Кисть и пистолет. Мое сердце пусто

Зал почти пустой, да и кто поедет в такую даль завтракать? Наверное, Бетти притащила меня сюда с какой-то целью. Завтрак мне не понравился – не очень уважаю рыбные блюда, всегда предпочитаю добрый стейк. Но здесь с мясом не разбежишься. Мои ожидания оправдались: после того, как мы расправились с первыми тарелками, причем Бетти ела с удовольствием, а я только поковырял несчастную рыбку вилкой, она – Бетти, а не рыба – наконец высказала свою мысль:

– Робби, ты не хочешь съездить со мной в Нью-Олбани? Это рядом с Колумбусом.

– Тебе что-то нужно, чтобы я сделал? – Сказал напрямик, так как уже ждал подобное или близкое предложение. Ну не станет же она только для пары постельных игр мотаться в Нэшвилл. Но она сделала удивленное лицо:

– Нет, милый. Думала, что тебе надоело уже сидеть в Нэшвилле. Показала бы тебе наш дом, познакомила бы тебя с мужем.

– Ничего себе! Чего ради собралась меня с ним знакомить?

– Робби, почему ты сегодня такой грубый? Думаю, тебе полезно было бы с ним познакомиться. Исаак очень влиятельный, помог бы тебе устроиться.

– Не понял. Мне не нужно устраиваться, у меня все в порядке.

– Не нужно так, Робби. Ты же нигде не работаешь, и на счету у тебя кот наплакал. Я просила Исаака, он через знакомого банкира узнал твое финансовое положение.

– Элизабет, я просил тебя влезать в мои дела? Мне это совсем не нравится.

– Не сердись, я только хочу помочь тебе. Ведь мы же друзья?

Смотрю на нее и не могу понять: издевается надо мной или такая глупая? Нет, глупой она никак не может быть. Но и издеваться надо мной у нее пока нет причин. Ясно же, что хочет после милого завтрака отправиться со мной прямо в спальню.

– Конечно, друзья. Но зачем знакомить с мужем? Как ты собираешься представлять меня?

– Без проблем! Скажу, что ты мой друг. У нас с Исааком полное понимание. Он в возрасте, болячки донимают, ему не до меня. Так что он к моим друзьям относится с терпением. Ему главное, чтобы я не досаждала.

– Все равно не понимаю. Он ювелир – ты говорила – я в этом деле ничего не соображаю. Да и не работал я после армии. И желания такого нет.

– Роберт, давай говорить серьезно. Тебе еще нет сорока, ты силен, обходителен. Любая женщина готова ради тебя делать все что угодно. Но пройдет десяток лет, и все изменится. Нужно готовиться к обеспеченной жизни. Или ты надеешься удачно жениться?

– Ну, наверное, не на тебе. Нехрен меня учить, что делать. Разберусь сам со своей жизнью.

– Извини, Робби, я не хотела обидеть. Делай все, как хочешь, но, пожалуйста, поедем ко мне в Огайо. Мне очень нужно показать Исааку, что я могу заинтересовать серьезного мужчину. Что мне сделать, чтобы ты поехал?

– Вечером поговорим.

Я уже понял, что внутренне сдался, тем более что в одном она права – кому я буду нужен через десять-пятнадцать лет.

К моему удивлению, после завтрака она предложила поехать в Фрист Арт Музей. Сказала, что там сейчас проходит интересная выставка современной американской живописи. Мол, затем она и приехала в Нэшвилл. Музей так музей, плохо, что выставка современной живописи. Я в ней совсем не разбираюсь – моя преподавательница хороших манер успела рассказать мне только о классической живописи: всякие Рубенсы, Эль-Греко, Рафаэли. До современной живописи мы так и не дошли – я от нее удрал, когда она собиралась рассказывать о Матиссе, Мане и Моне. Так что придется бродить по залам с умной рожей и помалкивать.

Фрист Арт Музей оказался на Бродвее, в паре миль от нашего отеля. Мне не хотелось крутиться по всем этим авеню и стрит, поехал по 155-му шоссе вокруг города и въехал с северной стороны. Действительно, этот путь оказался короче. Но машину я оставил у отеля, где мы пересели на такси. Поди найди около музея свободную стоянку… В этом музее нет постоянной экспозиции – возможно, это правильно. Не сможет Нэшвилл конкурировать с Нью-Йорком, Бостоном или Сан-Франциско. Зато удобно проводить временные выставки. На такую мы и попали.

