Кисть и пистолет. Мое сердце пусто

Через час в доме уже полиция, врач констатирует смерть всех трех бандитов. Следователь опрашивает меня, я рассказываю всю историю, мне нечего скрывать, я работал на законных основаниях, а рядом с бандитами найдено оружие. Ицик предпочитает не вмешиваться. Даже уехал в свою спальню после обмена любезностями со следователем. Еще через час появилось полицейское начальство, молчит, по недовольному лицу видно, что начальника подняли с постели. Прибывший адвокат Ицика разговаривает со следователем. Полицейский начальник ушел в спальню Ицика – вероятно, он знал о готовящейся засаде. Рассвело, хотя солнце еще не взошло. Тела бандитов многократно сфотографированы и увезены. Мне бы сейчас в ванну да завалиться спать. Но нельзя, еще не все процедуры завершены.

Вечером Ицик сообщил, что получено разрешение полиции ему и мне вылететь завтра на несколько дней в Бостон. Но после возвращения мы обязаны снова встретиться со следователем в качестве свидетелей.

В Бостоне переночевали без происшествий. Ицик взял с собой, кроме меня, только Джозефа. Утром едем в просторном авто на собрание акционеров. Ицик предупредил, что сегодня десятое, и я должен охранять его весь день, поэтому в машине распоряжался я. Посадил Джозефа у правого окна заднего сиденья, сам сел у левого, приоткрыв его так, чтобы можно было стрелять. Ицик сидит между нами, полностью прикрытый нашими телами. Сзади идет еще одна такая же машина, но с полностью зашторенными окнами. Считал, что нападение может быть только слева, с обгоняющей машины или со встречной. Предосторожности оказались излишними – никто на нас не напал. В вестибюле здания передали Ицика местной охране, сами расположились в соседнем кафе.

Сидеть до звонка от Ицика пришлось более часа. Наконец мы его забрали, вернулись в отель. Видно, что Ицик полностью удовлетворен ходом дел. Я это понял окончательно, когда он велел Джозефу передать мне деньги. Ицик не утерпел, похвастался:

– Прижал я друзей. Заявил, что не допущу нового выпуска, у меня ведь блокирующий пакет акций. Заставил выкупить весь мой пакет, да еще и затребовал премию в десять процентов. А фирме позарез нужны новые деньги, куда им было деваться, пришлось согласиться. Так что у меня теперь проблема – куда вкладывать полмиллиарда.

Я почесал затылок – действительно, проблема. Я бы с подобной не справился. Он добавил:

– Вам, Роберт, придется еще пару дней задержаться для беседы со следствием, но не думаю, что у нас будут проблемы. И вы можете ехать куда хотите или погостите еще некоторое время у нас.

Вот ведь сказал: «У нас проблемы». Проблемы могут быть только у меня. И то думаю, что не превысил пределы самообороны. Надеюсь, что полицейское начальство и местный следователь будут все оценивать благоприятно для меня.

Возвращались опять частным самолетом. Я спросил Ицика, его ли это самолет, но он только пожал плечами:

– Зачем мне самолет? Чтобы Бетти на нем летала к тебе? Я редко летаю, предпочитаю оставаться дома, дешевле арендовать самолет на несколько дней.

В аэропорту нас встречала Бетти. Несколько предыдущих дней она отсутствовала – так постарался организовать Ицик. Пропустила трагические события. Теперь набросилась на меня, не обращая внимания на Ицика и Джозефа:

– Так ты все эти дни был у нас дома! И ничего не сказал мне. А я-то переживала, почему ты не отвечаешь на звонки. Черте что думала.

Ясно, о чем она волновалась. Но мне теперь все равно, пусть думает, что хочет. Еще пара дней, и я улечу в Орегон.

Немного помотал мне нервы следователь, многократно спрашивая одно и то же. Но я быстро заметил, что делает это он «без души». Положено для записи беседы со свидетелем многократно перепроверять детали. Мне было легко не сбиться, так как все время говорил правду. Сбиваются, начинают противоречить себе, когда, забывая одну ложь, громоздят другую. Поэтому я успокоился, помогал ему выполнить его часть работы. Когда беседовать закончили, спросил, имею ли я право оставить у себя оружие, предоставленное заказчиком. Он только пожал плечами: «Хозяин купил для тебя, у него и спрашивай». У Ицика я даже спрашивать не стал.

