Де тебе орудуе твоя гiрка година, мiй любий, мiй добрий, мiй бiдний земляче!?. Спiткала лихая доля, одiрвала от Божого свiту, от живоi людини, от вольноi думки, от волi-голубки… Коли вже у мене, на сiм краю свiта, бувае, сльозами нудьга iз серця збiгае, що ж дiеться з тобою, що дiеться з твоею думкою, коли ти знаеш, що не збiгать iй нiколи на простор Божий?.. Уперве веду речi з тобою, а вiддав би я i не знаю що, щоб отдать тобi хоть що-небудь iз того, що у чоловiка свое… Брате мiй, брате, голубе сизий, що сказати тобi? Покiль iще нiчого. Да може полегча твоему серцю, коли почуе воно, що есть iще один чоловiк, що нудиться твоею годиною, як би рiдною своею.
Далi рукою Ф. М. Лазаревського:
(Се писулька брата Василя).
Добрий мiй Тарасе Григорьевич!
Трохи забарився отвiчать Вам, да що станете робить! Нездужав i теперичка хвораю. (Приiхавший iз Петербурга Василь), брат хотел Вам много писать, но пропасть дела по холерному комитету, которого он делопроизводитель, решительно отнимают от него свободную минуту.
Посылаем Вам 6 тетрадок бумаги, 2 палочки сергучу, облаток и стальных перьев и 2 пачки конвертов – о грошах Вам грiх би i заiкаться… если считаться в 5 копейках, дак на що ж ми i земляки?.. Грiх, грiх – признайтесь, що грiх.
Извините, что я вопреки Вашей просьбе адресую посылку и письмо на имя нашего попечителя Александрийского, – он очень добрый и благородный человек, – а об Б… я чув не все добре – кат би його взяв, од його б подальше… Не сердьтесь, що я не в свое дiло мiшаюсь.
Один Ваш добрий петербурзький знакомий не забув Вас – прислав iз Петербурга через брата ящик сигар, который при сем и препровождается.
С Бессребренником я вже давно розiйшовся – бiльш одного мiсяця нiяк не витерпiв, – да так разошлись, що тепер i не бачимся нiколи.
Холера пiдсуваеться i до нас; але уже дуже близько i дуже за 190 верст страшна – iз 43 занедужавших умерло 39.
Брат до вас скоро, скоро заiде. Прощайте, мiй найлюбий земляче. Да поможе Вам Бог! Будьте здоровы и счастливы.
Весь Ваш
Ф. Лазаревский.
Брат каже Вам, що Даль уiхав в iюле на 3 м[еся]ца в Одессу i он з iм не бачився, а Дзюбин Вам кланяеться и желает всего хорошого. Коли прочитаете «От[ечественные] Зап[иски]», дак пишiть, ще пришлю. Чернышев выедет в Питер по санной дороге.
Вгорi останньоi сторiнки дописка М. С. Александрiйському:
Вручите, будьте милостивы, добрейший Михаил Семенович, это письмо г. Шевченку.
94. А. І. Лизогуба до Т. Г. Шевченка
21 жовтня 1847. Чечельник
21 октября 1847.
Був я сего року у Киевi i вельми зрадувався, як прочитав Ваш лист, коханий Тарасе Григоровичу; Сажин дав менi прочитать той лист. Дякую Господа, що надiлив Вас терпiнiем. «Блажен раб, его же Господь обрящет бдяща! Недостоин, его же обрящет унывающа». Молюсь Господевi за Вас, щоб Вiн пiддержав Вас, щоб дав i силу i волю нести крест, хоч дуже важкий, що Вам послав, без жалю на Господа i на людей, а кохаясь у карi, якою Вас iспитуе. Коли виноват – терпи, що Бог послав, i дякуй Господа; коли здаеться, що й не виноват, а Бог карае, усе-таки дякуй Господа, писано бо, кого люблю, того й караю; а кара i iспитанiе Божiе завсегда добро нам суть, бо роблять нас лучшими, до бiдних милостивими, до терплящих жалостливими; тогда ми i самi лучше шануемось, i других бiльше шануемо, i усякого чоловiка за брата маемо; а коли робимось лучшими, то й до Бога нам ближче, а при Бозi спасенiе, мир i люби. Не знаю хто, а тiльки хтось колись десь писав i дрюковав, а я читав тож колись да гдесь: «Нещастя, каже, таке страшило, що мае голову свiтлу, як сонце, а ноги циновi, коли хто, страшила злякавшись, упаде на землю, то воно його розтопче своiми важкими ногами; коли ж, не злякавшись, зирне йому в вiчi, тодi лихо зробиться чоловiковi добром»; воно й правда. Тер[п]iть же i Ви, коханий Тарасе, i дякуйте Бога; i Бог Вас помилуе, дасть покiй i тихую радость серцю, щастя на небi i пошле прощенiе i милость на землi.
