Собирай и властвуй
– А парень-то с руками, – говорили починковские мужики, – и, кажется, с головой…
– Во-во, себе на уме! – подхватывали в Лучистом. – Арестант он и есть арестант, как не закручивай…
Женщины, особенно молодые, на другое внимание обращали: пронзительные синие глаза, длинные волосы, убранные под волшебную сетку, мягкие черты лица.
– Великосветский вельможа, точно тебе говорю, – так и слышалось, – а что голос грубый и хриплый, так долго ли застудить?
– Нет, из чародеев он, из алхимиков, потому и волосы не стрижёт, что в них у него сила!
Волосы, кстати сказать, смущали не только женщин, но и мужчин, и мужчин, наверное, даже больше. Баандар с парой дружков попробовали выдрать – не получилось, скорее наоборот.
– Осторожней, волосатый, – после с Барагузом разговаривали смотрители – разговаривали, подкрепляя слова ледяными дубинками, – ещё один такой случай, и вернёшься в острог.
– Хорошо, ребятушки, хорошо, не серчайте!..
Урок Барагуз понял: ссор старался избегать, нанялся рабочим на лесопильню. Вскоре и знакомыми обзавёлся, часто у него собирались, гуляли от души. О доме на окраине говорили уже не иначе как о месте злачном, смотрители не раз наведывались с проверками, но ничего из ряда вон.
Топчан для любовных утех подходит не в пример лучше балкончика, хотя и узок, и жестковат. И как они с Тарнумом на нём умещались? Или всё дело в том, что с Тарнумом? Скинув ноги, Рута полусидит-полулежит, Барагуз перед ней на коленях. На шее его смеётся-болтается амулет Хакраша, пятиконечная звёздочка. Камешек на шее Руты тоже подпрыгивает, высекает редкие искры стыда. С ним она пойдёт к Горячей, если Барагуз откажет, и пусть этот камешек утянет на дно.
«У страны своя амнистия, у меня – своя, – решила Рута, и с наступлением лета выпустила себя из тюрьмы, освободила. – Хватит оплакивать мать, хватит оплакивать себя, достаточно!» И гуляла, и танцевала, и пела – кто же знал, что так далеко зайдёт? Почему Тарнум не остановил, как мог не заметить, что у неё появился другой? А Барагуз подобрал ключик, и не ключик даже – отмычку. Рассказывал о хитрой такой – как проволока с виду, на деле же металл мнётся, можно вылепить любой ключ. Вот он и вылепил, и вставил, и повернул, и открылось. Рута и знак придумала, как подать, и в дом помогла скрытно пробраться.
– Душно у вас здесь, – сказал он в первую же их ночь, – долго не задержусь.
– Мне и самой душно, – вздохнула она тогда, а в сердце вспыхнула надежда.
В ту ночь разговора не получилось, и потом, и потом тоже, но не теперь. Пришло время обратиться с просьбой, услышать ответ, хороший, плохой ли.
– Эх, и ядрёная же ты деваха! – Барагуз отваливается, тяжело дышит.
Рута сводит ноги, ничего уже не пьянит, да и пьянило ли? Устала, как же она устала…
– Возьми с собой, как соберёшься отсюда уходить, – вот и просьба, но голос, её ли это голос?
– Не понял…
– Всё ты понял…
– Даже так? – Барагуз ухмыляется, в глазах злой огонек. – Хорошо, я подумаю.
Рута не настаивает, не хочет показаться жалкой. «Подожду, – думает она, – в Горячую всегда успеется».
