Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово
– А «Питера» у вас ещё случайно нет? – задал смешливый вопрос БГ и затянулся сигаретой.
– Питерские нам не по карману, – предвидя будущее, парировал Ашот Вазгенович. – Когда в 1946-м партия сочла джаз вредным – «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст», – в ДК «Москва» продолжал выступать местный джаз-банд. Замаскировали его под «эстрадный квартет» без опасного слова «джаз»: на сцену выходила солистка в длинном платье с декольте и музыканты, которые играли уже «подпольный» джаз. Выступали перед вечерними сеансами кино и по выходным; изнурённые войной кемеровчане танцевали под музыку «толстых». Потом смотрели американские фильмы, которые нам присылали союзники. Ну и, конечно, заходили в буфет.
Я, кстати, подготовился, вот у меня тут есть цитатка из статьи «О музыке толстых» пролетарского писателя Максима Горького в газете «Правда», послушайте: «Но вдруг в чуткую тишину начинает сухо стучать какой-то идиотский молоточек – раз, два, три, десять, двадцать ударов, и вслед за ними, точно кусок грязи в чистейшую, прозрачную воду, падает дикий визг, свист, грохот, вой, рёв, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздаётся хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки; весь этот оскорбительный хаос бешеных звуков подчиняется ритму едва уловимому, и, послушав эти вопли минуту-две, начинаешь невольно воображать, что это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, размахивая огромным фаллосом.
Это – радио, одно из величайших открытий науки, одна из тайн, вырванная ею у притворно безгласной природы. Это – радио в соседнем отеле утешает мир толстых людей, мир хищников, сообщая им по воздуху новый фокстрот в исполнении оркестра негров. Это – музыка для толстых. Под её ритм во всех великолепных кабаках “культурных” стран толстые люди, цинически двигая бёдрами, грязнят, симулируют акт оплодотворения мужчиной женщины.
Нечеловеческий бас ревёт английские слова, оглушает какая-то дикая труба, напоминая крики обозлённого верблюда, грохочет барабан, верещит скверненькая дудочка, раздирая уши, крякает и гнусаво гудит саксофон. Раскачивая жирные бёдра, шаркают и топают тысячи, десятки тысяч жирных ног».
– Сильно он их приложил, – оценил БГ вклад буревестника революции в битву с джазом.
– После такого хочется выпить! – подытожил Ашот Вазгенович.
– Не правда ли, славно, что кто-то пошёл за вином! – процитировал БГ самого себя.
– За коньяком, Борис Борисович, за настоящим армянским коньяком! Да! И за всем этим лично следил товарищ Сталин. Он стоял в сквере перед кинотеатром в длинной шинели и с той самой газетой «Правда» со статьёй Максима Горького в руке. После смерти Хозяина и развенчания культа личности демонтировали его не сразу, а, кажется, только в 1959-м – в Сибири всегда присматриваются к событиям в Центре. И этих сталиных по городу стояло штук двадцать. Незадолго до этого местные шутники – а репрессированных и их потомков в Кемерово, считай, каждый второй – засунули под мышку «вождю всех индейцев»4 непочатую бутылку водки. Не пожалели для Иосифа Виссарионовича стратегический дефицит – буквально оторвали от сердца. Так он и стоял перед «Москвой» целых три дня с водярой. Возник, как говорится, экзистенциальный конфликт – «казнить нельзя помиловать». Милиция охраняла днём и ночью, но не решалась отобрать пузырь у Вождя. После этого случая его быстренько демонтировали, поколотили на куски и упаковали в утиль, чтобы впредь шалить неповадно было. Юмористов особенно не искали. Что им теперь предъявишь? Раньше бы – сразу к стенке и: «Враг народа. Расстрелять, чтобы не повадно, глядь!», а сейчас: «Все о Сталине рыдали – аж мороз по коже! А теперь они сказали: “Слава ж тебе, боже!”»
– А что писатели?
– Писали. И не только доносы на коллег по цеху. Александр Волошин в 1950 году за роман «Земля Кузнецкая» был удостоен Государственной Сталинской премии второй степени. Роман прогремел на всю страну, был переведён на десятки языков. Денег у него было два больших чемодана и ещё маленькая тележка – на мелкие расходы, а душа широкая. Как-то вечером в декабре выходят зрители с вечернего сеанса из «Москвы», а перед кинотеатром стоит ёлка, которую Волошин нарядил палками колбасы и бутылками водки. А время голодное – послевоенное, товары в магазинах появились в избытке, это даже потом вспоминали как «сталинское изобилие», но денег у народа не было, а он приглашает: «Налетай, честной народ, сталинскую получил – отметим всем миром!»
