А гульфик его удивил ещё больше. Всё бы вроде ничего, но на складке швов он увидел частицы ярко-жёлтого металла. Сомнений не было: это было золото.
Дальнейший, даже более тщательный осмотр рубашки и пальто не дал никаких дополнительных результатов. Стало понятно: преступники знали, где и что искать. Но если с золотом было всё более и менее ясно, то с письмом (так для себя назвал Игнат Тимофеевич клочок бумаги) оставалась загадка. Зачем грабителям письмо?!
«И фамилия редкая, интересная – Вайхомов… С Кавказа, что ли?!»
День клонился к закату. Нужно было время, чтобы всё обдумать, и Пятровский, положив в маленький бумажный пакетик частицы найденного золота для последующего исследования, добавил его к письму в портсигар и отправился к себе. Утро вечера мудренее…
* * *
Проснулся бывший титулярный советник от лёгкого толкания своего кота. Рыжий, то ли замёрзнув, то ли с голода, то ли оттого, что ему нужно выйти на улицу, аккуратно лапкой толкал своего хозяина. С годами Игнат Тимофеевич определил три причины такого поведения своего кота и каждый раз, когда с этим сталкивался, в упор смотрел на него и спрашивал:
– Гулять? Спасть? Есть?
На одном из этих слов кот облизывался, и тогда становилось понятно, что же он хочет на самом деле.
Так они и жили.
В этот раз кот намекнул на прогулку. Обычно для бывшего титулярного советника всё это заканчивалось сопровождением кота к парадной и открыванием двери, чтобы тот выскочил на улицу. Но сегодня он почему-то решил выйти с ним на улицу. Рыжий рванул к двери, но, увидев, что хозяин не уходит, а стоит в проёме, и даже больше! – вышел за ним, очень удивился и, глядя на него, решил не уходить далеко и тут же, возле дома, стал справлять свою кошачью нужду.
А Пятровский вышел лишь подышать и посмотреть на погоду. Вечером его пригласили на ежегодное заседание ветеранов судебных следователей, дабы подготовиться к ежегодному празднованию образования оных. В этот раз планировалось отметить тридцать первый год.
В прошлом, юбилейном, от празднования было решено отказаться вследствие невозможности прогнозирования последствий на подготовку и издание «Положения о губернских и уездных земских учреждениях 1890 г.»[3 - Представлено на сайте «Музея истории Российских реформ имени П.А. Столыпина».]. Тогда этот, как считали некоторые либералы, «контрУказ» свёл на нет все старания Александра II, и, в целях избежать возможных несогласий и протестов, праздник было решено перенести. А потом и отменить. Поэтому в этом, 1891 году его проведение планировали на широкую ногу.
Игнату Тимофеевичу не хотелось идти на это собрание. С каждым годом истинных ветеранов, его сверстников становилось всё меньше и меньше, а «молодёжь», выходившая на пенсию, уже была совсем не той, с которой Пятровский мог легко общаться.
У них были совсем другие интересы и взгляды на общество и жизнь в целом. Они взахлёб обсуждали путешествие цесаревича по Востоку.
– Вы слышали? Николай Александрович в конце января покинул Цейлон и отправился в Сингапур! – говорил один.
– Право, любезнейший! У вас устаревшие сведения! Он уже побывал на острове Ява и направился в Бангкок для встречи с королём Рамой V! – оспаривал происходящие события второй.
– Вы совсем не отслеживаете путешествие цесаревича! От Рамы он уже получил местный орден и кучу подарков и сейчас направляется в столицу Китая, Нанкин! – утверждал третий.
Такие разговоры-сплетни-домыслы никак не интересовали бывшего титулярного советника, но что было, то было… Обсуждали что угодно, кроме профессиональных вопросов. Ему было скучно. Он не хотел туда идти…
– Ну что, тигра? Пойдём домой? Тебе же поесть надобно! – после традиционного «кис-кис» негромко проговорил Игнат Тимофеевич, завлекая кота домой.
«А Клавдия знает своё дело!» – в который раз отметил Пятровский. Корюшку она обжарила прекрасно! Не подгоревшая мука в свежем постном масле совершенно не отбила чудесный слабо-огуречный запах этой прелестной рыбки!
«Как можно сравнивать её с мойвой Баренцева моря, балтийской или черноморской килькой, азовской тюлькой или байкальским омулем?! Каждая из этих рыбок вкусна и полезна, но именно корюшка, эта “драгоценность” Санкт-Петербурга, не идёт ни в какое сравнение с этими обитателями водоёмов Российской империи!»
