в тот омут, фиалковый омут блаженства.
* * *
Двери рассохлись… Прижмусь щекой.
Ты не ждала гостей?
Слышишь, скулит за окном щенком
осень беды моей?
Я пережил тот резкий виток,
горький судьбы сухарь,
я, как в безводной степи цветок,
медленно засыхал.
Я, словно тля в шумящем овсе,
счастье извёл под ноль.
Я позабыл, похоже, совсем,
что ты была женой.
Видишь, я стал, как папирус, жёлт,
запах принёс мышей?..
Я позабыл, для чего пришёл,
ты не гони взашей.
Окна твои затянуло льдом
в утренней тишине…
Это был вроде наш общий дом,
но его больше нет.
Я, словно этот клён во дворе,
к старости порыжел.
Я забываю о той поре,
что не придёт уже.
* * *
На клёнах – увядания печать,
и прах листвы дымится у крыльца.
Исход один: нельзя, увы, начать
то, что уже в преддверии конца.
Ни матери, ни сына, ни жены —
их след земной упрятала трава.
И только вязкий шёпот тишины,
её неразличимые слова.
Ну, что ж, теперь, наверное, пора
собраться в путь, один остался шаг.
От этого октябрьского костра
не вспыхнет ярко твой родной очаг.
Ты только этот шорох не забудь,
чуть слышный шёпот в сквозняке аллей.
Ну, вот и всё. Ты выбрал этот путь.
Пока не поздно, слышишь, не жалей!
…грустное прощание с вылеченным детством…
* * *
Подавали ей устрицы на обед —
эта девочка дьявольски хороша.
Эта девочка знала цену себе,
но черна была у неё душа.
Ей за благо – боль причинять другим.
