Забытый аромат

Паранойя Верстовского

Посреди ночи ее разбудил грохот в прихожей. Заставив себя встать, Серафима поплелась на звук и увидела залитый и заляпанный грязью пол – утром, между прочим, тетка его мыла! – валявшиеся кучей тряпки, которые на поверку оказались штанами и рубашкой Верстовского и его самого, стоявшего в одних трусах возле холодильника и жадно поглощавшего минералку.

– Ты не поверишь, но сегодня меня с ног до головы окатила машина, – голосом умирающего трагика произнес Верстовский, отдышавшись после холодной воды.

– Эфиры хоть сдали?

– Сдал.

– А масла?

– Серафима, ты что, вообще бесчувственная? Я чуть не умер!

– Водой захлебнулись? – поинтересовалась бесчувственная Серафима, собирая с пола одежду.

– Чурка ты с глазами!

Верстовский плюхнулся на диван и потянул на себя плед.

– Сволочной народ! Нарочно ведь окатил! Повеселиться решил, скотина!

Серафима молча сунула грязную кучу в стиральную машину. Она понимала, Верстовский хочет, чтобы его пожалели или на крайний случай посочувствовали, но сил ни на то, ни на другое не было совершенно.

Верстовский еще немного поныл и замолчал.

Серафима включила стиралку и налила в стакан воды. Сушняк был дикий.

– Вообще день жуткий. Просто кошмарный, – услышала она и вдруг разозлилась.

– Да хватит уже гундосить! Ничего кошмарного не случилось! Ну подумаешь, обрызгали! Отряхнулся и пошел себе дальше!

Верстовский тут же вступил в игру.

– Да тебе вообще на меня наплевать! Сама весь день перед камерой задом крутила, а я по салонам бегал!

– Ну не бегали бы! Завтра я сама бы все отвезла! А насчет этой фотосессии, так сами бы жопой пять часов повертели, посмотрела бы я тогда, что от вас осталось!

– Ты посмотри, какая принцесса! Ей бесплатную фотосессию у модного фотографа, а она еще жалуется.

Серафима открыла рот, чтобы ответить позаковыристее, но почувствовала, что сил продолжать перепалку нет. Если что-то и оставалось, то Верстовский выпил последнее. Вот всегда так! Начнет жаловаться, ныть, плакаться, она – утешать, уговаривать. В результате он бодрым и свежим отправляется в лабораторию, а она падает без сил. Прямо вампир какой-то!

Она решила, что больше рта не раскроет и высасывать из себя последние соки не позволит, но Верстовский вдруг совершенно другим голосом сказал:

– Никто меня не окатывал. Я сам в лужу залез.

Серафима растопырила глаза.

– Чего вы там забыли?

Константин Геннадьевич глянул и отвернулся.

– Мне кажется, что за мной следят.

– Да кому вы нужны? Следить за вами…

– Уверен, что это Манин или те, кого он нанял.

– Что? – не поверила своим ушам Серафима. – Что вы несете? Какой Манин? Сто лет прошло! Да и зачем вы ему сдались? Сами говорили: он отнял все, что мог! Теперь-то ему зачем вас преследовать?

– Я не знаю! – крикнул Верстовский и зарылся глубже в плед.

– Ну вот и не говорите тогда! У вас просто старческая… как ее… паранойя!

– Паранойи старческой не бывает. Только деменция.

– Тогда это она! Вам показалось просто, вы испугались и от страха полезли в лужу! Это глюки обычные!

Верстовский не ответил, и Серафима вдруг поняла: он не шутит. Она посмотрела на торчащий из пледа хрящеватый нос и почувствовала, как от него ей передался самый настоящий, неподдельный страх.

– Константин Геннадьевич, вы точно не шутите? – спросила она.

Нос дернулся.

– Так вы его видели, этого Манина?

– Нет. Он ни разу с тех пор не приезжал в Россию.

– Как вы сюда вернулись? Объясните тогда, почему вы уверены, что он вас преследует?