Ждать приходится долго: проходит месяц, другой, дело к зимнему пику, когда зиму сменит межа, самое особенное время года, оно же и первое из пяти. Порой накатывает, тянет рассказать обо всем Тарнуму, тогда Рута вспоминает ночь с Барагузом в Гнезде, в подробностях вспоминает, и желание рассказать сразу же пропадает. С Барагузом с той ночи виделись от силы раза два или три, да и то, впопыхах как-то. Готовится ли он к тому, чтобы покинуть посёлок? Хотелось бы думать. Домашние хлопоты помогают отвлечься, Рута уходит в них с головой: если не стиральное дерево, то швейный механизм, оснащённый ледяными иголочками, если не швейный механизм, то кухня с морозильным кубом, скалкой-самокаталкой и прочими подобными полезностями. Айрис навещает часто – чаще, чем хотелось бы – и одна приходит, и с Маклаем, и с Нином. Что-то почувствовала? Скорее всего, да только поздно уже, слишком поздно. Так ли, иначе, но в починке Рута больше не останется, нет.
– Я за тобой, – Барагуз пробирается в дом ночью, появляется в спальне.
– С ума сошел! – Рута вскакивает, – а если бы муж?
– Обижаешь, крошка, всё схвачено.
– Но с ним же ничего плохого?
– Нет, конечно, или я похож на душегуба? Поторапливайся, собирай узелок.
– Что, прямо сейчас?
– Да, прямо сейчас, – отвечает Барагуз резко. – С севера большая баржа идет, нам с ней по пути.
– Так, а что взять? – Рута мечется.
– Тебе видней, крошка. Если есть хороший оберег, бери, их на реке много не бывает.
Рута хватается за кусочек артефакта на шее, тут же отдёргивает руку, словно обжёгшись. Снимает цепочку, засовывает под подушку. Не её это вещь, нет, не её. Она – мягкий лёд для лепки, а тут камень, для твёрдого человека. Тарнум найдёт, Тарнум поймёт, Тарнум выдержит.
– Так есть амулеты?
– Есть, и ценности тоже есть, но там шкатулка хитрая…
– Хитрые я люблю, – подмигивает Барагуз, – показывай.
[Год двадцатый] Вторая мать
Хлада, город-порт Тёплая Гавань
[1]
И улочка кривая, и домик самый скособоченный – значит, то самое место. Идти сюда одной было опасно даже днём, но ждать больше Рута не могла. Ребят Виргила не решилась просить, а девчонок просить себе дороже: будут потом судачить, зачем ей алхимица понадобилась, сойдутся, понятное дело, на одном, на этом самом. Куда же Натала запропастилась? Второй месяц нет. Она бы выручила, за ней, как за каменной стеной. Главное, что вынесла Рута из плавания по Горячей: женское легко переплавляется в мужское, мужское – в женское.
Дверь была приоткрыта, Рута толкнула, переступила кривой порожек, спросила:
– Можно?
Грубо сколоченный стол, за ним старуха – страшная, как есть страшная. Глубоко посаженные глаза, нос крючком, бородавка на подбородке, да ещё с волосками…
– Заходи, – прокаркала, поправляя лохмотья.
У стола на треноге стоял котелок, в нём что-то булькало, исходило красноватым парком. Под потолком пучки высушенных трав, свисают гирляндами, на полу бусы и шкуры, клубки шерсти и мотки проволоки, кристаллы и фигурки, вырезанные из корней.
– Здоровья, бабушка, – Рута поклонилась, – долгих лет…
– Чего хотела?
– Мне бы артефакт…
– Если чадо вытравить, то шуруй отседова, запрещено теперь! Али не слышала, что хладовлад повелел? Брюхатых не принимать, содействия им не оказывать, повинные да будут посажены, кхе-кхе, на кол.
– Нет, мне не вытравить, – быстро сказала Рута, – мне от кошмарного сна.
– С этим тоже шутки плохи, – старуха воздела скрюченный палец, – эфирный уровень, понимать надо.
– Не откажи, бабушка, – Рута всхлипнула, – пропаду я…
– Ну, не реви, не реви, – смягчилась алхимица, – помогу, чем смогу. Расплатиться-то есть чем?
– Дерево у меня, – Рута положила на столешницу два бруска, подумала, добавила третий.
– Не люблю дерево… – проворчала старуха, – ну, да ладно.