– Во благо всех живых существ!5
– Ом мани падме хум!6 Тут чуть-чуть оттепель, потом заморозки. Как-то пережили. В 70-е наша «Москва» – снова центр городской пижонской жизни, и снова можно джаз. И, что немаловажно, сюда завозят дефицитное бутылочное пиво, которого в магазинах в те годы вовек не купишь. Выпить его, пенное, прохладное, стоя с товарищами в костюмчике из кримплена7 на открытой веранде «Москвы» с видом на площадь перед кинотеатром и ещё не шумную улицу Дзержинского, было солидно! В малом зале показывали редкие советские и заграничные ленты: фестивальное кино, Тарковского.
– А что же с акустикой в этом прелюбопытнейшем заведении?
– Звук в зале очень приличный. Проектировал какой-то «кулибин» из столицы – специально приглашали.
– Отлично! Немного отдохну с дороги и сделаем саундчек.
– Конечно, Борис Борисович.
День пролетел, как один миг: обед, экскурсия по городу, концерт.
Это был полный аншлаг. О концерте объявили всего за три дня, а продали полный зал.
Ашот Вазгенович с удивлением отметил, что публика пришла самая разнообразная: много людей за тридцать, и в то же время немало совсем молодых лиц – студентов и школьников.
– Да, некоторые люди светят, какие-то греют, а БГ и светит, и греет, – вздохнул он. Всё получилось так, как он и мечтал.
После концерта – ужин. «Великий декантинатор» с сожалением повесил на двери своего ресторана табличку «Извините, дорогие клиенты, сегодня такой особенный гость, что приходите завтра!» и был в буквальном смысле – везде.
Чем планировали угощать гостя? Королева стола – толма. Рубленую телячью вырезку сначала заворачивают в почти прозрачный ломтик мяса, а уж затем в маринованный виноградный листок. В компании мацони с зёрнами граната она оказывается сочной и живой. Вкусно, и всё тут. Это и про тушёного с помидорами и эстрагоном козленка, и про ршта – толстые армянские спагетти, сваренные и затем обжаренные с помидорами, орехами, армянским базиликом, баклажанами и шампиньонами. Необходимо признать, что, как и всякий гостеприимный армянский хозяин, Ашот был немного тиран и деспот. Он запрещал менять хоть что-то в своих рецептах, не позволял ставить солонки и перечницы на столы, ибо считал свои блюда идеально сбалансированными. В общем, проявлял темперамент. Прелесть его блюдам придавали сладковатые акценты, отсутствие которых, как он считал, испаряет из еды волшебство.
На белоснежные хрустящие скатерти, где источали немыслимо аппетитные ароматы всякие вкусности, Ашот Вазгенович выставил две запотевшие тёмно-зелёные бутылки без этикеток:
– Им арев (арм. – моё солнце), Борис Борисович, вот – как заказывали!
– А, не забыли – знаменитый сибирский первач, наслышан! Ну, давайте, за ваш гостеприимный Кемерово!
– Борис Борисович…
– Давай – просто Борис.
– Борис, армянское радио спросили: «Правда ли, что смех – это лучшее лекарство?» Оно отвечает: «Да, если у вас закончился армянский коньяк!» Но сегодня мы сделаем исключение! К первачу рекомендуем солёные закуски – всё домашнее: капустка квашеная, огурчики… И обязательно попробуйте солёный папоротник. Из тайги!
Ужин прошёл легко и весело. Борис уже обращался к Ашоту на «ты», а тот чувствовал себя на седьмом небе.
– Ашот, а кто сотворил сию амброзию8? – спросил БГ.
– Иваныч! Живёт в деревне Пугачи, это недалеко от Кемерово.
– А давай махнём к нему, в эти ваши Пугачи! – предложил БГ.
– А давай! – легко согласился уже лёгкий на подъём Ашот Вазгенович.
Дело было уже к ночи, и когда БГ, Ашот и Рюша приехали в Пугачи, Иваныч собирался ко сну.