– Просто чувствую.

– Что?

– Сегодня я шел к метро и ощутил на себе чей-то взгляд. Можешь мне не верить, но я узнал его. Как будто самого увидел.

– Так не бывает.

– Бывает, когда часто думаешь о человеке. Все эти годы он как будто жил рядом со мной и ждал, когда придет время нанести последний удар.

Серафима проглотила вязкий ком, невесть откуда появившийся в горле, и почему-то шепотом спросила:

– Какой удар?

– Он хочет убить меня.

– Зачем?

– Окончательно убрать со своего пути.

– Но вы уже не опасны. Вы ему не конкурент. Не мешаете.

– Ты не понимаешь.

Верстовский выпростал из пледа голову и посмотрел горячечными глазами.

– Пока я жив, он не успокоится. Пусть ничего не могу доказать, но я все знаю про него. Он убил мою жену, уничтожил во мне парфюмера. Это не дает ему покоя. Нужно убить меня, чтобы жить долго и счастливо.

Серафима потрогала ставший вдруг очень горячим лоб.

– Почему сейчас? Не раньше?

– Я хорошо спрятался. Он не мог меня найти.

– А теперь нашел? Но как?

– Как, как! Да почем я знаю! – рассвирепел вдруг Верстовский. – Случайно увидел! Следил! Разыскивал!

«Делать ему, что ли, было нечего?» – хотела сказать Серафима, но промолчала.

Таких людей, как Манин, понять невозможно. Прав Константин Геннадьевич: у них своя логика, недоступная нормальному человеку.

– И что нам теперь делать? – спросила она, и знакомое тягостное чувство полной безнадеги снова, как когда-то давно, овладело ею.

– Не знаю.

Верстовский накрылся с головой и затих.

– Бросить все и свалить на Мадагаскар? Или в подвал залезть? А если к соседям попроситься на время?

– Сидорова, прекрати. Мне кажется, он не знает, где я живу.

– Так следил же!

– Он увидел меня в городе, я попытался оторваться. Сначала в метро, потом на электричке. Проехал две станции. Пересел, вернулся, потом на маршрутке добрался до дома. Все время оглядывался и проверялся. Залез в лужу вот…

– Прямо как шпион, – не удержалась Серафима.

– А что было делать? Я испугался.

Серафиме стало жалко старика.

– Значит, он потерял вас из виду. Это уже лучше. Придется вам сидеть дома, а ездить и ходить по делам буду я. Меня он не знает.

– А если видел нас вместе?

– Да где? На светском приеме? Так мы туда не ходим.

Серафиме вдруг полегчало. Надежда есть. Поищет этот Манин, не найдет и свалит опять в свою Францию. В конце концов, они с Верстовским тоже не лыком шиты!

Бодрым шагом она подошла к дивану, вытащила Верстовского из шерстяной норы и заявила:

– Я вам ванну горячую сделаю. Потом чаем напою и спать уложу. А прямо с утра пойдем в лабораторию и будем учить ароматы. Лады?

Верстовский снизу вверх посмотрел на веснушчатое лицо, пожевал губами и прежним капризным голосом заявил:

– И рюмочку коньяку.

– Да хоть две! – весело кивнула Серафима. – Но маленьких.

Ночь она досыпала совсем плохо. Все пережитое отозвалось в уставшем теле тревожно стучащим сердцем, вспотевшей под волосами шеей и дикими мыслями, не отпускавшими ни на миг.

Ей всегда казалось, что страшнее Дениса зверя нет. Откуда взялся этот злодейский Манин? Почему он никак не оставит Верстовского в покое? За что он так сильно его ненавидит? Неужели и после стольких лет не может простить ему талант и успех? Разве Верстовский виноват, что Инга выбрала его? Ну даже если не может. Инги давно нет, успех в прошлом. Остался талант. Или нет. Талант умер, когда пропал его знаменитый нюх. Значит, нечему завидовать. Почему же тогда? Неужели Манин думает, что у Верстовского есть доказательства его вины в смерти Инги? Но Константин Геннадьевич сам сказал, что нет у него никаких доказательств. Если бы были, он давно их предъявил бы. Чего же тогда боится Манин? Почему Верстовский так уверен, что Манин хочет его смерти?