Попробовала каждый брусок на зуб, два отложила в сторону, один бросила в котёл. Варево тут же сменило цвет с красноватого на зелёный, потянуло чем-то затхлым, сухим.
– А оно сразу поможет, – спросила Рута, – или нужно будет ещё раз приходить?
– Зависит от того, как много выпьешь варева, как быстро деревяшки сгрызёшь, кхе-кхе.
– Что, правда?
– Нет, кривда, – хрипло рассмеялась алхимица, – шуткую я.
Над котлом уже поднимались серые и зеленоватые пузыри, лопались, разбрызгивая изумрудные искры.
– Как красиво… – залюбовалась Рута.
– Вон тот кристалл подай, – сказала старуха, – рядом с веником из душицы.
– Этот?
– Да не этот, дурёха, который в носке недовязанном!
– А, поняла.
Рута протянула длинный прозрачный кристалл с четырьмя гранями, алхимица быстро прочитала над ним заклинание, бросила в котелок. Вспух большой пузырь, лопнул, разлетелся на искорки. Старуха, ловко орудуя деревянной ложкой, достала кристалл со дна, ухватила двумя пальцами, осмотрела. Из прозрачного тот стал молочно-белым, увеличился, самое меньшее, вдвое.
– Вот, держи. Как применять, знаешь?
– Положить под подушку, – отчеканила Рута, заворачивая волшебный предмет в тряпицу, – так всю ночь и спать, не вынимая.
– Правильно, – алхимица покивала. – Сон ярким будет до необычайности, но больше уже не повторится.
– Кристалл разбить потом?
– А как хочешь, можешь и разбить, без разницы.
По дороге домой Рута не удержалась, заглянула на аллею хладовладов. Отсюда лучше всего был виден замок правителя, не уставала им восхищаться – башни из волшебного льда сверкают, словно алмазы, а конусы крыш из синих торосов, кажется, проходят сквозь небо. Хладовлады минувших лет смотрели на замок вместе с ней: кто-то опирался на меч, кто-то держал на плече булаву, кто-то сидел на снежном медведе. Высеченные изо льда, они как нельзя лучше соответствовали своему титулу. Имён Рута не запоминала, ибо зачем? Тот для неё так и был Мечником, тот – Крепышом, а этот – Наездником-на-Медведе.
До сих пор не верилось, что она в столице, Тёплой Гавани. Погода теплее, это уж точно, а вот люди наоборот – сложно бы здесь пришлось, если бы не Натала. Домик её, Наталы, недалеко от стены – пусть крохотный, зато какой уютный! Настоящая игрушка, что ты ни говори. Поперечная перегородка делит его на две комнаты, в центре перегородки арка, и сразу от входа видишь большое окно, с листами волшебного льда в переплёте. В первой комнатке слева кухня, справа – камин, на полу огнеупорная шкура какой-то гигантской ящерицы. Во второй комнатке слева кровать, справа – уборная, а у окна – складной столик. В первой комнатке у перегородки два комода, крючки для одежды, полки для обуви, с обратной же стороны на перегородке укреплено оружие: кинжалы, метательные ножи, даже звёздочки в четыре луча. Прикасаться к оружию Натала запретила строго-настрого, а Рута и не прикасается, ибо зачем? Таким не то что порезаться – зарезаться недолго!
Закрыв дверь на все запоры, Рута освободилась от верхней одежды, прошла к столику у окна. Шторы задёрнула, артефакт устроила между баночек с притираниями. Под подушку его определила уже перед самым сном, сама ложиться не торопилась, взялась за пасьянс. Сойдётся, или нет? Круги к овалам, квадраты к звёздам, переворот… звёзды к овалам, круги к квадратам, переворот… Ещё карта, и ещё, и ещё – сошлось! Значит, и с избавлением от кошмарного сна должно получиться, хотя много о таких артефактах страшного говорят. А видеть один и тот же кошмар на протяжении года разве не страшно? Нет уж, хватит с неё, будь что будет. Голову на подушку кладёт, будто на плаху, светильник на столике горит до утра.