І менi, коханий друже, не без лиха було; лiкар, наш добрий Шраге, казав, що треба моiй жiнцi у морi купаться, от ми i стали збиратися до Одеси, але з мая зараз я занедужав, а там жiнка, а там малую доньку мою попала трясця, та тiльки о пiвiюля покинула. Отож ми рушили з господи 1-го августа, доiхали до Киева, дяка Боговi, здоровi усi, у Киевi моя доня, Лiзочка, ви ii знаете, знову занедужала, а тим часом стали розказувать, что в Одесi холера, ми i поiхали iз Киева у Яготин, у Яготинi жили цiлий мiсяць, бо наша дитина вельми недужа, була, i 5 сентября вернулась до Бога таким же ангелом, як i нам дана була. Бог дав, Бог i взяв – буди имя Його благословенно вовiки. Тепер ми знов тягнемось у Одесу, але недалеко од Бiлоi Церкви брат мiй Ілля крiпко був занедужав, да тепер, дяка Господу, поправивсь. Важко, сумно ховати дитя свое, але Його свята воля усюди i завсiгда:
В його руках усе на свiтi,
Його свята воля!
Нехай буде, так як буде.
Така наша доля.
Як проiздив я Киiв уже з Яготина, то й бачив Сажина, вiн менi показував Ваш лист, де Ви просите переслать до Вас рисунки, альбом i ще дещо, да й казав менi, що вiн подавав i докладную записку об тих рисунках, щоб йому iх отдали, але, кажуть, iх немае, кудись буцiм вони повтiкали, чи що, тiльки вже нiчого нема, послали, кажуть, у Петербург, – шукай де знаеш.
З того листа я бачу, що Вам можна i що Ви думаете не кидать малювання – благо ти есть; чого нема, того не знайдеш, так i тiеi Вашоi худоби, що по листу доправляете; але напишiть менi у Одесу, коли Вам можна мальовать, то я зроблю, що змогу, щоб Вам переслать акварельнii краски, знаете мiй маленький ящичок, где усе е. Вам буде на пам’ять; у мене е i пензлi Шарiона, прямо з Парижа, то i Вам пару перешлю. Напишiть тiлько швидко, i як Вам посилать, чи просто на Ваше iм’я, чи, може, треба посилать через коменданта, то напишiть, як його величають i хто вiн такий; напишiть гарненько i толковно Ваш адрес, то я зараз i пришлю Вам акварелi i альбом чистий аглицький, а там, коли треба, i олiйние краски; що тiлько можна Вам получать, а менi посилать, скiлько по силам – усе зроблю, а доти цiлую Вас i, молясь за Вас, зостанусь поки жив
щирий до Вас
Андрей Лизогуб.
Адрес:
в Одессу.
На Гулевой улице, близ собора, в Доме наследников Жуковского, в квартире г-на Самарского-Быховца.
95. Т. Г. Шевченка до А. І. Лизогуба
22 жовтня 1847. Орська фортеця
Крепость Орская.
22 октяб[ря] 1847.
Добродiю i друже.