Мечась по кровати в поисках разумных объяснений, Серафима измаялась совершенно, но ни одна умная мысль ее так и не посетила. Около четырех она направилась в кухню и налила себе воды. Пить не хотелось, но надо было на что-то переключиться.

И что за ночь сегодня выдалась!

Проходя мимо лаборатории, она заметила полоску света под дверью. Бедный старый Верстовский. Потерял все: свой дар, профессию, любовь. Живет словно по привычке. Торчит в лаборатории, делает какую-то работу и возится с такой дурой, как она.

Просто потому, что очень одинок. А когда человек одинок…

Чужие приходят ночью

Эту мысль Серафима додумать не успела, потому что за окном, которое выходило на дом Княжичей, раздался знакомый звук. Серафима шагнула ближе и увидела, как от забора соседей отошел и стал удаляться в сторону выезда из поселка мужчина. В темноте короткой летней ночи она плохо его рассмотрела. Михаил вернулся? С чего так рано? Вчера только уехали с Димкой к кому-то в гости, а прибыть обещались лишь завтра. И куда он поперся среди ночи? Или это не он?

Серафиме стало трудно дышать. Она не сомневалась, что человек вышел с участка Княжичей. Звук закрывающейся калитки она успела выучить наизусть. Сначала тихий скрежет, потом тоненький писк, а затем щелчок. Он вышел, и калитка захлопнулась. Нет, это точно не хозяин. Это кто-то чужой. А если чужой, значит…

– Вор, – произнесла она вслух и кинулась вон из дома.

Хорошо, что не успела надеть обувь, иначе произвела бы столько грохота, что однозначно испугала Верстовского еще больше. Она подумала об этом вскользь и побежала дальше.

Калитка была закрыта. Серафима нагнулась, отыскивая спрятанный ключ. Он лежал у калитки под камешком. Это плохо. Выходит, незнакомец тоже знал, где он находится, вышел и сунул ключ на место. Нет, тогда ему пришлось бы нагнуться, в темноте пошарить, отыскивая камень. В этом случае она обязательно заметила бы это движение. Тогда он должен был сначала разогнуться или встать, если присел. Но человек просто пошел прочь, не задерживаясь даже на то, чтобы закрыть калитку. Он уже двигался вдоль забора, а калитка продолжала издавать тоненький писк. Или он положил ключ на место, а потом уже вышел из калитки. Тьфу ты, дура!

Серафима открыла калитку, вошла и замерла, прислушиваясь. А вдруг вор не один? Может, их еще трое в доме орудуют, а этого за водкой послали.

Она прислушивалась так напряженно, что зазвенело в ушах. Ни звука. Чувствуя противную дрожь в коленках, она поднялась на крыльцо и потянула на себя ручку входной двери. Заперто. Она приложилась ухом к прохладному металлу. Ничего не слыхать. Если бы в доме кто-то был, то не стал бы запирать дверь. Или стал, чтобы никто не нагрянул внезапно? А как же тогда тот, которого за бутылкой послали?

Она спустилась со ступенек и пошла вдоль дома, чувствуя, как от страха двоится в глазах. А ну как сейчас выскочит бандит и, не раздумывая, полоснет ножом по горлу?

За домом тоже никого не было. Она посмотрела на окна. В доме темно. Конечно, воры могли выключить свет специально, чтобы наблюдать за ней из-за шторы.

Серафима остановилась у террасы, раздумывая, что ей делать. Следов взлома не обнаружено, так обычно пишут в полицейских протоколах. Никаких разрушений на участке нет. Следов от воровских ботинок в темноте все равно не разглядишь. А может, она все придумала? Человек просто шел мимо, и все.

