Заговор обреченных
Взрыв показался Штауффенбергу настолько мощным, что в какое-то мгновение ему почудилось, будто вместе со столбом пыли, осколками и пламенем в воздух вздымается вся та стена леса, что подступает к воротам наиболее охраняемой зоны «А».
От неожиданности водитель бросил руль, в ужасе посмотрел на полковника и вновь успел вцепиться в баранку только тогда, когда передок машины чуть было не врезался в придорожную сосну.
– К воротам, водитель, к воротам! – сквозь сцепленные зубы прорычал Штауффенберг, и единственный глаз его покрылся замутненной пленкой.
– Что там? Что произошло?! – выскочил из будки охранника дежурный офицер.
– Об этом вы узнаете, когда вам будет положено, – резко ответил Штауффенберг, не выходя из машины, а лишь приоткрывая дверцу. – Я – начальник штаба армии резерва. Немедленно поднимите шлагбаум и пропустите машину.
– Но что это за взрыв?
– Сейчас не время выяснять. На аэродроме меня ждет самолет! – взрывается теперь уже полковник. – Это приказ фюрера, – как-то само собой срывается у него из уст. Он и не помышлял прикрываться авторитетом того «дьявола во плоти», которого только что отправил к другому контрольно-пропускному пункту, именуемому вратами ада.
Обер-лейтенант растерянно смотрит то на Штауффенберга, то на оседающий султан взрыва. Он уяснил, что произошло что-то страшное. Что-то такое, что никак не могло и не должно было произойти. А тут еще этот полковник, спешащий на аэродром, чтобы отбыть в Берлин… Его отъезд, конечно же, как-то связан со страшным происшествием в ставке. Но каким образом?
– Вы что, не поняли меня? – еще внушительнее орет Штауффенберг, выхватывая пистолет. – Немедленно прикажите пропустить машину! Неужели не видите, что там происходит?!
– Да, вижу… – омертвевшим голосом соглашается обер-лейтенант. Приказав солдатам открыть ворота, он совершенно забыл, что продолжает стоять у передка машины.
– Объезжай его, объезжай, – вполголоса подсказывает водителю фон Хефтен.
Только сейчас унтер-офицер наконец проникается важностью этой поездки. Не задавая лишних вопросов и не раздумывая, он сдает чуть назад, резко объезжает дежурного офицера и буквально протискивается в образовавшийся в воротах просвет.
– Теперь главное, чтобы на месте оказался Фельгибель, – откидывается Штауффенберг на спинку сиденья и облегченно вздыхает.
– Он на месте, – уверенно заявляет фон Хефтен, немного успокаиваясь. Были мгновения, когда ему казалось, что все – провал! Он готов был выскочить из машины и броситься в лес, чтобы потом попытаться каким-то образом вырваться из ставки. Или по крайней мере спокойно пустить себе пулю в лоб, поскольку твердо решил для себя: не попадаться, не утруждать своим присутствием и упорством следователей гестапо. – Там, впереди, еще один контрольно-пропускной, – предупреждает он.
– Ворота Южной зоны, – беззаботно подтверждает водитель. Он единственный в этой машине чист и безвинен, как ангел. – Но если выпустили из зоны «А», там тоже выпустят.
«А вдруг он догадывается, кого везет в своей машине, – закрадывается у полковника смутное пока еще подозрение. – В таком случае он действительно святой».
Они слышали, как взвыли сирены слишком запоздалой тревоги. И, оглянувшись, фон Хефтен увидел через заднее стекло, что позади них солдаты охраны преграждают дорогу лежавшими доселе у ее обочины рогатками и мотками колючей проволоки.
– Выезд всех машин из ставки строго запрещен! – рявкает коренастый пышнощекий лейтенант, выскакивая из дежурки и на ходу напяливая на себя рогатую каску, сразу же превращающую его в некое подобие не до конца обмундированного рыцаря. – Объявлена тревога. Приказано задерживать всех въезжающих и выезжающих.
– Мне известно это лучше вас, лейтенант. Но у меня задание фюрера, с которым я срочно должен вылететь в Берлин, – поспешно оставляет машину Штауффенберг. – Мой отъезд связан именно с этим происшествием.
«Здесь нас не пропустят, – с убийственной рассудительностью говорит себе Хефтен, расстегивая кобуру. – Мы потеряли время. Те две-три минуты, что мы провели у КПП зоны «А», – вот время нашего спасения, которое уже не вернуть».