Мне нечего сказать обо всех этих картинах и скульптурах. Вернее, какие там скульптуры? Мне временами казалось, что выставлены груды металла, непонятных предметов и обезображенные фигуры то ли людей, то ли чертей. А картины поражали широкими мазками. Возможно, их рисовали малярными кистями. Ладно, все это ерунда, может быть, я просто ничего не понимаю в современном искусстве, но в одном из залов я к большому своему удивлению заметил Молли. Она стояла с двумя парнями, и они что-то обсуждали, размахивая рукам. Точнее, размахивали парни, а она вглядывалась в небольшую картину. Я подошел поближе. Слава Богу, на картине был нарисован обычный человек. То есть это не было изображение человека квадратами, полосками, треугольниками. На картине был военный. Я сразу определил, что это морпех, но без оружия. Стоит, внимательно смотрит куда-то. То есть смотрит морпех, а не Молли. Впрочем, она тоже внимательно смотрит – на картину. Конечно, я подошел, поздоровался. Она оторвала взгляд от картины – глядит на меня. Возможно, не сразу узнала. Да я бы тоже не узнал ее, если бы она двигалась, как большинство людей в этом зале. Привлекла мое внимание именно этой неподвижностью.

– Роберт, это вы? Вы интересуетесь живописью?

– Не очень, Молли. Я со знакомой, сопровождаю ее. А для нее это интересно. А чем эта картина привлекла твое внимание? Простите, ваше внимание.

Она рассмеялась. Совсем непринужденно. И на щеках появились на мгновение ямочки.

– Просто этот солдат очень похож на вас. Вот я и разглядывала. Раньше вы меня называли на ты.

– Нет, это не солдат, это морпех. Но вы очень изменились.

Конечно, теперь это не та мокрая рыжая девчонка, которую я подобрал на дороге, хотя рыжей осталась. Вгляделся внимательнее в картину. Действительно, немного похож на меня, вернее на моего брата Джорджа. Вспоминаю, когда я его последний раз видел. Наверное, когда был у отца в отпуске. Он тогда оканчивал школу. Но что-то осталось в этом бравом морпехе от него.

– Да, похож на Джорджа, моего брата. Впрочем, в форме мы все немного похожи.

– А вы, Роберт, тоже служили в морской пехоте?

– Да, конечно, и отец, и я, и Джордж хотел пойти. У нас в Орегоне многие идут в армию. Думаю, дети Джорджа тоже пойдут в морпехи. Приличные выплаты, после службы можно начать строить собственный дом.

– А ваши дети тоже пойдут служить?

– Откуда у меня дети? Не женат и пока не собираюсь жениться.

Опять рассмеялась:

– Не зарекайтесь. Найдется храбрая женщина – окольцует вас, будут и дети.

– Почему храбрая? Я такой страшный?

Не успела ответить, так как подошла Бетти.

– Робби, познакомь меня с девушкой.

– Да, виноват. Бетти, это Молли. Молли, это Бетти.

– Очень приятно!

– Очень приятно.

Не похоже, что дамам очень приятно. Но мне-то какое дело?

– Молли, вы интересуетесь живописью?

– Да, Бетти. Я немного рисую. Не профи, просто любитель.

Бетти вгляделась в картину – вероятно, искала повод что-то сказать, чтобы последнее слово осталось за ней:

– Робби, этот мужчина так похож на тебя… Не тебя, случайно, рисовали? Ты ведь тоже был морпехом. Пойдем, я тебе покажу интересную картину.

– Иди, я следом подойду, через минутку.

Непонятно зачем занес в телефон номер Молли. Она тоже записала мой номер.

После музея был обед, потом мы немного развлеклись с Бетти, следом поужинали в номере, и наконец Бетти снова насела на меня с просьбой посетить ее с Исааком дом. А я, слабовольный, согласился.

Молли

Переход в спальню Моше благоприятно сказался на моих занятиях живописью. Теперь я могла работать и поздно вечером. Но жестко запретила себе касаться карандаша или кисти после десяти вечера. Позже я только читала книги, забравшись с ногами в кресло в кабинете Моше. Мне нисколько не мешало присутствие Ребекки, когда я что-нибудь делала в бывшей гостевой. Ребекка рассказывала длинные истории из своей жизни, а я только иногда вставляла два-три слова. Через некоторое время я уже знала эти истории почти наизусть. Она просила звать ее Рива, но я долго привыкала к этому имени. Только в самом начале она рассказала мне как-то о Фреде, потом никогда не упоминала его.