Потом, когда после ужина ушел в свою комнату и попытался уснуть, ничего у меня не получилось. И не потому, что жарко. Снял с себя все, лежал под простыней голый. Но все время всплывали детали, которые я рассказывал следователю. Нет, меня не мучила совесть за трех погибших здоровых мужиков – они знали, на что идут, получили за это авансы, делали свою опасную работу. Я тоже делал свою работу, тоже рисковал получить пулю в лоб. Или им не повезло, или я более аккуратный работник. Меня не будут преследовать воспоминания о них. Если бы не сегодняшняя долгая беседа со следователем, когда пришлось многократно рассказывать, как происходило дело, я бы уже почти забыл обо всем, размышлял бы о поездке в Орегон.

Не мучают же меня кошмары Афгана, Ирака, Гаити, хотя и там было много неприятных, порой ужасных эпизодов. Только Филиппины… Да, о Филиппинах не хотелось бы вспоминать, но это не от меня зависит. Там нас послали выручать какую-то идиотку, сунувшуюся во время гражданской войны помогать «бедным, страждущим нашим собратьям». Нашли мы ее убитой вместе со всей деревней, в которой она пыталась организовать помощь молодым матерям. Нашли истерзанную, а потом заколотую и с перерезанным горлом. Собственно, мятежники поступили так со всей деревней, включая стариков и детей. Особенно досталось женщинам. Мужчины деревни отступили перед мятежниками. И когда мы ворвались в деревню, перестреляв большинство мятежников, увидели эти растерзанные тела, и не только не запретили мужчинам деревни прирезать раненых и сдавшихся мятежников, но делали то же самое.

Одно дело – война, сражение вооруженных мужчин. Тут скажется, кто лучше подготовлен, кто лучше вооружен, кто уверен в праведности своего дела. Никогда не спрашивали себя, зачем нас послали в чужую страну, это дело политиков. Наше дело – выполнить приказ и вернуться живыми. Но мирных людей-то для чего трогать? Они ни в чем не виноваты.

Долго ворочался, ведь уже привык спать днем, бодрствовать ночью. И вдруг скрипнула дверь. Мгновенно вылетели прочь все неприятные мысли, приподнялся над подушкой, готовый отпрыгнуть в сторону, среагировать на любую угрозу. Но к кровати почти бесшумно подплыла Бетти. Успела по дороге от двери сбросить с себя ночнушку, нырнула под простыню. По-хозяйски устроилась надо мной и предалась любимому занятию…

Через два дня я все-таки уехал. Но не в Орегон, а в Нэшвилл. Хотел решить, что делать со съемной квартирой: отказаться или продлить контракт. Наведался к майору – оказывается, к нему стал ходить богатенький мужик. Ну как тут не пощипать хорошего человека! Три раза заезжал к майору. Но четвертый раз не получилось. Неожиданно позвонила Роуз, невинным голоском говорит, что у нее дела в Нэшвилле, не хотел бы я встретиться? Что ж, хоть я и не сторонник максимы «Не в наших правилах отказывать женщинам», но слишком мягок – не смог отвертеться. Договорились встретиться вечером в галерее Warehouse 521 на Хетер-Плейс. Она сразу же сказала, что потом приглашает меня посидеть где-нибудь в ресторане, послушать музыку. Черт побери, у меня что, на лбу написано, что женщины должны водить меня в ресторан, что, я сам не могу оплатить?! Немного разозлился, но вежливо ответил, что согласен, но в ресторан приглашаю я.

В галерее я нашел Роуз быстро. Поздоровались, но она тут же сказала, что еще минут двадцать должна заниматься своими делами. Пожал плечами:

– Конечно, дорогая, работа – главное. Я пока похожу, полюбуюсь картинами.

Действительно, ходил, рассматривал все эти выставленные художества. Оказывается, чем больше художник чудит, тем больше его творчество ценится. Иногда просто смешно смотреть на «украшающие» стены нелепицы. В уголке небольшого зала увидел Молли. Удивился – хотя чему удивляться, она же пытается рисовать. Наверное, пришла посмотреть работы. Не стал подходить – о чем говорить? Да и с дамой я здесь. Но стал чуть в стороне, наблюдаю. Интересно, что она будет смотреть.