– Доброй ночи, Иваныч! Ты уж извини, что мы на ночь глядя, но артист завтра в Москву улетает и хотел с тобой познакомиться как с творцом настоящего сибирского первача!
Лицо Иваныча потеплело:
– Ну заходите, доброму человеку у нас всегда двери открыты!
– Меня зовут Борис, а вас как звать-величать, хозяин? – поинтересовался БГ.
– Уже лет адцать как все в деревне Иванычем кличут, и ты не робей!
На столе появилась знакомая запотевшая бутыль первача, и он, как будто взмахнули скатертью-самобранкой, украсился простой деревенской закуской.
– А вы по какой части артист-то будете?
– Это же тот самый, который «Город золотой»! – поспешил вмешаться Ашот Вазгенович.
– Артист как артист. Редко народный – частично инородный. Иваныч, а в чём секрет вашего творения? – спросил БГ.
– Ты про первачок? Да какой уж тут секрет, что бабка даст, на том и ставлю – тут калинка, там малинка, тут кака лесна травинка.
– Ну, может быть, вода какая-то особенная?
– Умный ты человек! Вода – да. Её специальные ходы под землёй ведаю.
– Ашотик, а гитару-то захватили? – спросил БГ.
– Конечно!
– Давай сюда.
И БГ спел про Ереван – «Город золотой», и про старика Козлодоева, а потом ещё и ещё.
Иваныч внимательно слушал и предложил:
– Давайте-ка и я вам наше представлю – праздничное, – взял гармонь, развёл меха и сыграл что-то озорно-переливчатое.
– Иваныч, это же почти Сантана – Самба пати! – восторженно зааплодировал ему БГ.
– Сам ты – сатана. Витька это, тракторист наш, придумал, на свадьбах играет. Людям нравится. А я у него перенял!
– Ну, поздравляю ваши Пугачи с мировым уровнем! – БГ так рассмеялся, что у него даже выступили слёзы.
До третьих петухов пили они самогон, закусывали хрустящими огурцами и пели песни. И было им хорошо.
Под утро, когда Ашот Вазгенович с Рюшей уже приткнулись на стареньком чёрном кожаном диване с большими деревянными накладками по бокам и мирно посапывали, БГ обнял Иваныча за плечо и спросил:
– Слушай, а что это за книга – «Заветный корабль мёртвых»? Слышал про такую?
– А ты про неё откуда знаешь? Это же только для «своих».
– Вот видишь, значит, и я – «свой».
– Есть такая книга. Ещё на пергаментах писанная. Сколько ей лет и откуда она к нам пришла, никто не ведает. Писана кириллицей по-старому. Окована в оклад тяжёлый, да на замке мудрёном, чтобы всякий несведущий нос туда не совал без спросу. Хранят её светлые люди – есть их у нас. А сказывает она, как родится человек, да как уходит обратно к Свету.
– Ну и как же? – заинтересовался БГ.
– Да просто всё. Ты каплю видел? Пока ползёт по стеклу – это жизнь человеческая, а в лужицу упала, да в ручеёк попала – вот и к Свету вернулась. Так всё и вертится. А книга учит, как приготовиться ко встрече со Светом, не забояться.
БГ обнял его ещё крепче и спросил:
– Встретимся ещё?
– А то! Ты как устанешь там в столицах колесо сансары крутить – приезжай к нам в Пугачи, отомлеешь, – Иваныч оказался неожиданно сведущ в вопросах буддистской мысли.
На пути в аэропорт БГ уже через полусон заметил:
– А Иваныч-то наш – вылитый Де Ниро…
Через неделю БГ прислал Ашоту Вазгеновичу новую песню – «Человек из Кемерова».
Когда ему говорят, что это про него, он всегда сердится:
– Да при чём тут я? Это же он про Иваныча… – а потом шутит: – А про меня будет особенная песня – «Человек из Еревана в Кемерово»!
Бронзовый бег
– Пушкин – наше всё?
– К сожалению, да.
Песня о солнце
Площадь Пушкина
Памятник А. С. Пушкину установлен на одноимённой площади 6 ноября 1954 года.
Сама площадь была названа в честь поэта чуть раньше – в 1949 году.
Скульптор – Матвей Генрихович Манизер.
До завершения формирования площади Советов здесь был центр праздничной городской жизни: устанавливали новогоднюю елку, шумно гуляли на масленицу и выступали на митингах к дню Октябрьской революции. На старых фотографиях площади у дома №5 по ул. Орджоникидзе видны солидные деревянные трибуны для почётных горожан.
