположить на мгновение, что именно это и переживают в момент кончины наши близкие, отцы и матери, жены и дети и мы при этом ничем не можем им помочь? Как потом жить с этим?

Но не можем же мы отметать всё в сторону, не можем мы закрывать глаза на факты только потому, что нам становится тяжело от всех этих картин, пусть они и существуют лишь в нашем воображении, в наших представлениях. В конце концов, речь идет о поисках истины, а она призвана стать частью реальности для всех. Только вот есть ли вообще такая истина – одна на всех? Вопрос не праздный, но очень трудный.

Проблеме разного посмертного опыта у людей, принадлежащих к разным культурам, разным религиозным эгрегорам, посвящено много серьезных работ. И это не случайно. Где, как не в противоречии, запрятан ключ к проблеме? Р. Муди тоже не игнорирует такие случаи – случаи, связанные со страданием, с желанием человека во что бы то ни стало вернуться в жизнь, настолько мучения оказываются иногда непереносимыми, даже несмотря на кратковременный по нашим земным меркам промежуток времени «ухода» из жизни или пребывания в состоянии клинической смерти. По возвращении в наш мир человек описывает пережитое как нечто такое, что длилось на протяжении… ну скажем, нескольких месяцев. Некоторые описывают длительное пребывание в настоящем аду, в некой камере, сродни тюремной, в окружении страшных, неописуемых существ, которые всё это время только тем и занимались, что вырывали из тела человека – есть и такое – плоть его по кускам. Кусок за куском…

Ад, ничего не скажешь. Как к этому относиться? Одно облегчение – это единичные случаи среди христиан или среди тех, кто живет в странах, где христианство было исторически главной религией.

Как бы то ни было, ответов нет и в прямых сопоставлениях. Как нет их и в медицинской статистике. Именно поэтому приходится обращаться к богословским текстам. Богословие воссоздает если не самую убедительную картину, ведь не все верят в Бога, то, по крайней мере, картину более полную.

Насколько описанные переживания или даже сам тип явлений вообще соответствует религиозно-культурной принадлежности человека? Этот вопрос ставился, конечно, еще при первой систематизации свидетельств, и еще до Муди. Тем же вопросом задавался, например, британский физик, а позднее и основатель современной парапсихологии сэр Уильям Барретт[38], который проводил свои исследования еще в двадцатых годах прошлого века. Затем исследования в этом направлении подхватили уже известные нам доктора К. Осис и Э. Харальдссон[39].

И тут всплывает немало такого, что должно настроить нас на скептический лад. Разный посмертный опыт только из-за религиозно-культурных различий? Можно ли относиться к этому серьезно?

Вполне очевидно, что описания пережитого опыта смерти не могут не отражать в себе религиозные представления людей. Отрицать это было бы глупо. Здесь и полусказочное учение о загробной жизни, о рае и аде с его «преисподней», если говорить о западно-христианских воззрениях, а у православных это «мытарства», описания которых тоже заставляют леденеть кровь в жилах, стоит представить на миг, что нечто подобное приходится переживать кому-то из наших близких. Здесь и само представление о душе как о чем-то автономно существующем, вне нашего тела, а иногда даже вне нашего примитивного земного «Я», – есть и такие представления.

Но на деле, если попытаться сделать более глубокие и детальные сравнения, если попытаться нарастить статистику, к чему и прибег Р. Муди, то вырисовывается другая картина, ближе к той, которую описывали доктора К. Осис и Э. Харальдссон.

Р. Муди подчеркивает, что ему очень редко приходилось сталкиваться со свидетельствами людей христианского вероисповедания, в которых рай или ад упоминались бы прямо, непосредственно. Обычно это лишь намек на нечто похожее на рай и ад, но вне прямых аналогий. Это придает свидетельствам куда большую кредибельность. Объективность их труднее ставить под вопрос. Такие свидетельства невозможно взять и подогнать под какую-либо форму религиозности.

После многих опросов Муди приходит к выводу: религиозные представления людей чаще всего не совпадают с тем, что люди переживают в момент смерти. Религиозность оказывается здесь вообще ни при чем. Люди с христианским мировоззрением вовсе не обязательно оказываются в числе тех, кто рассказывает о рае и аде, как можно было бы предположить, – ничего подобного. Ни о каком рае и аде никто из них не говорит. Даже напротив, многие удивляются, что не увидели того, во что верили. Увиденное не соответствует ожиданиям и представлениям о загробном мире. Удивление по этому поводу характерно для всех «очевидцев».

На основании более чем тысячи случаев умирания, описанных докторами К. Осисом и Э. Харальдссоном, вытекают следующие наблюдения. Во-первых, видения раньше умерших близких бывают, как правило, в последний день жизни, обычно в пределах одного часа до смерти.

Во-вторых, видения потустороннего мира, картины «рая» или того, что напоминает неземной мир, бывают примерно у половины всех людей, переживших опыт смерти. И мы говорим только о тех, кто «вернулся» обратно.

В-третьих, наиболее ясные и рациональные видения характерны для тех людей, которых с нашим миром связывают нормальные здоровые отношения. То есть это происходит с людьми психологически полноценными и трезвыми и даже сознающими, что всё происходит с ними в реальных условиях, например, в больничной палате.

В-четвертых, полученная статистика заставляет напрочь исключить влияние на эти видения каких-либо медицинских препаратов, которые могут вызывать галлюцинации и спутанное сознание. Та же статистика требует исключить и умственные аномалии, вызванные заболеваниями мозга. Даже температура тела оказывается ни на что не влияет. Все эти факторы статистически нулевые.

И наконец, последняя деталь, которая еще всплывет на страницах нашей книги, когда нам придется заглянуть для аналогии в старые богословские тексты: при галлюцинациях люди видят живых, а умирающие или умершие люди видят умерших. Отличие очень существенное.

Упоминаемые нами авторы в выводах осторожны, хотя их часто и упрекают в обратном, – в неосмотрительности. Но практически все они единодушны во мнении, что самым рациональным объяснением такому ряду фактов и факторов может быть только реальное существование иного мира, истинность самой этой гипотезы.

«Лично я убежден, что свидетельства, нами “тогда” обнародованные, служат решающим доказательством: 1) существования духовного мира, 2) посмертного существования человека, и 3) того, что время от времени действительно можно вступить в общение с теми, кто отошел от нас в мир иной. Однако вряд ли возможно убедить в этом других – тех, кто не имел опыта, подобного тому, что имел я, и не получил адекватного представления о силе и общей убедительности тех свидетельств, которые и сформировали мою веру»[40].