Немного помедлив, он тоже вышел из машины, но водителю приказал держать мотор заведенным. Пилот ждать не станет.
Сейчас он должен быть рядом с полковником. Лейтенант и двое солдат против них двоих. Ах да, еще водитель… Но все же можно рискнуть. Фон Хефтену кажется, что главное – вырваться из ставки. Так заключенному, оказавшемуся в лагере смерти, кажется, что там, за колючей проволокой, мир ждет его с распростертыми объятиями.
Фон Хефтен вошел в караулку в ту минуту, когда Штауффенберг уже напропалую требовал связать его с комендантом «Волчьего логова».
«Только не это, – почти шепчет Хефтен, пытаясь остановить полковника. – Только не коменданта».
Однако, уступая напору полковника, лейтенант уже набирает по внутреннему телефону нужный номер. И адъютант смиряется. Он понимает, что полковник блефует. Но также понимает и то, что беседа с комендантом – их последний шанс. Если в павильоне все погибли, или пусть даже половина тяжело ранена, – там еще вряд ли выяснили, кто ушел до взрыва, а главное, кто подложил взрывчатку.
– Коменданта нет, – едва шевелит задеревеневшими губами лейтенант. – Говорят, это взорвалась мина в зале совещания, в котором находился фюрер. – Он в ужасе смотрит на полковника и его адъютанта. – Комендант на месте происшествия.
– Тогда с кем вы говорите? – вырывает из его рук трубку граф Штауффенберг. – Алло, здесь начальник штаба армии резерва полковник Штауффенберг. С кем я говорю?
– Заместитель коменданта, подполковник Гельнер. Нам приказано…
– Я знаю, что вам приказано, подполковник, – прерывает его Штауффенберг. – Вы знаете меня, Гельнер? Это я, Штауффенберг! – Господи, так может повезти только раз в жизни! Полковник совершенно не был знаком с комендантом. Но Гельнера, Гедьнера-то он знал еще по своему предыдущему месту службы. – У меня задание фюрера. Да-да, в связи с тем, что произошло. Мне приказано срочно вылететь в Берлин, чтобы там были приняты меры. Надеюсь, вы понимаете, о чем идет речь?!
– Но мне нужно решить этот вопрос с комендантом.
– Вам нужно немедленно приказать начальнику поста, чтобы он пропустил машину – вот что вам нужно, Гельнер! Какие еще доводы вам приводить, чтобы вы выполнили свой долг, свою прямую обязанность? Я передаю трубку начальнику поста и еду на аэродром.
Еще несколько секунд лейтенант то ли ждет, приложив трубку к уху, решения подполковника, то ли выслушивает его наставления.
– Если это приказ, который отменяет полученный мною ранее… – наконец говорит он, все еще недоверчиво посматривая на Штауффенберга.
– Да, он отменяет, – прорывается приглушенный расстоянием и мембраной голос Гельнера.
– В таком случае я выполняю ваш приказ.
До самого аэродрома Штауффенберг ехал молча, творя про себя молитвы. Он понимал, что вырвался из Южной зоны только чудом, поскольку никакая иная машина в течение этого дня с территории ставки выпущена наверняка не будет. Но в то же время он лихорадочно оглядывался, не видно ли погони.
К счастью, никаких особых указаний пилот связного «Хейнкеля-III» не получал. Оказавшись на борту, Штауффенберг велел ему немедленно взлетать и брать курс на Берлин.
– В ставке, кажется, что-то произошло? – неуверенно спросил капитан военно-воздушных сил, прежде чем зайти в свою кабину.
– В ставке всегда что-нибудь да происходит, капитану, – назидательно объяснил ему граф, твердо решив, что если пилот откажется вылетать, они с адъютантом заставят его сделать это под дулами пистолетов.
Когда самолет наконец оторвался от земли, полковник почувствовал себя так, словно он сам уже вознесся в небеса, поскольку душа его взлетела вместе с душами всех погребенных им под развалинами павильона. Черное чрево самолета показалось сумрачным залом часовенки посреди старинного кладбища. А на двери, ведущей в кабину пилота, явственно просматривалось распятие. Штауффенберг едва удержался, чтобы не пасть перед ним на колени.
– Под нами Растенбург, – прервал его погружение в мир привидений адъютант фон Хефтен. – Знать бы, что там сейчас происходит – в Берлине и вообще в мире.