Заодно и ее рассмотрел. Почему-то вспомнилась Северная Ирландия, жаркое лето, девушка в окне дома напротив. Мы были задействованы в операции против ирландских террористов. Англичане не больно-то любят вмешательство американцев в дела на их территориях. Но Ирландия для Штатов – не какая-нибудь «Индо-Бразилия», у каждого американского ирландца куча родичей и приятелей в Ирландии. И террористы шмыгают туда-сюда. Вот мы и сидели втроем четыре дня в небольшом домике, бесцельно ждали приказа. Матерились, что питаться приходится консервами, даже разогреть их на очаге не разрешалось – дымок над нежилым домом могли заметить. А рыжая девушка в доме напротив была весьма хороша. Парни скрипели зубами, когда она вечером появлялась в освещенном окне почти неглиже. Дурацкое воспоминание…

А Молли смотрела на три похожие акварели с видом аллеи, цветов и деревьев вдали. Небольшую картину маслом я сначала не заметил, так как она на нее не смотрела. Об этих акварелях Молли оживленно разговаривала с солидной дамой. Неожиданно они обе рассмеялись, и Молли повесила на две акварели карточки «Продано». Вот так да, значит, она уже не только смотрит! Теперь внимательно посмотрел на акварели. Не похоже на соседние картины. Не знаю термин, но довольно жизненно. На картине маслом пейзаж с видом на реку, но смотрится она как-то тускло. Хотел подойти, поздравить с продажей, но тут ко мне вернулась Роуз, очень довольная, – оказывается, договорилась с хозяйкой о взаимодействии. Проговорилась, что будет чаще приезжать в Нэшвилл.

Не среагировал, хотя, возможно, она ждала каких-то слов. Не дождалась, предложила поехать в Ets Restaurant. Возможно, это рядом с ее отелем. Но я возразил, что the Stillery Midtown лучше. На самом деле не уверен в этом, так как в предложенном ею ресторане не был и даже не знаю, где он. Но я приглашаю, я и должен определять все. К тому же с самого начала нужно показать, кто в доме хозяин. Посидели в ресторане, послушали не очень-то хорошего певца, завершили вечер у Роуз в номере.

Роуз задержалась в Нэшвилле на неделю, хотя дел у нее здесь, на мой взгляд, никаких не было. Надо было бы прервать наш совместный отдых раньше, просто по возможности оттягивал отъезд в Орегон.

Молли

Все-таки я не права, когда думала, что масло мне никогда не подчинится. Одолеваю. Медленно, но осваиваю то одно, то другое. Жалко, что столько времени приходится тратить на добывание хлеба насущного. Самые светлые часы теряю в кафе Флоренс. Только раз в неделю у меня выходной, когда почти все время можно отдать работе. Может, я зря называю для себя часы борьбы с красками работой. Как выразился Билл, когда я случайно огорченно призналась, что вся дневная работа пошла насмарку: «Работа – это то, за что деньги платят». Конечно, мне за мою возню с красками никто деньги не платит. Нет у меня ничего, что можно было бы выставить на продажу. Пока удалось научиться смешивать цвета так, как задумано, – маленькое, но достижение. Теперь разобраться бы с перспективой. Почему в акварелях у меня не было этой проблемы? Что здесь мне мешает? Снова и снова рисую одно и то же. Каждый раз убеждаюсь в ошибке.

Билл посмотрел однажды, он старается не вмешиваться в мои штудии, забрал у меня кисть и поправил что-то. И картинка ожила. Ничего не сказал, ушел к себе. А я долго выверяла те незначительные изменения, которые он внес. Тут же повторила рисунок и удивилась – получилось. Начала другой вариант – снова попала в точку. Все, нет и этой проблемы. Сказала для себя, что нужно выехать на настоящий пленэр, работать с незнакомым видом, желательно сложным. Поговорили с Биллом. Он предложил выехать на природу к известному ему месту на Камберленде. Перед полагающимся мне днем отдыха я договорилась с Ребеккой. Заготовила все, что ей может потребоваться на следующий день, и мы отправились после работы в путь на машине Билла.

Ехали целый час. Это на карте было близко, но дороги прямой нет, приехали ближе к вечеру. Место чудесное, на берегу широкого устья Спенсер-Крик при впадении в Камберленд. Великолепный вид на лесок на том берегу, на разбросанные домишки или фермы. Пока я разглядывала открывающиеся виды, Билл поставил палатку. Я хотела сразу сесть за мольберт, но Билл сказал, что вечерний пейзаж мне пока рано пытаться рисовать. Предложил отложить учебу на завтра, а пока искупаться. Купаться не очень хотелось, хотя я и взяла с собой купальник. Билл начал возиться с костром, а я залезла в палатку, переоделась, иду к воде, пробую ее ногой – теплая. Оборачиваюсь – пришла в смятение: Билл идет к воде абсолютно голый. Наверное, у меня на лице было такое изумление, что Билл с удивлением спросил:

– Что с тобой? Ты что, голого мужика не видела? Член тебя смущает?