А с Моше ее познакомила тетушка. Моше тогда был младшим компаньоном в небольшой фирме, производившей кондитерские изделия. Он ухаживал за ней почти год, и в конце концов она согласилась выйти за него замуж. Несколько раз рассказывала, какое у нее было на свадьбе роскошное платье, приносила свадебные фотографии. Судя по фотографиям, Моше был не слишком привлекательный: на несколько сантиметров ниже невесты, близорукий, растерянно улыбающийся, как будто и не верящий, что такая красивая девушка согласилась связать с ним свою судьбу. Но в реальной жизни он оказался цепким. Быстро стал равноправным компаньоном в фирме, потом, после смерти основателя, – главой. Ему удалось развить фирму, расплатиться с висевшими на ней долгами, приобрести несколько кондитерских магазинов. «К сожалению», – каждый раз со вздохом завершала рассказ о нем Ребекка, – «умер слишком рано». Давний приятель семьи – адвокат – помог Ребекке продать фирму, и это позволило ей безбедно жить последние двадцать лет. К несчастью, Господь не дал им детей, да и немногочисленных близких родственников она похоронила. После этих слов она всегда прикладывала платочек к глазам. Но я точно знала, что слезы у Ребекки высохли много лет назад. Рассказав одну или две истории из своей жизни, Ребекка уходила в спальню, а я продолжала рисовать или читать книгу.

Однажды Рива принесла шкатулку. В ней, помимо нескольких золотых и серебряных колец, сережек и брошей, оказалась перламутровая коробочка. Меня поразило, как изменилось лицо Ребекки, когда она открывала ее. Мечтательное выражение, так непохожее на обычную ее сдержанность. В коробочке оказался комплект украшений: колье, серьги и кольцо. Ребекка вынимала по очереди каждое из них, подносила ко мне на своей сухой ладошке:

– Это бриллиантовое колье и серьги Моше преподнес мне на пятилетие нашей свадьбы, когда стал хозяином фирмы, а кольцо подарил еще перед свадьбой.

Колье было белого золота, с пятью подвесками, на которых сияли прозрачные камни. На средней, помимо крупного прозрачного камня, был еще и небольшой зеленый. В головке кольца помещался на четырех ножках сверкающий прозрачный камень, а серьги украшены, помимо прозрачных камней, маленькими зелеными. Я никогда не видела подобной красоты.

Да, никогда не видела бриллиантов, но по виду Ребекки поняла, что они ей дороги не только своей стоимостью, но и воспоминаниями о счастливой молодости, о муже. Конечно, я восхищалась ее «игрушками», но тут же отметила про себя, что подобного комплекта у меня не будет никогда. Да и не нужны мне дорогие украшения.

Странные отношения установились с Биллом. Ему двадцать семь лет, женат, но детей нет. Непонятно, как супруга постоянно отпускает его вечерами из дома. Он всегда либо сидит в небольшом баре на Бродвее, либо заглядывает к знакомым. Впрочем, он упомянул, что у его жены своя компания. Ко мне заходит каждую субботу вечером. Почему именно в субботу, не знаю. Но Ребекка к субботе обязательно заказывает у Флоренс пирог, так что вечер субботы для нее двойной праздник, ведь Билл тоже внимательно слушает ее. После субботнего чая мы с Биллом обычно уходим в гостевую, и он рассматривает все, что я нарисовала за неделю. Ему не очень нравится мой стиль, но он честно указывает только на мои ошибки, не навязывая свой путь. Пару раз пыталась расспросить его о жене, но он отмалчивался или отделывался двумя-тремя фразами.

С очередных получек купила все для работы маслом, мне ведь почти негде тратить деньги: питаюсь бесплатно в кафе у Флоренс, за жилье плачу, я уже писала это, смешные деньги. Может быть, не все – некоторые краски очень дорогие, но мне пока вполне достаточно. Пару наиболее приличных, на мой взгляд, акварелей пыталась повторить в масле. Получалось плохо: все же это совсем разная техника. Поэтому в одну из суббот пришла в «свой» парк тяжело нагруженная, ставила эксперимент. Нарисовала первый этюд в масле, потом долго смотрела дома – ничего похожего на то, что видела в парке. Вялые цвета, не та зелень, все не такое, как в природе. Еще несколько раз экспериментировала, пришла к выводу, что нужно давать более интенсивные, чистые тона, чем видишь в природе. Но если для этюдов – учебных этюдов – парк годится, для картины нужно искать более интересный сюжет.