[2]
Рута и Барагуз в крохотной каютке, на жёстких лежанках, разделяет их узкий, в пару шагов, проход. Со стороны головы большая скрипучая дверь, со стороны ног сундучок под скарб, прикрученный к полу. Воздух тяжёлый, с вонью ржавчины, с трудом входит в горло, с трудом выходит из лёгких. Рута чувствует, что ещё немного, и задохнётся, потому поднимается, проходит сквозь дверь. Каютки охватывают кольцом трюмы, трюмы охватывают кольцом машинное отделение. На миг стены становятся для Руты прозрачными, и она видит в центре машинного отделения огромный артефакт-механизм, крутящийся огненным колесом. Так вот оно какое, сердце баржи!
Рута следует дальше, узким трапом поднимается на верхнюю палубу, пролезает сквозь люк. Четыре высоких борта, четыре шпиля-оберега по углам, с красными огоньками в навершиях. Основную часть палубы занимает груз – сложенные штабелем брёвна, меньшую – надстройки вроде капитанской каюты, камбуза, голем-склада.
– А ты что здесь делаешь? – капитан Вульм появляется словно бы из ничего, хватает за плечо.
– Я недолго, – лепечет Рута, – я подышать…
Глаза у капитана в красных прожилках, серая кожа в язвочках, волосы тоже серые, свисают сосульками. Голос же подобен грому, грохочет на самое ухо:
– Надышишься, сукина дочь, ты здесь такого надышишься!..
– Ещё немного, мой дорогой, и погубят её не вредные эманации, а твои вопли…
Это говорит женщина, выглянувшая из голем-склада – волосы острижены коротко, морщинки в уголках губ, уголках светло-зелёных глаз. А в следующий миг она уже рядом с капитаном и Рутой – высокая, одета в мужское, через плечо перекинута перевязь с метательными ножами.
– Отцепись, Натала, – Вульм неохотно отпускает плечо Руты, – не лезь не в своё дело.
Дав знак Руте, чтобы стала за спину, Натала улыбается капитану:
– С твоего позволения, я о ней позабочусь.
– Как знаешь, – на ременной петле у Вульма большой молот-киянка, забрасывает на плечо. – Моё дело – предупредить.
– А он прав, – говорит Натала после того, как капитан скрывается за штабелем брёвен, – здесь опасно.
– Знаю, – Рута вздыхает, – но внизу так тесно, так душно…
– А ещё скучно, – кивает Натала. – Пошли, кое-что покажу.
Стоит им подойти к борту, как ночь сменяется днём, мир, до того чёрный, меняет краски: чёрной остается только река, серый берег переходит в серое же небо, на нём белый глаз Игнифера.
– Сейчас будут мамонты, – говорит Натала голосом Айрис, – не пропусти.
Баржа с лохматыми исполинами проходит быстро, Рута смотрит во все глаза. Девочкой она мечтала увидеть – хотя бы одного, хотя бы издалека! – как же долго пришлось ждать, пока мечта исполнится.
– Какие красивые, – шепчет, вцепившись в обледеневшую кромку борта, – какие могучие…
Снова опускается ночь, звёзды на чёрном небе, звёзды в чёрной воде, Рута просит:
– А можно Чистое озеро увидеть? Ну, пожалуйста!
Натала к чему-то прислушивается, качает головой:
– Нет, пора тебе возвращаться в каюту.
– Но почему?
– Почему да почему – скрипов, что ли, не слышишь?
Появляется Вульм – снова из ниоткуда, отпихивает Наталу в сторону, грохочет своим зычным голосом:
– Дай-ка я!
