– Не имеет значения.
– И там у тебя жилья нет?!
– Кое-какое.
– Плохое?
– Никакое.
– Ни туалета, ни ванной?
– О, мне бы ваши понятия…
– Там у тебя родной город, а ты явился да ещё говоришь загадками.
– Но ведь я к вам «пришёл к своим, что ж не принимаете»?
– Да нет, принимаем, направление-то есть.
– Решил я с круга сойти. Судьбой одно дано, но я опровергаю идиому: «Не властны мы в судьбе своей».
– Романтик!
– Нет. Романтика – удел юных.
Он опять – в документ:
– В двадцать два всем кажется, что юность позади…
– Двадцать три мне стукнуло третьего августа. Вот так «страна Гергесинская!» И что ж теперь? Отряхнуть прах с моих чемоданов – и обратно в АН?
– Кочнин терпелив, как лошадь, – комментарий Бийкина. – Тоже мне мессия! Я бы показал ему «страну Гергесинскую», но, главное, Содом и Гоморру.
Вызывает подмогу – чету Муратовых. Их портреты.
Всеволод Акбулатович – упакованное в синтетику изделие среднего формата. Немнущийся, но гнущийся, будто резиновый. Голова напоминает старинную укладку бриолином, брови лоснятся, угольные гляделки горят.
Жена Муратова. Валентина Ильинична. Старовата, но велит звать Валей. Её портрет. Глаза распахнуты. Широкий лоб. Светлые волосы – туго на затылке. Лицо бледное, не как у её желтокожего супруга. Она умней его, но при этом рядом с ним, как Дездемона, тонкая и хрупкая. В кольцах камушки по килограмму. Вот бы пощёчину внешней стороной такой ручонки!
– Кассио сопливый, – реакция Бийкина.
Пока они оба вникают в мои творения, передавая друг другу газетные фрагменты, редактор – к начатой теме:
– Да, и мне было двадцать два…
– У каждого – индивидуальное время. Я даю себе тридцать три года.
В пылком лице Муратова (ему-то более тридцати) – улыбка, но померкшая от мимики Валентины. Она не на мужа глядит, она сама отыскала мой взгляд. Тёмные фильтры моих очков отпугивают, но не всех. Муратов на лице мадам читает ревниво с пятого на двадцать пятое.
– Пишет он неплохо. Публикации у него неплохие, у вас, Владимир, – она отдаёт мне «шедевры».
В ответ целую её ручку, тяжёленькую от камней.
– Галантный! – ирония её супруга. – Надо бы его – замом, и зама у нас нет.
– Ладно – и сотрудником. Ох, трудно будет парню, да и жить негде! – подводит итог шеф.
Так, не триумфально, меня приняли на первую в моей трудовой биографии работу.
– «Сама отыскала мой взгляд». Как это понимать?.. Намёк: втюрилась? Врёт?
«Книга амбарная» «отвечает»:
Anno… Опять пора записать в дневник, необходимая вещь, но необходима и полная откровенность. Это у меня будет!
– Значит, не врёт? Вот гадёныш…
Редактору не пришлось меня «весть» к себе домой. Я переночевал на редакционном диване. Диван удивительный! В его глубине что-то звенит, гремит. Сон, будто я играю на органе. Ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха! – Читатель (не его предшественник) знает, над чем смеётся. В ящике для белья – не бельё, а винные бутылки – гонорар уборщице Зое Прокофьевне, даме принципиальной, пока – не о деньгах.
Я раньше всех на работе! Мой непосредственный начальник Муратов:
– Стол тебе маловат.
– Мне все столы маловаты!
Да, этот парень был огромным, некоторые говорят: длинный. Бийкин, например, метр восемьдесят два.
Идём в гараж. Там редакционный шофер Миньша (шофёров в Удельске зовут на «ша»: Петьша, Геньша) оглядывает брюки:
– Кожзаменитель?
– Натюрлих.
– Ого! Не продаёшь?.. А нафига вам такая гробина? Берёте, чё ли?
Я тренируюсь говорить «чё ли». Решаем «несть», но до редакции не дотащили. В моих «апартаментах» нет письменного. А в редакции – как-нибудь. Нанимаю грузовик и перевожу предмет мебели в посёлок газовиков. Это микрорайон Удельска. Далековато до редакции, но мне надо больше ходить, тренировать сердце.
И у того были «планты». Один пункт, как у Бийкина (ходить пешком), хотя его сердце не нуждается в тренировках. Да, эти «длинные» люди бывают дохляками.
В посёлке газовиков ресторан «Рассвет над Лысьвой» из стекла и бетона. Жилые дома с коммунальными удобствами. Например, у меня. Рад цивилизации. В первый день был напуган. Павка Белозёркин ни слова о быте, одни хвалы…
Бийкин глядит на стол. Давно ли тащил его возлагавший надежды Гусельников?..
Немного о нём, уважаемом… Никакая это не «гробина», удобный и капитальный. Аура бензиновая отмыта глухонемой уборщицей, она и полы вымыла.
В нижнем ящике – тайник моего предшественника, которого из редакции уволили, и он умер.