На другий день, як я од вас поiхав, мене арестовали в Киевi, на десятий – посадили в каземат в Петерб[урзi], а через три мiсяцi я опинився в Орской крепости в салдатськiй сiрiй шинелi, чи не диво, скажете! Отже воно так. І я тепер точнiсiнький, як той москаль, що змальовав Кузьма Трохимович пановi, що дуже кохався в огородах. От вам i кобзар! позабирав грошики та й шморгнув за Урал до киргиза гуляти. Гуляю! бодай нiкому не довелося так гуляти, а що маемо робить! Треба хилитися, куда нагинае доля. Ще слава Богу, що менi якось удалося закрепить серце так… що муштруюся собi та й годi. Шкода, що я не покинув тойдi у вас рисунок киiвського саду, бо вiн i всi, що були при менi, пропали. У І. І. Фундуклея. А тепер менi строжайше запрещено рисовать i писать (окроме писем), нудьга та й годi; читать – хоч би на смiх одна буква, i тii нема. Брожу понад Уралом та… нi, не плачу, а щось ще поганше дiеться зо мною. Одiшлiть, будьте ласкавi, мое письмо i адрес мiй княжнi В[арварi] Миколаевнi, а адрес ось який. В город Оренбург, в пограничную комиссию. Его благородию Федору Матвеевичу Лазаревскому с передачею. А цей добрий земляк уже знатиме, де мене найти. Бувайте здоровi, низенько кланяюсь Ілii Івановичу i всьому дому вашому, не забувайте безталанного Т. Шевченка. Поклонiться, як побачите, од мене Кiкуатовим.
96. Т. Г. Шевченка до В. М. Репнiноi
24 жовтня 1847. Орська фортеця
Крепость Орская.
24 окт[ября] 1847.
По ходатайству вашему, добрая моя Варвара Николаевна, я был определен в Киевский университет, и в тот самый день, когда пришло определение, меня арестовали и отвезли в Петербург 22 апреля (день для меня чрезвычайно памятный), а 30 мая мне прочитали конфирмацию, и я был уже не учитель Киевского университета, а рядовой солдат Оренбургского линейного гарнизона!
О, как неверны наши блага,
Как мы подвержены судьбе.
И теперь прозябаю в киргизской степи, в бедной Орской крепости. Вы непременно рассмеялись бы, если б увидели теперь меня. Вообразите себе самого неуклюжего гарнизонного солдата, растрепанного, небритого, с чудовищными усами, – и это буду я. Смешно, а слезы катятся. Что делать, так угодно Богу. Видно, я мало терпел в моей жизни. И правда, что прежние мои страдания, в сравнении с настоящими, были детские слезы: горько, невыносимо горько! и при всем этом горе мне строжайше запрещено рисовать что бы ни было и писать (окроме писем), а здесь так много нового, киргизы так живописны, так оригинальны и наивны, сами просятся под карандаш, и я одуреваю, когда смотрю на них. Местоположение здесь грустное, однообразное, тощая речка Урал и Орь, обнаженные серые горы и бесконечная киргизская степь. Иногда степь оживляется бухарскими на верблюдах караванами, как волны моря зыблющими вдали, и жизнию своею удвоевают тоску. Я иногда выхожу за крепость, к караван-сараю или меновому двору, где обыкновенно бухарцы разбивают свои разноцветные шатры. Какой стройный народ, какие прекрасные головы! (чистое кавказское племя) и постоянная важность, без малейшей гордости. Если бы мне можно рисовать, сколько бы я вам прислал новых и оригинальных рисунков. Но что делать! А смотреть и не рисовать – это такая мука, которую поймет один только истинный художник. И я все-таки почитаю себя счастливым в сравнении с Кулишем и Костомаровым, у первого жена прекрасная, молодая, а у второго бедная, добрая старуха мать, а их постигла та же участь, что и меня, и я не знаю, за какое преступление они так страшно поплатились. Вот уже более полугода я не имею никакого понятия о нашей бедной новой литературе, и я просил бы вас, добрая Варвара Николаевна, ежели достанете последнее сочинение Гоголя «Письма к друзьям», то пришлите мне, вы сделаете доброе дело, и, если можно, «Чтение Московского археологического общества», издаваемое Бодянским. Я мог бы выписать все это сам, но… пришлите, добрая Варвара Николаевна, это будет вернее, и Бог вам заплатит за доброе дело. Адрес мой сообщит вам Андрей Иванович. Моя сердечная благодарность княгине Варваре Алексеевне и всему дому вашему моя любовь и уважение, прощайте, желаю вам всех благ и иногда вспоминать бесталанного
Т. Шевченка.
Княжне Варваре Николаевне.
97. О. П. Чернишова до Т. Г. Шевченка
2 грудня 1847. Оренбург
2 декабря 1847. Оренбург.
Любезный друг г[осподин] Шевченко!