Она закрыла глаза, вспоминая, и сразу увидела его. Вот он выскользнул из калитки, засунул руки в карманы и, не оглянувшись, пошел вдоль забора. Даже не очень торопился. Значит, был уверен: опасаться некого.

Как вор попал на участок? Заходил ли он в дом? И главное – что украл?

Серафима снова вспомнила угловатые движения незнакомца. Если засунул руки в карманы, значит, никакого мешка или сумки при нем не было. Украл что-то ценное, но мелкое, которое просто по карманам можно распихать. Деньги? Драгоценности? Трудно даже предположить, какие такие ценности могут водиться у Княжичей. Ну а если деньги? Возможно. Но неужели, уезжая, Михаил оставил в доме наличные? Не похоже на него. Да и сколько денег там могло быть? Все, что зарабатывает, тут же вкладывает в дом и в автомастерскую. Или он как раз и припас энную сумму, собираясь купить что-нибудь для бизнеса?

Серафима вдруг спохватилась. Чего она тут стоит и размышляет! Надо же позвонить Михаилу и предупредить! Она похлопала себя по бокам и поняла, что стоит в халате, телефона нет. Вот идиотка! А если бы ее схватили бандиты? Даже сообщить никуда не смогла бы!

Серафима двинулась вдоль террасы к калитке и вдруг, проходя мимо окна, глядящего в сад, почувствовала незнакомый запах. Она остановилась и принюхалась. Да это же тот самый кожаный запах, который так любят брутальные мужчины, она еще когда-то пыталась примерить к Михаилу! Ничего оригинального – химические реактивы и только. Да и компоненты известные: табак, можжевельник с камфорной кислинкой, ром для эпатажа, и фужерные – горький апельсин, лимон, бергамот. Вполне типично для альфа-самца. Нота кожи в шлейфе довольно тяжелая. Надо было поднять ее на середину. Похоже на Италию. Там бруталов особенно любят.

Но не это главное. Запах мужчины – теперь она знала точно, – совершенно не похожего на Княжича. Если допустить, что Михаил вдруг решил выбрать одеколон, никогда не взял бы подобный.

Она столько раз проворачивала в голове возможные варианты, что знала точно – солоноватая минеральная амбра, пряный телесный черный мускус или даже белый, пахнущий мылом и чистотой, острый и жгучий кастореум, землистый и горьковатый ветивер, травянистая, смолисто-терпкая и дымная пачуля – вот что подошло бы Михаилу Княжичу.

Никакие химические запахи не годятся. Зачем ему пахнуть дорогой машиной? В эти игры настоящие мужики не играют. Они не хотят изображать альфа-самцов. Честно говоря, ему и парфюм никакой не нужен. Княжич сам по себе пахнет так завораживающе сексуально, что и добавлять ничего не надо.

Он и не добавляет.

Неподалеку – ей показалось, прямо за воротами – щелкнула, открываясь, дверца машины. Серафима облилась холодным потом. Ну все! Ей пипец! Преступники вернулись и сейчас начнут ее убивать. Она оглянулась в поисках убежища, но на улице послышались голоса. «К тете Паше муж из командировки вернулся, – догадалась она, – той, что живет через два дома». Просто ночью звуки иные, более резкие. Серафима выдохнула и двинулась к калитке. Немного переждала, пока все снова стихнет, и тихонько вышла.

Быстрее надо позвонить Михаилу. Теперь она не сомневалась: в его дом приходил вовсе не друг.

Зайдя в дом, Серафима тихонько прошла в свою комнату и взяла телефон. И что она скажет? Я видела постороннего человека, выходящего от вас. Нет, не так. Мне кажется, тебя обокрали, срочно возвращайся. А если не кажется? Еще конкретнее? У вас был вор! Тьфу! Зачем незнакомец стоял у окна все-таки? Или не стоял, а залезал через него? Да нет, окно точно закрыто было. Получается, этот гад даже в дом не входил? Зачем тогда заявился? Нет, тут что-то не так. Калитку же он открыл! Как? И вообще, что делал человек в чужом доме в три часа ночи? Явно не друга навестить собирался!