Вскинута киянка, удар, и Рута, не успев даже ойкнуть, проваливается на свою лежанку. Барагуз как спал, так и спит, только на другой бок перевернулся. С Рутой же после удара что-то случилось, как бы проснулась во сне: знает, что будет дальше, во всех подробностях знает. Порывается было разбудить Барагуза, предупредить, но понимает – нельзя. Если нарушит ход сна, тот сломается, будто баржа, и затонет, забирая с собой. Потому Барагуза Рута не трогает, и вообще тихо сидит, лишь одну вольность себе позволяет: делает перекрытия баржи прозрачными.
– Скрип-скрип, – юркие рыбки скребут длинными заостренными хвостиками о днище, – скрип-скрип…
Это – мечехвосты, а где они, там завсегда и крупная гадина. Вот и она: на глубине под баржей проплывает нечто, похожее на очень большое бревно, спереди и сзади – полные игольчатых зубов пасти, тело покрывает чёрная чешуя. Вынырнув позади баржи, гадина поднимается над водой, словно змея, стоящая на хвосте, издаёт свист, от которого режет уши.
– Разрази меня гром, амфисбен! – кричит Вульм, – да какой здоровущий-то, стерва!
Гадина отплывает, становится, ухватившись пастью за пасть, колесом, колесо мчится на баржу… Удар!
– Натала, сыть рыбья, где големы? – капитан не менее страшен, чем чудовище.
– Оснащаю! – доносится со стороны склада.
– Коломёты им всем, коломёты! Иной снастью эту тварь не проймёшь!
– Не дура, сама поняла!
Из капитанской каюты тем временем появляются стражи-алхимики: Кунг и Дурной Глаз. Лица у них похожие – плоские; Кунга отличает большая белая борода, заплетенная в две косицы, Дурного Глаза – чёрное бельмо.
– Поторопитесь, господа чароделы, – гремит Вульм, – потопит нас эта зверюга!
Кунг становится с одного угла баржи, Дурной Глаз с другого; у Глаза простой ледяной жезл, у Кунга – посох с круглым навершием, сплетённым из проволоки, в котором, как в тюремной клетке, мечется огонёк. Алхимики выкрикивают заклинания, и на водную гладь опускается огненный ковёр, его прошивают ледяные копья. Разъярённый, амфисбен наносит удар такой силы, что баржа кренится, часть брёвен переваливается за борт.
– Вот же нечисть! – размахивает молотом капитан, – язва гнойная!
Натала выводит големов-стражей, расставляет по левому и правому борту. Как обычно, по двое: один – стрелять, другой – заряжать.
– Что случилось? – внизу, в каютке, Барагуз просыпается, трясёт головой.
– Я не знаю… – Рута отводит глаза.
Два угловых стержня тем временем уже потухли, с левой стороны баржа потеряла защиту. Амфисбен тут же вгрызается в боковой борт, другую пасть перекидывает на палубу. Проглочен один голем, другой, затем и капитан, бросившийся на гадину с киянкой. Алхимики бьют совместным заклинанием – огненной сферой, исторгающей ледяные стрелы, сбивают тварь с баржи.
– Он вернётся, – говорит Кунг, – ибо вкусил крови. Нужно восстановить стержни, иначе погибнем.
– Я пуст, – отзывается Дурной Глаз, утирая тыльной стороной ладони кровь из-под носа.
– У меня сил достанет, но лишь на один, – Кунг смотрит на огонёк в навершии посоха.
– Есть два латентных среди пассажиров, помнишь?
– А это выход… – Кунг оглаживает бороду. – Свою же силу сохраню для боевого заклинания.
Наверх их выводит Натала: Барагуз озирается, как загнанный зверь, Рута идёт к своему стержню спокойно. Алхимики берут крупицы заключённой в них силы, разжигают пламя охранных чар.
– Что бы ни случилось, не сходите с места, – предупреждает Кунг, – вы теперь и есть стержни.
Амфисбен появляется с того угла, где Барагуз, поднимается над баржей, клацает зубами. Кунг рядом, делает над навершием посоха пассы, приговаривает:
– Сейчас, я сейчас…
Барагуз, однако же, не выдерживает – срывается с места, бежит.