– Как-никак прошло полчаса. Ну-ка поинтересуйтесь у пилота. Должна же у него быть радиосвязь с землей.
Фон Хефтен, пошатываясь, идет к кабине пилота, но уже через минуту возвращается и удивленно пожимает плечами.
– Даже предположить не мог, что у него вообще нет рации. Он сказал, что до Берлина еще чуть более часа лета и что никакой связи с аэродромом у него нет. Вы представляете себе, господин полковник, как можно летать под военным небом, не имея радиосвязи?
– У меня страшное предчувствие, фон Хефтен.
– Что нас арестуют? – садится на свое место рядом с полковником обер-лейтенант. – Сразу же, как только приземлимся.
– Не только относительно ареста.
– Что не сработает другое радио, генерала Фельгибеля?
– Пока что я не могу понять, с чем именно оно связано. Но у меня пред-чув-ствие, обер-лейтенант. Которое, к сожалению, крайне редко подводит меня. Если только речь идет о крупных неприятностях.
Фон Хефтен непроизвольно окинул взглядом изувеченную фигуру полковника. Большего доказательства правдивости его предчувствий не требовалось.
10
Заместитель командующего армией резерва генерал Ольбрихт как можно спокойнее взглянул на часы и, отметив про себя, что после «часа X» прошло уже более пяти минут, приказал находящемуся здесь же, в кабинете, адъютанту срочно соединить его с начальником службы связи Верховного главнокомандования вермахта.
Пока тот пробивался до узла связи «Вольфшанце», Ольбрихт прохаживался мимо сидящих вполоборота к нему генералов, один из которых, генерал-полковник Бек, согласно их плану, должен был принять на себя обязанности президента новой Германии; другой – Геппнер – возглавить армию резерва. Если операция «Валькирия» пройдет успешно, то уже через несколько часов оба эти господина окажутся его, Ольбрихта, начальниками.
Подумав об этом, Ольбрихт снисходительно хмыкнул про себя. В подготовительной суете организаторы забыли определиться лично с ним, Ольбрихтом. Не то чтобы совсем, но как-то слишком уж неясно.
Оно, конечно, не время сейчас делить посты и портфели, как бы не пришлось разбираться с висельничными петлями. И все же… В свои шестьдесят четыре, при тех заслугах, а также усилиях и риске, которые выпали на его долю в этом святом заговоре генералов, он мог бы спокойно претендовать и на любой из этих двух постов. Или пост главнокомандующего сухопутными силами, который почему-то предопределен фельдмаршалу Витцлебену.
– На связи генерал Фельгибель, – слышится из адъютантской голос дежурного офицера.
Ольбрихт метнулся к столу, схватил трубку.
– Здесь генерал Ольбрихт. Что там у вас происходит, генерал? До нас дошли слухи…
– Они правдивы, – голос Фельгибеля сухой, взволнованный, и в какие-то мгновения Ольбрихту кажется, что он дрожит. – Совершено покушение на фюрера. Об этом, очевидно, будет официальное сообщение, – на всякий случай подстраховывается начальник службы связи, чтобы подслушивающие воспринимали его слова как официальный ответ на запрос штаба армии резерва, а не как беседу двух заговорщиков. – Взрыв был очень мощным. Очень…
– А что фюрер?
– Хотите спросить, не погиб ли он? К счастью, он жив и находится в безопасности.
Худощавое лицо Ольбрихта покрывается испариной. Забыв о платочке, он прямо ладонью вытирает глубокие, чуть ли не до темени, залысины, и нервно подергивает плечами.
– Вы уверены, что фюрер в безопасности? Что он жив, и что?..
Бек и Геппнер медленно, словно лунатики, поднимаются со своих мест и почти на носках приближаются к столу, за которым стоит заместитель командующего армии резерва, словно хотят услышать ответы Фельгибеля собственными ушами.
– Я бы, скорее всего, ответил, что да, уверен. Но сейчас здесь слишком много людей, все взвинчены и никто ничего толком не знает. Если позволите, я позвоню вам через несколько минут.
– Мы уже ждали твоего звонка, Фриц, – только сейчас, несколько опрометчиво, напоминает ему Ольбрихт о том, что он сам обязан был связаться с ним и произнести хотя бы ту одну-единственную фразу, которая была ими обусловлена, – «Штиф приведен в движение». Именно она послужила бы сигналом к проведению всей операции «Валькирия». – И будем ждать дальше.