Она покрепче перехватила мобильник и решительно стукнула пальцем по цифре «восемь».

– Ты куда звонишь?

Телефон испуганно подпрыгнул в руке и грохнулся на пол. Составные части разъехались в стороны, как хоккеисты на льду.

Серафима проводила их глазами и обернулась. В проеме двери с напряженным лицом стоял Верстовский. На нем была любимая серая пижама, и с лицом такого же цвета он напоминал серую моль, вылезшую из пустого шкафа.

– Вообще-то… соседу нашему, Михаилу, – ответила Серафима, опускаясь на корточки.

– Сексом по телефону решили заняться?

Серафима взвилась, как пружина.

– Да вам-то какое дело, чем мы решили заняться? Чего вы пристали! И никакой он мне не любовник! Я предупредить хотела!

– О чем?

– Что возле его дома человек ходит.

– И что?

– Так он из калитки вышел!

– Из чьей?

– Княжичей!

Верстовский шагнул ближе и уставился на нее.

– Серафима, говори толком. Что за человек и откуда взялся.

– Да ниоткуда. Просто увидела, как он выходит из калитки.

– И что?

– Да что вы заладили! Ну сходила посмотреть, не вор ли.

– И что?

– Да хватит уже «чтокать»! Я ничего не выяснила. Двери и окна все закрыты. Тишина.

– Так он был один?

– Да вроде.

– А что за человек? Ты рассмотрела?

– Нет, конечно. Он в капюшоне был. Весь в темном. Я только запах услышала.

Верстовский вдвинулся в комнату сильнее и посерел еще больше.

– И что ты услышала?

– Кожаный аромат.

Она никак не ожидала, что ее слова произведут такое разрушительное действие. Верстовский буквально рухнул на ее кровать и затрясся мелкой дрожью.

– Дяденька, вы чего?! – позабыв имя своего благодетеля, вскричала Серафима.

– Это он! Он уже здесь!

Верстовского буквально колотило. Серафима, у которой ночное происшествие начисто выбило из головы историю о Манине, все вспомнила и бросилась к старику.

– Вы с ума сошли! Это не Манин никакой! Человек приходил к Княжичам! Просто увидел, что хозяев нет, и зашел проверить, нельзя ли чем-нибудь поживиться! Вдруг окно забыли запереть! Или на дворе случайно бензопилу оставили!

Верстовский покрутил головой.

– По-твоему, это был мелкий воришка? Или бомж, случайно зашедший на огонек?

– Не важно! Главное, мы здесь ни при чем! Он даже не взглянул на наш дом, когда мимо шел!

– Дура ты, Серафима! Тупая колхозная дура!

Верстовский посмотрел на нее с ненавистью.

– Тогда ответь мне, какой это был запах? Дорогой или дешевый?

Серафима, не обидевшись на «колхозную дуру», закрыла глаза и тут же снова почувствовала аромат. Он словно залез к ней в ноздри и обосновался там, такой явственный и очевидный, что по спине пробежали мурашки. Она еще немного помедлила, проверяя себя, и ответила:

– Это был дорогой аромат. Очень дорогой.

Она медленно опустилась рядом с Верстовским и посмотрела на серую фигуру остановившимся взглядом.

– Значит, это был не вор?

Верстовский засунул руки между коленей, чтобы меньше дрожали.

– Вряд ли вор вообще стал бы пользоваться парфюмом, идя на дело.

Серафима задумалась. Ну пусть не стал бы, и что? Все равно непонятно, почему Верстовский решил, что это по его душу? Он же от Княжичей шел!

– Это он, я знаю. Или тот, кого он послал. Нет, никого посылать не станет. Он должен все увидеть своими глазами, – забормотал Константин Геннадьевич, все больше сжимаясь.

– Что увидеть?

– Я тут и жду его прихода.

Серафима разозлилась.

– Ну какую же фигню вы несете, честное слово! Какого такого прихода ждете? Это он должен бояться вашего возмездия и прятаться по норам! Вы ни в чем перед ним не виноваты, а дрожите, как будто преступник – это вы!