– Стой! – Натала пытается его удержать, но отброшена, откинута сильным толчком.
Один из големов разворачивается, стреляет, кол меняет в полёте направление, догоняет человека, пробивает насквозь. Барагуза бросает на борт, какое-то время он за него держится, затем переваливается.
Рута тоже пробита колом, колом боли. Сама не понимает как, но держит два стержня сразу, а они пьют её, пьют.
– Ты должна выстоять, – голос Дурного Глаза над самым ухом, – должна…
Кунг тем временем заканчивает заклинание, бросает огненный шар. Амфисбен выдерживает и его, но панцирь защитных чар наконец-то растрескался, лопнул. Первый же посланный Наталой кол пронзает гадину насквозь, вылетает с другой стороны.
– Так тебе, сучий потрох! – ликует женщина, – и ещё получай!
Руте уже не больно, только холодно, закрывает глаза…
…И просыпается. Суёт руку под подушку, достаёт четырёхгранный кристалл – тот угольно-чёрный, уменьшился вдвое.
[3]
На площади Правосудия не протолкнуться – очередная казнь. Руту Розамунда сюда привела, жужжит на ухо:
– Ох, и лютый новый хладовлад, ох, и лютый! Остроги, говорят, теперь и в мерзлоте будут, и у Хребта даже, представляешь?
Под крики и улюлюканье на эшафот выводят трёх арестантов, смотреть на них страшно: заросшие, грязные, с пустыми глазами.
– Слушайте, слушайте! – звонкий голос глашатая. – Банда Лукана, пираты ничтожные, пантеону противные, да казнены будут! Вероломные барж расхитители, тридцати трёх починков погубители, убийцы и кровопийцы…
Толпа ярится, но умолкает, стоит на эшафот подняться палачу. На голове у того острый колпак, в руке кистень с шипастым ледяным шаром. Свита, послушная его приказу, приковывает преступников к столбам, те безучастны, будто уже мертвы.
– Ставлю, что первым среднего приколошматит! – выкрикивает долговязый парень, едва не заехав локтем Руте в нос.
– Нет, первым того, что справа, ставлю на него! – вопит кто-то с другой стороны.
На удар игольчатого шара, и хряск, и брызги крови Рута уже не смотрит – не на что там смотреть.
– Пойдём отсюда, – бросает Розе, – с меня достаточно.
– Нет-нет, ты что, никуда я не пойду, – отмахивается та, – самое же интересное!
Ну, нет, так нет – Рута начинает высвобождаться из крепких объятий толпы. Та отпускать не хочет – тянет назад, теснит, но куда там! Здесь вывернулась, здесь заломила руку, а здесь и приложила слегка… А там бочком, бочком, и уже не на площади – юркнула в переулок.
– Эй, держите, – доносится сзади, – рыжую эту держите – лягнула меня!..
– Ага, карман держите шире, – мурлыкнула себе под нос.
У Руты хорошая школа: таверна «Красные сапожки»; танцует там семь дней в декаду, как и Роза, и другие девушки. Моряки, они же народ горячий, не зазеваешься. А зазеваешься, так вмиг на каком-нибудь судёнышке очнёшься, пускаемой по кругу, как бутылка рома.
– У меня сцена, а не дом терпимости, – не устаёт напоминать Виргил, хозяин таверны, да только кто его слушает.
Руте и самой не уберечься бы, если б не покровительство Наталы. Её суровый нрав по всей округе знают, связываться дураков нет. Натала в «Красные сапожки» и определила, узнав, что в Тёплой Гавани у Руты никого.
– Первое время у меня поживёшь – и не перечь! Ты, детка, всех нас спасла, а я, заруби на рыжем своём носике, долгов не забываю.
Рута только кивает, робея под суровым взглядом.
– Осталось решить, куда тебя пристроить… Ну-ка, повернись, руки подними… Угу, вполне, вполне… Танцевать любишь?