В общем, обдумывая всё это, бывший титулярный советник и не заметил, как «слопал» большую часть порции Рыжего как свою.
– Ладно, котя… – слегка икнув и вытерев жирные пальцы об салфетку, глядя в удивлённые глаза своего питомца, пробормотал Игнат Тимофеевич. – Мяска тебе сегодня дам…Клавдия! А есть ли у нас ещё чего к корюшке?
Это был формальный вопрос, потому что у кухарки всегда «было чего», и она, за совсем недорогую плату, жалилась над стариком, которому было тяжело ходить, но иногда требовалось для завершения трапезы.
– Конечно, ваше благородие! Из Вольска, от кумы моей… Столовое вино Павла Васильевича Краснова в сорок градусов. Не изволите?
– Отчего же не изволить, голубушка? Обязательно изволю! Несите грамм двести, не более! Потом, если что, ещё на ужин откушаю… Кстати! Что у нас на ужин?
– С вашей картошкой грибов отмоченных нажарю.
– Что за грибы?! Уж не отравить ли меня хочешь?! – весёлым голосом спросил Пятровский. Он очень любил грибы и всегда ждал, когда Клавдия предложит ему их.
– Не пужайтесь, ваше благородие! Боровики! Отборные боровики! Мне из Псковской губернии сродственница доставляет прямиком к дому! Настолько вкусны – пальчики оближете!
– Вот и отлично! Но попрошу тебя: свари малый кусочек поросятины… Я Рыжему обещал… А из бульона потом суп какой-либо… Хотя нет. Не какой-то, а с клёцками! Давно мечтаю…
– Разорит он вас, ваше благородие, Рыжий ваш… Конечно, сварю и приготовлю, можете не сомневаться! – улыбаясь и ласково поглаживая по холке мимо проходящего кота, ответила кухарка.
После этих слов и в предвкушении замечательной трапезы Пятровский осознал, что сегодня он никуда не пойдёт.
«Всё ж таки есть прелесть в пенсионной жизни, – подумал Игнат Тимофеевич. – Особенно это, конечно, если она подкреплена финансовой составляющей…» – вздохнул он.
В ожидании ужина бывший титулярный советник улёгся на кровать и, почёсывая живот такого же довольного, как и он сам, Рыжего, начал впадать в послеобеденный сон, непроизвольно смешивая реальность с постоянно всплывающими воспоминаниями…
* * *
С фамилией следователь решил повременить, а в первую очередь заняться орудием убийства – ножом.
Архивы полиции не дали никаких результатов, при этом один из старожилов сыска посоветовал ему обратиться в бывшую Кунсткамеру, а ныне в Музей антропологии и этнографии на бывшей Кадетской набережной линии…
– Обратитесь к Леопольду Ивановичу фон Шренку. Он, без сомнения, подскажет вам в ваших поисках.
Игнат Тимофеевич так и сделал. Шренка он встретил после его очередной лекции в Николаевской Академии Генерального Штаба подле Английской набережной, 32.
Статский советник представился и сообщил ему тему своего обращения. Леопольд Иванович любезно согласился рассмотреть рисунок возможного орудия убийства, но только по пути в Николаевскую морскую академию, где ему предстояло прочитать очередную лекцию.
– Присаживайтесь! – проговорил учёный, предлагая Пятровскому место в экипаже. – Давайте посмотрим, что там у вас за «ятаган» такой!
– Что, простите? – удивлённо ответил статский советник.
– Не обращайте внимания, мой друг! Мне просто нужно отвлечься от только что прочтённой лекции, чтобы потом сосредоточиться на следующей. И вы попали ко мне как нельзя кстати! Показывайте!
Игнат Тимофеевич развернул перед Шренком рисунок.
– Кто автор сего рисунка? – озадаченно спросил учёный.
– Хирург Императорской медико-хирургической академии Яков Николаевич Чустович.
– Знаком с его родителем. Достойный гражданин. – И он продолжил рассматривать рисунок.
Игнат Тимофеевич выдержал в разговоре классическую паузу, чем произвёл на Леопольда Ивановича хорошее впечатление. Было видно, что учёный знает ответ, но ждал посыла от статского советника. Не дождался и начал сам.
– Это нож тлинкитов.
– Чей, простите?