Почему именно Пушкин стал любимцем Кемерово, а, например, не Лермонтов? Странный вопрос. Ведь именно Александр Сергеевич написал о нашей Томи: «Опрятней модного паркета, блистает речка, льдом одета».
С появлением новой фаворитки площадь Пушкина приобрела столь ценимую сегодня камерность. И если бы не толпы паркующихся здесь по будням авто, то быть бы ей королевой города, а стала она королевой бензоколонки.
Глава 1
Карл Иванович Блинов, главный снабженец "Коксохима", а если покопаться поглубже, то и великий комбинатор на срок лишения свободы от восьми до пятнадцати с конфискацией имущества при отягчающих обстоятельствах, проснулся в приподнятом настроении. Такие люди как он, знавшие что и где хорошо или плохо лежит в стране, жившей в ожидании неминуемого приближения грядущего коммунизма, но превращавшей в дефицит даже спички, были голубой мечтой и ценным кадровым капиталом любого советского предприятия. Их драгоценным качеством было умение найти и взять в нужные сроки и в нужных количествах "то самое" остро необходимое всем, что не пылилось на полках. Иными словами, "достать" дефицит. Дефицитом в те годы были не только посуда, мебель и модная одежда, но и строительные краны, бульдозеры, кирпич и прочее, и прочее. В промышленности всё это называлось ёмким словом "фонды". Сначала в коридорах московских главков и министерств нужно было "выбить фонды" для родного предприятия, а потом, путём тонких переговоров и замысловатых многоходовочек, ещё и добиться реальной поставки этих самых фондов. А кто сказал, что на пути к коммунизму будет легко?
И если у какого-нибудь "Спецшаражмонтажа" не было такого "вёрткого как угорь" Карла, то и о выполнении им плана, и о реализации в срок поставленных партией грандиозных задач можно было даже и не мечтать. А значит, у начальства не будет карьерного роста, а у трудящихся путёвок на море в Сочи и новых квартир. Хотя такой нерасторопный рукамиводитель мог не только "застояться на месте", но и "загреметь" или, иными словами, "засидеться на весьма определённый срок".
"Кадры решают всё! " – так 4 мая 1935 года тонко заметил Генеральный секретарь ВКП(б) Иосиф Сталин на выступлении в Кремлёвском дворце перед выпускниками военных академий. Выпустил в воздух кольцо ароматного дыма "Герцеговина Флор" и сделал какие-то важные пометки красным карандашом в списке военачальников, которые не сумели грамотно решить все поставленные им задачи. А потом он немного подумал, улыбнулся уголками глаз и добавил: "Будут у нас хорошие и многочисленные кадры в промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте, в армии – наша страна будет непобедима. Не будет у нас таких кадров – будем хромать на обе ноги".
Так вот, Кемеровский коксохимический завод твёрдо стоял на двух крепких социалистических ногах. Да что там ногах – исполинских опорах. И в этом была немалая заслуга и героя нашего рассказа – Карла Ивановича Блинова. Да, как сказали бы сегодня, он был "конкретный решала". Таких как он, несведущие в хозяйственных делах граждане за глаза обидно называли "купцами", "пройдохами", а ещё хуже того – "барыгами", хотя бывали словечки и того хлеще. Но не будем их осуждать. Время было послевоенное и непростое. Не до сантиментов. Самого себя Карл Иванович обычно представлял как "специалиста по узким вопросам с карманами полными самых широких полномочий". Люди разные нужны, люди разные важны.
За окном его новой трёхкомнатной квартиры в только что сданном доме на улице Весенней сияло июньское утро 1953 года. Все трудящиеся давно уже несли трудовую вахту, а он – нет. Он был в законном отпуске, который специально подгадал на июнь. Любимая дочка Светочка должна была скоро родить, и от забот у Карла Ивановича кружилась голова. Даже с его могучими ("могущими") связями, обставить детскую и подготовиться к достойной встрече нового члена советского общества было непросто. Вот, например, детская кроватка. Наши советские, конечно, были в продаже, но ему хотелось для внука солидную, из дуба, чтобы с первых же дней на белом свете Блинов-младший привыкал ко всему хорошему. Коллега из Новосибирска обещал поискать по базам немецкую. Первые поставки из «нашей» Германии уже пошли, но что-то не звонил. «Надо бы набрать ему самому», – подумал Карл Иванович.