Ольбрихт положил трубку и, сдернув с переносицы невзрачные мутноватые очки в круглой металлической оправе, принялся усердно протирать их, стараясь при этом не встречаться взглядом со своими сообщниками.
– Не кажется ли вам, что если бы фюрер погиб, Фельгибель уже знал бы об этом? – сдавленным голосом говорит Геппнер.
– Но взрыв произошел, Фельгибель подтвердил это, – возражает Бек. Он всегда выглядел несколько решительнее Геппнера.
– Из этого ничего не следует, – упрямствует Геппнер.
Еще осенью сорок первого Геппнеру прочили большое будущее и даже ставили его в один ряд с Гудерианом и Манштейном. Но уже зимой, спасая свою 4-ю танковую армию, где-то там, в русских снегах, он отдал приказ о ее отступлении, не получив на то соизволения фюрера. И был отправлен в отставку без права ношения формы. Поговаривали, что Гитлер даже грозился вообще разжаловать его до рядового и отправить в окопы, но потом поддался на уговоры Кейтеля и смирил свой неправедный гнев. Вот тогда Геппнер сник. Тогда и затаил ненависть к Гитлеру, которая со временем привела его в стан «валькиристов».
– В любом случае нам следует действовать, – еще более жестко утверждает свою решительность Бек, тоже в свое время изгнанный. Свою непонятную многим решительность он доказал, еще будучи в должности начальника штаба вермахта, когда, задолго до этой войны выступил против решения фюрера оккупировать Прагу. За что и получил насмешливо-презрительную кличку «Пражский Миротворец». Однако теперь, когда Гитлер отправлен к праотцам и придется вести трудные переговоры с Англией и Америкой, его «пражское миротворчество» представлялось очень даже кстати.
В томительном ожидании прошло пять минут, десять. Фельгибель не звонил. И чем дольше длилось его молчание, тем больше в сознание Ольбрихта закрадывалось подозрение, что он уже никогда не позвонит сюда: то ли окончательно струсил, то ли уже арестован.
Приказав адъютанту находиться у телефона в ожидании звонка Фельгибеля, Ольбрихт заявил, что идет к Фромму.
– Может, нам пойти всем вместе? – предлагает Бек.
– Я против, – сразу же предупреждает Геппнер. И Бек понимает его. Во время беседы с командующим Геппнер чувствовал бы себя слишком неловко. Ведь Фромм не догадывается, что перед ним человек, который через час должен занять его кабинет.
– Я постараюсь убедить Фромма. Если же нет… – Ольбрихт не договаривает, но оба генерала почему-то переводят взгляды на кобуру его пистолета.
– Если он заупрямится, нам придется действовать самим, – смягчает их решимость Ольбрихт.
11
Фромм ждал его появления. Как только Ольбрихт вошел, командующий весь напрягся и выжидающе уставился на него. До сих пор Фромм держался как бы в стороне от заговорщиков. То есть он, вроде бы, поддерживал их, нo в то же время не давал никаких оснований для уверенности в нем. Вот почему каждый раз, когда доходило до определения действий командующего, путчисты вынуждены были оговаривать: «Если Фромм не примкнет к нам, его придется изолировать, заменив Геттером».
– Что-то я не вижу Штауффенберга. Нам важно знать, одобрил фюрер план создания новых частей из ополченцев или нет, – первым заговорил командующий, давая понять, что его интересует сейчас только это.
«Как же он заботится о своем алиби! – недовольно поморщился Ольбрихт. – Наверняка уже продумал как минимум пять версий объяснения своего бездействия на случай провала. “Да, оказывается, заговорщики действовали под крышей штаба армии резерва. Но причем здесь я?”»
– Мы тоже пока не видим здесь полковника Штауффенберга, господин командующий, – воинственно отвечает Ольбрихт. – Но для того, чтобы вернуться из «Волчьего логова», нужно время. И стоит ли нам терять его? Только что я беседовал с генералом Фельгибелем. Он передает, что покушение на фюрера состоялось. Вся ставка в панике. Больше нам ждать нечего. Мы просили бы вас, господин генерал-полковник, отдать подчиненным частям приказ о действиях согласно плану «Валькирия».
– Подождите вы со своим планом «Валькирия», Ольбрихт… – вырастает из-за стола гигантская фигура командующего. – Кто подтвердил, что покушение действительно состоялось, – да, нет? – Лицо командующего становится пепельно-серым, а пальцы он сжимает в кулаки, возможно, только для того, чтобы не выдавать дрожи. Однако Ольбрихт старается не замечать этого. Он и сам пребывает в адском напряжении.