Ничего не ответила, отвернулась, бросилась в воду, отплыть от него подальше. Обернулась, а он стоит еще около воды, нисколько не стыдясь своей наготы. Так и не приблизилась к нему в воде, я ведь плаваю хорошо – по крайней мере, лучше Билла. И выскочила из воды раньше него, бросилась в палатку. Только начала переодеваться, он заходит тоже в палатку, прижимается всем телом:

– Замерз, вместе теплее. Сейчас я презик надену.

А я ведь уже сняла с себя все мокрое. Какой там холод – от него жаром пышет. Бормочет что-то. Не успела опомниться, как мы уже лежали на моем брошенном платье. В первом сексе, когда его не ждешь и не желаешь, ничего приятного. Сначала боль. Потом терпела его, пыхтящего. Никаких мыслей, только желание: «Скорей бы это кончилось». А Билл, закончив, с досадой говорит:

– Ты как колода, никакого движения.

Потом, осмотревшись, добавил:

– Так ты еще целка была? Надо же… Хоть бы сказала.

Но я, не отвечая, выскочила из палатки. Бросилась к воде, не обращая уже внимания, что голая. Нет, не топиться, просто обмылась. Выгнала его из палатки, переоделась:

– Все, мы уезжаем.

– А занятия? Ты же хотела завтра рисовать.

– Хотела… раньше. Сейчас уезжаем.

Вернулись, когда еще и десяти не было. Удивленной Ребекке только сказала, что место не понравилось.

Помирились через два дня. Как его винить, все-таки он мужчина. Как иначе он мог реагировать на близость голой девушки? Все-таки у меня, кроме него, нет хорошо знакомых парней. Еще через некоторое время он стал приходить ко мне в спальню каждую неделю. Не могу сказать, что просто терпела его. Нет, временами даже хотелось, чтобы скорее пришла суббота, обнять его, забыть на некоторое время о кафе, о красках, обо всем, чем жила неделю.

Но когда он предложил все-таки съездить на Спенсер-Крик, категорически отказалась. Поехали в другое место. Там я делала эскизы почти целый день. К концу месяца скомпоновала маленькую картину в масле. Билл уговорил меня выставить ее и три акварели из тех, которые он когда-то назвал «средненькими» в прибежище художников Warehouse 521.

Честно говоря, никто из моих знакомых не обратил на мое «творчество» никакого внимания. Но из трех акварелек две купили – купила женщина средних лет, сказала, что повесит в спальне умершего мужа на месте «пошлых», как она выразилась, голых баб. Ну что ж, хоть так они кому-то пригодились. С гордостью положила в сумочку 75 долларов. На пять долларов пришлось сделать скидку за пару. Галерея не взяла с меня комиссионные, хозяйка посмеялась, что это, мол, первый блин. На эти деньги Билл заставил меня купить хорошее шампанское, пирожные, фрукты. Устроили у Ребекки маленький праздник. Ребекка искренне радовалась за меня, даже предложила выставить свой портрет на продажу. Кажется, она серьезно это предложила, хотя и не без внутреннего сомнения. Много раз говорила, что портрет ей нравится. Шутя сказала ей, что нарисую новый и его-то продам. Шутила, конечно, но потом всерьез засела за портрет Ребекки маслом. Решила повторить композицию акварельного рисунка, поэтому сначала работа двигалась быстро. Но потом я запуталась с цветами ее юбки. Сначала хотела приглушить цвета, сделать более серьезный вид – показалось скучно. Вернулась к ярким краскам, но немного размыла очертания роз, добавила складки на бледно-голубой юбке. Показала Биллу. Он смотрел долго:

– Знаешь, что-то не пойму. С одной стороны – вульгарно. Оксюморон какой-то: сморщенная старуха и кричащие розы на нелепом фоне. С другой стороны – мне нравится. Сам не пойму, что именно нравится. Возможно, то, что несколько невнятная и в тоже время кричащая юбка оттеняет подчеркнуто детализованное лицо. Заканчивай фон, но не испорть старуху. Не нужно вставлять еще одно кричащее пятно.

Работала полные две недели. Чувствовала, что теперь это можно назвать работой. Это не игра, не штудии – это работа. Жалко только, что нельзя эту картину подарить Ребекке. Показала ей, она поахала, потом сказала, что акварели ей вполне достаточно. Я ведь должна выставить ее, показать всем. Билл тоже посмотрел окончательный вариант, сказал только: «Не испортила». Но выставила ее уже в следующем месяце.