Он и имя внуку уже придумал – Максим. В честь пролетарского писателя Максима Горького. Как гордо будет звучать – Максим Андреевич Блинов! Конечно, не Блинов, а Тихонов, но будущий дед упорно называл его своей фамилией, а не отца. «Тихонов – ну что это за серость! Какая-то невзрачная, унылая как осень в колхозе, а вот Блинов – совсем другое дело. Яркая и горячая как весеннее солнце. С такой и жить, и карьеру делать – одно удовольствие». Необходимо заметить, что внука со стопроцентной уверенностью ему никто не обещал, но знакомый врач обнадёжил: «Дорогой Карл Иванович, не волнуйтесь, будет вам точно внук, гарантирую – пятьдесят на пятьдесят».
– Если внучка – тоже хорошо, но всё-таки пусть лучше будет внук. Так, куда же Варвара (жена Карла Ивановича) поставила кофе?
Почему наш герой мечтал именно о внуке, а не о внучке? При всём декларируемом в СССР равноправии мужчин и женщин, женщина всё-таки была "верным другом советского человека". Ну вот вы себе представляете, чтобы Валентина Терешкова первой полетела в космос вместо Юрия Гагарина? Или, например, чтобы главным плакатным стахановцем был назначен не Алексей Стаханов, а Прасковья Ангелина? Нет, вот! И Карл Иванович тоже таких несуразностей представить себе не мог.
Домработницу Зину он сегодня отпустил, жена с подругой упорхнули куда-то по своим "женским делам", а Карл Иванович наслаждался тишиной и спокойствием июньского утра. Он наконец-то нашел банку индийского кофе "со слоном", сварил себе чашечку крепкого ароматного напитка, развернул свежую газету "Известия" и погрузился в блестяще написанный фельетон о нерадивых строителях, которые сдали бассейн, но забыли провести в него воду.
По квартире витал тонкий аромат Chanel №5, который с изрядными усилиями, но удалось достать через знакомого мидовца в Москве на день рождения жены. Для него не было неразрешимых задач, но иногда случались «непростые» вопросы, которые требовали особого подхода. Ему нравились такие нетривиальные вызовы – заполучить то, что другим было не по силам. Это «там у них» деньги решают всё, а у нас – "связи" с нужными людьми. Впрочем, он и сам был таким "нужным человеком". На самом деле это был высокий профессионал своего дела, который в тонкостях познал советский образ жизни и плавал в нём как килька в томате. Конечно, этот умный и осторожный хитрец понимал, что «играет с огнём» по-крупному, но при этом не страдал ни от страха, ни от лишних угрызений совести – с кем нужно делился, кому надо заносил. И стал советским бонвиваном самой высокой пробы. В его защиту заметим, что не забывал он и про родное предприятие – трудился на его благо не покладая рук.
Карл Иванович взял с тарелки уже третью шанежку, так в Кемерово называют круглые булки с творогом сверху, и, напевая себе под нос какой-то прилипший мотивчик, откусил от неё смачный кусок. Аромат CHANEL оживил в его памяти известную далеко немногим историю: «Вот шанежки. Казалось бы, странное слово. А ведь мало кто знает, что пошло оно от Коко Шанель. Говорят, она обожала такие булки с творогом и съедала их на завтрак с кофеем минимум штук пять. А познакомил её с ними светлейший князь Дмитрий Романов, с которым у Коко был яркий, но короткий роман. Очевидцы рассказывают, что часто они устраивали с князем поедалки наперегонки, в которых Коко выходила неизменной победительницей. Съем и я ещё одну за её здоровье». Довольный полнотой прекрасно организованной жизни, он ласково похлопал себя по животу и расслабленно откинулся на спинку стула.
В дверь длинно и настойчиво позвонили. «Кто бы это мог быть? Может быть телеграмма от тёти Аси?" – попытался он себя успокоить.
Ой как не любили В СССР в 1953-м такие неожиданные звонки в дверь. И даже самые уверенные в себе хозяева жизни, занимавшие посты и повыше, чем Карл Иванович, вздрагивали и покрывались холодным потом, когда в их квартире раздавался нежданный звонок. Днём-то ещё куда ни шло, а вот ночью… Некоторые большие руководители от такого случайного ночного звонка сразу падали с инфарктом, а их полнотелые жены одномоментно худели килограммов на пять.