– Это подтвердил сам начальник службы связи Верховного командования вермахта генерал Фельгибель. Он сейчас там, в ставке фюрера. И кто, как не он…
– Заверения Фельгибеля – еще не доказательство. Есть официальное сообщение о том, что фюрер погиб? – стоит на своем командующий армией резерва. – Я спрашиваю: да, нет? А мне нужны четкие, убедительные доказательства.
– Но вы можете сами связаться со ставкой и проверить.
– Именно это я и намерен сделать. И пока не услышу подтверждения из уст самого Кейтеля…
– Кейтель был на совещании. Его могло спасти только чудо.
– Чудо – это как раз для Кейтеля, – медленно двигает массивной, похожей на жернов, нижней челюстью Фромм; Ольбрихт пытается понять сказанное им, но не может.
Все проясняется буквально через минуту. Ольбрихт потрясен. Кейтель отвечает сразу же. В иное время до него почти невозможно дозвониться, невозможно выловить в штабных лабиринтах ставки, а тут вдруг…
– Господин фельдмаршал, – торжественно-заискивающим тоном начинает Фромм. – Я хотел бы выяснить, правда ли, что?..
– Это произошло, Фромм. Это произошло! – разъяренно кричит в трубку начальник штаба Верховного командования вермахта. – Какие-то грязные подонки, предатели рейха, осмелились совершить покушение на фюрера. Но вы не должны выполнять никаких приказов, кроме тех, что поступают из ставки. Вы поняли меня, Фромм? Мы пока не знаем, кто они. Но очень скоро заговорщики выдадут себя. Кое-какие подозрения уже имеются. Поэтому никаких приказов, которые могли бы изменить ситуацию, в столице.
– То есть фюрер жив?
– Жив и совершенно невредим. Сообщите об этом всем офицерам своего штаба. Важно, чтобы они знали. Он, конечно, получил несколько царапин, слегка оглушен… Но мы-то, военные, понимаем, что это чепуха. Да, еще четыре человека тяжело ранены. Один полковник, кажется, убит. Или умер уже в госпитале.
– Значит, господь по-прежнему хранит нашего фюрера, – громыхает в трубку Фромм, победно, по-садистски, ухмыляясь Ольбрихту. И тому кажется, что, положив на рычаг трубку, командующий тотчас же возьмется за пистолет.
– Кстати, здесь был ваш начальник штаба полковник Штауффенберг. И, как только что выяснилось, он куда-то внезапно исчез. Причем за несколько минут до взрыва. Прямо из зала совещания. Вам известно, где он сейчас находится?
– Никак нет.
– Вы точно знаете, что он еще не появлялся у вас?
– Я спрошу у присутствующего здесь моего заместителя. Генерал, вам что-либо известно о местонахождении полковника Штауффенберга? – спрашивает он, обращаясь к Ольбрихту, но не отнимая трубки от уха.
– Пока что нет.
Фромм повторяет его ответ фельдмаршалу.
– Как только он появится, – грозно повышает тон Кейтель, – примите меры к тому, чтобы задержать его. Исчезновение полковника кажется нам достаточно подозрительным. Вот так, генерал.
«Это все! – понимает Ольбрихт. – Провал. Все мы погибли. Как же это могло случиться?»
Связь прервалась, но Фромм еще какое-то время стоит у аппарата с трубкой в руке и с уничтожающей презрительностью смотрит на своего заместителя.
– Так что вы мне здесь рассказываете, Ольбрихт? Фюрер, говорите, мертв? Или, может быть, хотите убедить меня, что это Кейтель лжет? Они даже знают, чья это работа – ваш взрыв. Интересно, как вы будете выпутываться сейчас из всего того кавардака, который устроили здесь – да, нет?
«Уже сейчас он дает понять, что не имеет ничего общего с нами, – похолодело в висках у Ольбрихта. – Сколько же вас сейчас обнаружится, таких вот… предателей!»
Ольбрихт поворачивается и, сутулясь, еле шевеля ногами, словно сам только что оказался в эпицентре взрыва, повергшего в смятение всю ставку фюрера, бредет к двери. Но у края стола останавливается и медленно поворачивается к командующему.