К тому времени на акварелях перестала замечать явные ошибки. Что это? Действительно не ошибаюсь или слишком привыкла к этим сюжетам? Глаз скользит, ничего не замечая. Спросила Билла, тот пожал плечами:

– Да нет, вроде все нормально – средненькие акварели. Кстати, такие покупают. Они успокаивающе действуют на нервы. Если поставишь парочку недорого, долларов по 40–50, их купят.

Сказал это и забыл, перешел на размышления о своей последней неудаче на выставке. Оказывается, о нем ничего не написал художественный критик, посетивший галерею. А я задумалась. Раньше даже мысли не было о продаже моих опусов. В то же время слова Билла при первой встрече о том, что, работая в кафе, никогда не стану художником, помнила всегда. Но твердо решила – посредственные акварельки выставлять на продажу никогда не буду.

На выставку во Фрист Арт музее я ходила три раза. Не так уж часто у нас представляют такое множество современных картин. Каждый раз останавливалась около портрета военного в полный рост. В первый раз не поняла, что меня в нем привлекает. Но на второй раз сообразила – молодой солдат похож на Роберта… Роберта, каким я его увидела в освещенном лобби отеля во Франклине. Ведь до этого было темно и страшно. Нет, я почти сразу поняла, что это не он, память на лица у меня хорошая. Здесь были не те брови, глаза чуть уже расставлены. Пыталась понять, почему меня так привлек этот портрет, в общем-то ничем не примечательный. И вспомнила свой стыд, когда поняла, что Роберт и не собирается воспользоваться моментом. Кстати, что же он такого сказал, что мне стало стыдно? Тогда, утром, не могла вспомнить и сейчас не помню.

На следующий день мы были в музее с Биллом и его приятелем-художником. И встретила у портрета самого Роберта. Вернее, он меня окликнул. Ничем не выдала своего даже неприличного интереса к картине, спросила, не он ли на ней, хотя прекрасно понимала, что это невозможно. Он сослался на своего брата – возможно, рисовали его. Упомянул, что в его семье все мужчины служат в морской пехоте. Воспользовалась моментом и спросила, будут ли его дети служить там же? Из ответа поняла, что он не женат и не планирует жениться. Хотела его немного подразнить, и в это время к нам подошла женщина, по-хозяйски увела его. Мы только успели обменяться номерами телефонов.

Осталась у картины, не гляжу на нее, размышляю. Почему я так вела себя? Несколько неестественно. Интересно, заметил ли он это? Скорее всего, нет. С ним шикарная женщина, правда, старовата на мой взгляд. Роберт выглядит лучше ее. А может быть, это только кажется мне? И почему меня это интересует? И телефонами зря обменялись. Никогда он не позвонит мне. Зачем это ему? Он помог, как мог, и выбросил меня из головы. Я тем более не стану ему звонить – о чем говорить? Рассердилась и прервала беседу, вернее, спор моих «сопровождающих».

Моя хозяйка, Ребекка, что-то совсем расхворалась. Ей стало трудно ходить. Купили ей коляску. Она может и сама на ней ездить по квартире, но иногда помогаю ей. Категорически отказалась брать с меня хоть какие-то деньги за проживание. Наверное, это правильно. Я теперь не только приношу ей еду из кафе Флоренс, но и делаю всю работу по дому: отношу в прачечную белье, прибираюсь в квартире, покупаю в супермаркете то, что нельзя заказать у Флоренс. Aleksey’sMarket не очень далеко – по прямой чуть больше четырех миль, но на машине приходится покрутиться. Ребекка давно уже отдала мне ключи от своей машины. Билл привел приятеля, разбирающегося в машинах, тот повозился с ней и наладил все. Так что я теперь «с колесами». Радует, что рядом с супермаркетом – Warehouse 521. Не подумайте, что это склад. Возможно, когда-то здесь был склад, но год назад некая Джинни Смит преобразовала его в артистическое прибежище. 521 – это его адрес на Хеттер Плейс. Одноэтажный кирпичный розовый барак с дверью, выходящей на Хеттер Плейс. Рядом с дверью – въезд для машин, он почти всегда наглухо закрыт. Внутри много помещений – как залов для выставок, так и уютных комнатушек для приватных встреч. Здесь можно встретиться с друзьями, но здесь же проводятся лекции, выставки-продажи картин, скульптур – всего, что может быть создано многочисленной армией вольных художников и скульпторов Нэшвилла. Рядом я насчитала шесть кафе разного калибра, рассчитанных на посетителей супермаркета, выставочного зала и соседних бизнесов. Это место я полюбила, хотя сама только смотрела, слушала других.