что ты любишь иль делала вид…
Но с тобой мы опять уплывём
на неведомый остров любви.
Там случится сиреневый май,
и мне жарко от радостных рук.
Обнимай же меня, обнимай,
пока ложь не проявится вдруг!
Ока ночь, пока море огня
в сердце целится тысячью дул…
Может, ты и любила меня,
может, сам я себя обманул.
* * *
Припоминаю, грешен, —
кольнуло, как иглою, —
тот сад, что занавешен
черёмуховой мглою.
Цвела сирень левее,
дождём тропу размыло…
И тихо ветер веял —
как из другого мира.
И всё так странно было
в неверном этом свете:
Наверное, любила
ты не меня, а ветер.
Он вновь летит из мрака,
что всё плотней и гуще, —
беспечный, как гуляка,
сам от себя бегущий.
* * *
Он выметен тщательно,
здесь не торгуют бодяжной
водярой в кафе и пивнушках и
сексом в мотелях.
По улицам сытые голуби
шествуют важно,
слегка косолапя,
как знойные фотомодели.
Он так изменился
с тех пор, как слинял я отсюда,
когда мы любили друг друга —
в ту раннюю осень,
но всё это так позабыто
и так неподсудно,
что память на чистую воду
не вывести вовсе.
…Но что из того, что всё это
давно позабыто?
Всё это живёт в подсознанье,
всплывая не реже,
чем этот посёлок —