– Если говорить честно, я не уверен, что Кейтель сказал всю правду. Возможно, они там, в ставке, всего лишь выигрывают время, чтобы взять под контроль основные рычаги власти.
– И поэтому скрывают от нас? – уже спокойнее уточняет Фромм.
– Естественно. Это в их интересах.
– Но какие у вас доводы, кроме собственных сомнений? И попомните меня, чем скорее этот одноглазый окажется на том свете, тем меньшей кровью отделаетесь все вы. Если только вы тоже замешаны в этом заговоре, генерал Ольбрихт, – неожиданно указывает он путь к спасению, приглашая Ольбрихта под свое, покровительственное крыло. – В чем я очень сомневаюсь.
– Замешан.
– Вот как?
– И вы прекрасно знаете об этом. Замешан, как замешаны и вы.
– Прекратите свои глупые шутки, Ольбрихт.
– Даже если окажется, – не дает ему договорить Ольбрихт, – что фюрер действительно остался в живых, нам все равно следует действовать. Мы не одни. Нас поддержат Роммель, Штюльпнгель, Клюге. В нашем распоряжении находится несколько военных училищ и частей в самом Берлине… Поймите, господин Фромм, если мы упустим время, то время упустит нас. Хотя речь сейчас идет уже не о нас – о спасении Германии.
Фромм самодовольно хмыкает и по-наполеоновски скрещивает руки на груди.
– Поскольку это разговор тет-а-тет. Только из уважения… Вам известны были мои условия. Теперь, очевидно, что вы, то есть ваши дружки, опять напортачили. Этот ваш трусливый циклоп, из-за которого вы, как помнится, уже дважды поднимали войска по тревоге… да, нет? Как только вы могли полагаться на это ничтожество?
– Не смейте так говорить об этом человеке!
– Как вы могли положиться на это ничтожество, Ольбрихт? – ожесточился Фромм, грохая кулаками по столу. – Вот чего я не могу понять. Обо всем остальном я попросту не слышал.
Несколько минут Ольбрихт угрюмо молчал. В душе он уже готов был согласиться с Фроммом. Он помнил, как долго Штауффенберг решался, как, пронося взрывчатку в зал совещания, трусливо возвращался с ней сюда, в штаб. Но даже если он, Ольбрихт, взберется сейчас на стол командующего и, стоя на нем, провозгласит перед всеми сотрудниками, что Штауффенберг негодяй и последнее ничтожество… Что от этого изменится?
– Господин командующий, сейчас не время… Многое зависит лично от вас. Все равно ведь ваше участие будет определено. Так не лучше ли сейчас, пока не поздно, действовать более решительно?
– Я уже сказал, генерал Ольбрихт! – побагровел Фромм. – Если только дело дойдет до… Я не только не знал о подготовке покушения, но и вас, лично вас, тоже не знал!
12
Муссолини летел на встречу с Гитлером. Арест офицерами королевской гвардии, скитания по местам заключения, наконец, похищение, совершенное с вершины Абруццо диверсантами Скорцени, – все эти события, сокрушившие столь старательно создаваемый им образ великого дуче, психологически надломили бывшего премьер-министра Италии. А первые дни пребывания в Германии на правах то ли бежавшего из тюрьмы уголовника, то ли политического эмигранта, деликатно именуемого «яичным гостем фюрера», еще и показались Муссолини оскорбительными. Да, оскорбительными, хотя никакой вины в этом ни фюрера, ни кого бы то ни было из германских политиков не было.
Самолет пролетал над Австрией, и дуче мог видеть вершины Восточных Альп; голубовато-зеленые чаши озер, лазурево поблескивающих посреди горных лугов; извилистые вены горных речушек, самозабвенно устремляющихся к беспокойному предгорному Инну[8]…
Муссолини специально попросил пилота, чтобы он держался как можно ниже, что позволяло ему осматривать с подоблачной высоты все то, что еще оставалось в его владении на севере Италии; еще раз пройтись взглядом по территории его несостоявшейся империи, по которой в последнее время он так жадно рыскал с помощью самых крупномасштабных, предоставленных ему штабом обергруппенфюрера СС Вольфа[9] карт.
– Было бы удобнее, если бы наша встреча проходила здесь, в Берхтесгадене, – пожаловался Муссолини склонившемуся к нему личному секретарю. Он прибывал в ставку фюрера налегке, без дипломатической свиты и протокольной прислуги. Не то время сейчас, чтобы устраивать помпезные выезды к соседним правителям, не то…