Оказалось – чепуха. Посыльный с запиской из горисполкома: «Тов. Блинов, просим срочно явиться к председателю горисполкома тов. Горюнову. Дата. Подпись».
Карл Иванович недоуменно повертел её в руках: «Странно. Вроде ничего срочного, когда я уходил в отпуск, не было. Может быть, телефон! Я же просил поспособствовать в установке в квартире телефона. Нет, ну вряд ли они стали бы посылать из-за этого курьера… Всё-таки это как-то странно…» – встревоженно размышлял Карл Иванович, выброшенный неожиданным визитом курьера из океана утренней идиллии прямо на мыс "неуютных волнений", хотя и не чувствовал за собой ничего "такого", отчего ему следовало бы волноваться.
С председателем горисполкома Константином Ивановичем Горюновым они давно были "на короткой ноге". Познакомились ещё по партийной работе в Новосибирске, а потом он вот вырос до головы Кемерово, а Карл Иванович пошёл по хозяйственной линии и осел на «Коксохиме», что тоже было неплохо – крупнейший комбинат Кемерово; с одной стороны – размах, а с другой – начальников над тобой поменьше.
«Да если посмотреть в суть вопроса, то и он, и я – мы оба по хозяйству, только у него забот больше, а денег меньше, – немного позлорадствовал Карл Иванович. – Что же я ему так срочно понадобился?». Город частенько обращался к руководству крупных предприятий – то там помочь, то тут оказать содействие. «Ну а как иначе? Одно же дело делаем».
В своей уютной жизни типичного советского элитария, Карл Иванович устраивал свои дела очень аккуратно, чтобы всё было "по полочкам" и старался не оставлять компетентным органам каких-нибудь «ниточек», потянув за которые они могли бы вытянуть на свет божий какое-нибудь бревно из «мутной воды» его трудовых будней.
Это состояние внезапной тягостной неопределённости, возникшее после визита курьера, стало для него как заноза в пятке. Сидеть с ним на месте ещё получалось, а вот пройдись хотя бы два шага и мучительно заноет: все мысли только об одном. Поэтому он не стал мешкать, а быстро оделся и направился в горисполком. Благо это было недалеко.
«Посмотрю заодно, как он там обосновался на новом месте – я ведь не был ещё у него в новом кабинете на площади», – горисполком недавно занял основательное здание напротив строящегося Дома связи, которое изначально предназначалось для других хозяев – «наркомата всего» – МВД, но потом курс партии резко изменился, и его отдали «младшей группе» – городским властям.
Прошёлся по Островского, свернул направо, пересёк просторную площадь Пушкина, в начале которой поздоровался с гипсовым бюстом поэта на белом белёном кирпичном постаменте: «Как быстро летит время… Ещё в начале 1949-го городские депутаты решили к 150-летию со дня рождения назвать площадь в честь великого русского поэта и соорудили бюст по-быстрому. Я же всё это помню. А в 1950-м должны были установить памятник, но, видимо, закрутились. В городе столько новых строек, и голова у них полна забот».
Карл Иванович остановился перед ведущими в горисполком гранитными ступенями и сердце его наполнилось восторгом, глядя как преображается улица Советская: «Красавец у нас городской совет! Жаль, конечно, что Москва башню на нём зарубила – как бы они хорошо в паре с Домом связи смотрелись! Ну конечно, им же там, в Москве, виднее. Если экономить, так сразу на Кемерово. Ни разу здесь не были, а указания слать – хлебом не корми. “Борьба с излишествами”! Далась им эта башня. В ней и кирпича-то, поди, всего на две машины. А нет ведь, нужно было указать нам из центра: "Недопустимо так бездумно транжирить народное богатство!" Касьяныч (Моисеенко Леонид Касьянович – один из ведущих архитекторов Кемерово 1940-50-х гг. В частности, по его проекту построена «визитная карточка» Кемерово – ансамбль Главпочтамт (Дом связи) и Администрация города (здание управления МВД) – С. К.) такое сильное решение на Советской запроектировал! Ночами не спит, всё чертит, макеты клеит, а они раз шашкой, два шашкой и нет вам больше башенки. Ну ладно, столица, мы её ещё при случае достроим. Не забудем, не проспим…».