поэту, был невыносим мужчине,
достался юноше, которого в помине
уж нет давно. Тому назад лет двадцать
скандально мы успели распрощаться.
23
С тех пор он изменился, похудел,
обвисла кожа возле кадыка,
впитался в кожу запах алкоголя –
аскезы чистой страшные уроки
претерпевает плоть; к небытию
дух приучаясь, обретает свойства
мучительные, праздные, ничем,
нисколько не оправданные. Павел
чуть-чуть не дотянулся, не достиг
всамделишных высот. Ну да, не гений –
но сколько можно в нашем поколенье.
24
Я не любил стихи его. Дух чистый,
безблагодатный в них витал, слагался
в советский стиль, стесняющийся низких,
навыказ, чувств; служилый слог, унылый,
чуть-чуть морализирующий плелся,
платился долг, был без изъяна звук,
и я не понимал, зачем все нужно:
без бесовщины, наглости и лжи
какая тут поэзия?
Скажи,
теперь – в аду, в раю, в пределах света
или постылой тьмы – тебе, поэту,
не трудно ль переучивать язык?
Иль ботает там всяк, как здесь привык?
25
Мы продолжали с ним общаться, я
сдавал его лечиться – бесполезно;
платил его долги – как в прорву деньги
кидал; носил продукты – он почти
не ел. Я выполнял постылый долг,
мне каждый раз был как серпом по яйцам
идти к нему.
Так нынешний Сальери
прислуживает Моцарту по мере
возможности – и травит только тем,
что в магазинах продают со скидкой.
Так прожили мы, лучшие губя
дни, двадцать лет в отсутствие тебя.
Но вот все изменилось…
26
Он рассказал, как повстречались вы,
он рассказал несчастный инцидент,
печальный случай: пробежь пешехода
