Выходит, Бийкин в этой очереди – не крайний, наверняка, и за ним заняли? Если и не заняли пока, то займут.
Anno…
Проглядывая подшивку, говорю Муратову:
– По-моему, мой предшественник Антон – неплохой журналист. Вот фельетон, автор «Тоша Егорцев». «Не стая воронов слеталась…» О квартирных махинациях…
– А-а… Он на тот момент командовал (Кочнин – в отпуске). Горком не одобрил, так как среди этих «воронов» руководители города. С тех пор – ни одного номера не идёт без одобрения горкома. – О тайнике: – Водку он там прятал. Кроме водки ему там прятать было нечего.
Не скажи! Да и водка туда не влезет. Мало того, в редакции, где находился в то время этот мебельный шедевр, не та атмосфера, чтоб бутылку в тайник прятать. У Феди, наверняка, наливают.
Кстати, другие коллеги по перу… Иванов Федор Ипполитович. Его ребёнком привезла в Удельск мать, школьная учительница из Подмосковья к отбывавшему за драку Фединому отцу. Он там умер, так и не выйдя. Мать и теперь жива. В городке этом немало лагерей. Он в кольце исправительно-трудовых учреждений. Выходцы «Удельлага» вольно работают на предприятиях, на объектах строительного управления номер тринадцать. Где другие двенадцать, никто не ведает.
Федя Иванов, будто постоянно поддатый. Дружки (шоферня) – на «моём» диване. Что они там делают? Наверное, выпивают.
Ещё один обитатель редакции: Георгий Валуй. Удивление на розовом лице: «Вы тот, кто должен быть? Или уедете, и пришлют другого?» Невольная, но едва не буквальная цитата из Евангелия от Луки, глава седьмая, абзац девятнадцатый.
– «Ты ли тот, который должен прийти, или ожидать нам другого?»
– Выучил? – у редактора тревога.
– Такое мне неведомо.
– Память хорошая? – Валя, будто с ребёнком.
– Не жалуюсь. Я из тех, «кто видит сны и помнит имена, кому в любви не радость встреч дана, а тёмные восторги расставанья».
– Волошина любишь?
– «Венок сонетов», – и её муж не лыком шит.
– «Corona astralis», – далее веду игру.
– Ну, эрудиты собрались! – в рифму – редактор.
Разговор о моём предшественнике.
Муратов:
– Не перейми его скандальность.
Такую «скандальность», как у Тоши Егорцева, ведь он – борец за справедливость, мне и перенимать не надо.
– Тошу жаль, – Валентина, по-моему, глупенькая.
– Добрый он! – из фотобудки Валуй.
– Докатился с пьянкой до грузчика, – ирония Фёдора Ипполитовича.
Они провинциалы, но приняли меня с почётом. Я – не Белозёркин, оценили. Если б не я, век бы им с Павкой. Тупой сын какого-то лесника. У меня аппаратура (у них один магнитофон на всех). Дама – по уши…
С местной знаменитостью – с Феодором (у него и Елена, декоратор), думаю, найдём общее. С гением фотоснимка Валуем, – уже. Расспрашивает о моём крае, более центральном. Мечтает побывать там с дочкой по имени Шурочка. Георгий (коллеги зовут Гошкой) – короткий, кругленький, подойдёт на роль ординарца!
– Какой глупый вывод! Разве «с почётом» приняли? В шоке: вместо вполне нормального Павки Белозёркина явился этот… Гусь…
Удивление, но имеет оттенки: от доброго (Валя, Фёдор, Гошка) до злобного (Муратов). И Леонтий был не рад. Володя подметил и «шепелявость» Кочнина «от плохо вставленных зубов», и «резиновость» Муратова. Колкие наблюдения о Вале…
«Книгу амбарную» Бийкин ударил бы об пол, но картонная обложка сработана на века, и не будет никакого урона. Вот бы владельца, этого кривляку в каскадёрке! «Очки тёмные, кепка модная», – возмущение редактора.
А вдруг врёт парень вопреки обещанию быть откровенным? Между строк бравады – горечь. Будто на котурнах и готов с них шмякнуться. Дневник от этого увлекательней.
У Бийкина теперь кое-какая информация. Правда, Бийкин-«исследователь» не доволен: мнения других фигурантов этой, возможно, криминальной истории, в отличие от показаний Володи, не на бумаге, а некий материал в голове. Но, как охотник, вышедший на тропу добычи, надеется: нужные факты из головы выйдут. Надо только шевельнуть память. И теперь о Гусельникове судачат: и тайно, и явно, и официально, и взахлёб.
Отца Павки, Ивана Павловича Белозёркина знает Бийкин, как и других руководителей (не лесник он, а лесничий, глава целой конторы), а его сына не видел никогда. «Этот парень длинный вместо моего огольца. Вбегает ко мне в кабинет, напугав секретаршу: “Вы не могли бы прекратить выделение леса под рубку тем предприятиям, которые не вывозят срубленные деревья из тайги?” Нет, вы подумайте, каков Гусь!»
Бийкин улавливает шуршание над потолком, будто там, в глубине чердака кто-то не спит, живя тайно. В этот день на первом этаже пустуют комнаты для газовиков, которые работают на трассе. И на втором – никого, кроме Бийкина, да мамок с детьми, у них ранний отбой. Вверху топают! Вроде бы низковато, но ходят…
Вахтёр Федуловна вяжет палантин, длинный, как невод.
– Снег стронулся, – нехотя откладывает работу.
От площадки второго этажа – лесенка вверх, к люку. Бийкин открывает ключом, который дала Федуловна. А тот ходит! Поднимает крышку с опасением удара ею по голове, но шум утихает! Неповоротливая бабка в телогрейке глядит на храброго корреспондента.
Бийкин – в тёмном нутре. У фронтона вполне можно ходить во весь, и немалый рост.
– Кто тут?
В ответ – вихрь в темноте и грохот на тротуаре. Слуховое окно – настежь. В нём видна главная улица, неоновые буквы ресторана «Рассвет над Лысьвой». Под фонарём обитатель чердака бежит к выработанному карьеру. Миновав ресторан, попадает в тень. Как одет, не разобрать.
Вполне реально, такого роста мог: на доме кое-где скобы, а от страха быть схваченным прыгнул в сугроб. Вон ямка, хотя, наверное, от капели.
Бийкин прикрывает окно, закрыть не вышло.
Федуловна комментирует:
– Ослобонятся из лагеря, и ну, шастать верхотурами! Пойду-ка, проверю входную дверь: на два оборота или на один.
Бийкин и у себя «проверяет».
«Зачем вы читаете мой дневник?» У этого бомжа поставленный голос? Хотя, кого только нет в этих краях! Кремлёвский часовщик отбывает в колонии номер три. Актёров немало. В оцепке театр, какого на воле нет в некоторых городках. Бийкина на премьеру пригласил замполит колонии: материал для внутриведомственного журнала «К новой жизни». И вот диктор бегает чердаком, вопрошает по телефону…
Но нет, никакой не диктор, не актёр, а именно тот, чей дневник найден в тайнике этого видавшего виды стола!
В доме тишина и – во всём городе. А вот и локомотив, бьют о рельсы колёса. Мимо – поезд: с юга – на север, а потом встречный: с севера – на юг.
Глава четвёртая
(8 февраля, суббота)