От этих слов Верстовский дернулся, словно его ударили.

– Прекрати нести бред, дура! Он убил Ингу! Он предал нашу дружбу! Он заразил меня вирусом! Он разрушил всю мою жизнь!

– Так, а я про что! Вы не должны бояться этого подонка!

В порыве Серафима поднялась и нависла над щуплой фигуркой, как скала над пожухлым кустиком.

Верстовский быстро глянул. Горячность Серафимы словно приободрила его.

А она продолжала бушевать.

– И вообще, не понимаю, с чего вы все это взяли? Мало ли почему он носит дорогой парфюм! В магазин зашел и надушился! Или чужую одежду надел! Украл и надел! Он к Княжичу приходил, это точно! Просто не смог внутрь попасть и ушел, несолоно хлебавши! А вы уже чуть не описались со страху!

– Ты не понимаешь. Я уже давно чувствую рядом присутствие Манина.

– Вы придумываете.

– Нет.

Серафима с шумом выдохнула. Совсем от страха ополоумел, старый.

– Ну тогда скажите, что, по-вашему, он делал у соседей.

– Наблюдал за нашим домом. Это самое удобное место.

– А почему даже не посмотрел в нашу сторону, когда уходил?

– Да именно поэтому! Если бы ему нужен был твой Княжич, он обязательно посмотрел бы на окна соседей, чтобы убедиться: за ним никто не наблюдает.

– Вовсе не обязательно. Он же знал, что ничего не украл. Так чего ему бояться?

– Он залез на чужую территорию. Этого достаточно.

– Ни фига подобного! Он может сказать, что ошибся домом, хотел узнать дорогу, воды попросить. Миллион отмазок!

– Тогда чего ты бросилась этому Михаилу звонить?

– Ну… просто…

– Вот то-то и оно. Ну ничего. Я всегда знал, что он придет закончить свое черное дело, и приготовился.

Верстовский устало поднялся и, шаркая тапками, отправился восвояси. Спина под серой пижамой горбилась.

Серафима проводила его взглядом и принялась собирать детали от телефона. Если не заработает, то на другой она накопит еще не скоро. Крышка все никак не хотела защелкиваться. А все потому, что руки не слушались хозяйку. Дурацкий вор все никак не шел из головы.

Или Верстовский прав, это был не вор? И приходил он не к Княжичам? И что Верстовский имел в виду, когда сказал, что готов? К чему он готов?

Господи, да он решил покончить жизнь самоубийством!

Не помня себя, Серафима бросила на пол почти собранный телефон и кинулась в комнату Верстовского.

Дверь была заперта, но обезумевшую Серафиму это не остановило. Со всей могуты она навалилась на преграду. От ужаса силы ее удесятерились, и дверь, не выдержав страстного напора, распахнулась.

Посреди комнаты стоял Верстовский с пистолетом в руке.

– Дяденька, не надо! – заорала Серафима и кинулась прямо на направленное на нее дуло.

Верстовский еле успел опустить оружие. Она схватила его за плечи и стала трясти изо всех сил.

– Вы с ума сошли! Зачем? Да неужели из-за сволочи этой надо себя жизни лишать! Не допущу! Не позволю! Слышите?!

Голова Верстовского моталась из стороны в сторону так, что он даже сказать ничего не мог. Наконец, изловчившись, он вырвался из ее цепких рук и отскочил, прикрывшись письменным столом.

– Ты рехнулась, что ли, дура! – заорал он. – Какого черта дверь ломаешь! Ничего я не собирался лишать! Совсем ополоумела?

– Да как же…

Серафима отступила и посмотрела на злобную физиономию Верстовского. Следов обреченности и решимости покончить счеты с жизнью на ней действительно не наблюдалось.

– А пистолет тогда для кого?

– Для Манина. Когда он сюда заявится, я покончу с ним раз и навсегда, – совершенно спокойно заявил Верстовский.