Ещё твой путь неопознан,
он пройден всего на треть.
Ещё ничего не поздно —
даже и умереть…».
А я, на подножке стоя,
от смерти не жду вестей,
раздавленный пустотою
бессмысленных скоростей.
* * *
Не успел тормознуть – уехала,
и молчание режет уши мне.
Позову тебя – слышу эхо лишь,
отголосок давно минувшего.
В этом лиственном летнем лепете,
пролетающем тёплой стаею,
белым лебедем, белым лебедем
ты в пределах иных растаяла.
Из ушедшего, из забвения
жду ответа и сердцем слушаю,
чтоб, назло всем своим сомнениям,
верить в лучшее, верить в лучшее.
* * *
Тихими шумами, белыми цветами
приходи с ветрами вместе с облаками,
свежестью лесною защити от зноя,
посиди со мною, погрусти со мною.
Мы давно в разлуке, мы давно не вместе,
повилики руки тянутся из мести
к горлу… Перехватит сразу же дыханье…
Только знаешь, хватит, кончено свиданье.
Счастья не прибудет. Ты не виновата.
Будь же всё, как будет, хоть не так, как надо,
хоть дорога – камни, хоть повсюду – змеи,
дай забыть тебя мне, если я сумею.
* * *
Она утонула в том мареве мая,
когда ещё спят, и дома на засове.
Я всё не припомню, но я понимаю,
как мало я знаю об этой особе.
Она укатила на чёрном фиате
(потом я её обнаружу в Париже),
умчалась в фиате с глазами фиалки
куда-то, наверное, к морю поближе.
Туда, где не надо подробностей быта,
где киснуть не надо над постными щами,
где слёз не пролито, где будет забыто,
всё то, что случилось, чего не прощали.
Но если придётся судить по-другому,
не стану я думать о верности женской,
я выключу память и брошусь в тот омут,