– Да…
– Вот танцевать и будешь, Виргил с радостью примет. Уж я позабочусь, чтоб с радостью, и никак иначе.
Впрочем, одними танцами дело не ограничивалось: поклонниками Рута обзавелась быстро, с несколькими из них связь была на чуточку больше, чем просто дружеской. О жизни до побега она пыталась забыть, вырвать из себя – одно с лёгкостью вырывалось, другое сидело крепко. Тарнум не только не забывался, ещё и сниться начал; во сне ничего не говорил, просто стоял и смотрел. Поступила Рута проверенным способом: пошла к алхимице, попросила кристалл. Так же избавилась от сна о родительском доме с его уютной печью, сложенной из блоков волшебного льда. То ли дело замок хладовлада-правителя, из тех же блоков сложенный, – вот его бы не отказалась и во сне видеть каждую ночь.
К аллее хладовладов Рута и направлялась, но что-то кольнуло, и развернулась, к домику Наталы бросилась. Не обмануло предчувствие: застала хозяйку дома, перебирающей ножи.
– А, вот и ты, – сказала Натала, – как раз попрощаться хотела.
– Что-то случилось? – спросила Рута.
– Да, есть немножко, – в ножны на наруче отправился трёхгранный стилет, – насторожили хладовлада некоторые мои дела. Стало быть, небольшое морское путешествие не помешает.
На мгновение Рута застыла, закусила губу, затем выпалила:
– Возьми с собой!..
– С чего бы?
– И море хочу увидеть открытое, и земли другие…
Натала сперва нахмурилась, но потом усмехнулась:
– Ха! И сама такая, не могу долго на одном месте! Добро, беру с собой, если успеешь за минуту собраться…
Рута успела, и через четверть часа они уже были в порту. В кораблях чуточку уже разбиралась, подумала: «Какой же? Та пузатая бирема, гружёная с верхом? Тот грозный ледоход? А может, тот красивый корвет?» Нет, свернули в сторону простой големной галеры.
– Не знаю, обрадуешься ли, – сказала Натала, – но в попутчиках у нас старые знакомые…
Пояснения не требовались – Рута увидела два плоских лица, отличительный знак восточной расы, ундинионцев. Кунг и Дурной Глаз. Обрадовалась ли? Уж точно не огорчилась, ведь плохие воспоминания о плавании по Горячей вырваны вместе с кошмарным сном.
[Год двадцать второй] Второе рождение
Синглия, город-порт Декабрина
[1]
Жил Кунг в башне, стояла башня в предместьях города – невысокая, сложенная из камня, с зубчиками. Как в Декабрину приплыли, алхимик пригласил к себе, предложил у него и остаться, Рута от предложения не отказалась. Что она, дурочка, что ли, от такого отказываться?
Ярусов в башне три: на верхнем у Кунга личные комнаты и мастерская, средний – гостевые покои, нижний – кухня, баня, голем-склад, и тому подобное, хозяйственное. Рута, понятное дело, расположилась на среднем, выбрала себе комнатку самую приятную. Во всю стену, противоположную двери, лист волшебного льда, оправленный в оконную раму, и благодаря чарам кажется, будто и правда окно. Вид из этой диковины открывается на море и утёс вдалеке, щербинками в утёсе – гнёзда грифонов (создания крупные, с человека размером, из «окна» видятся крошечными, будто стрижи). Пол застелен ковром, с ворсом по щиколотку, кровать – тенётой, нежной тканью, получаемой от пауков-вышивальщиков. Изначально и не ткань вовсе, а паутина, как рассказывал Кунг, ценится очень дорого. В общем, приятно, одно слово, приятно!
Уютно устроившись на кровати, Рута раскладывает пасьянс – свой любимый, «Огненное колесо». Круги к овалам, квадраты к звёздам, переворот… звёзды к овалам, круги к квадратам, переворот…
– Рута, к тебе можно, маленькая? – осторожный стук в дверь, голос с лёгким гортанным акцентом, – хочу поделиться успехом.