История одной казачьей станицы
До Новочеркасска от станицы Гундоровской было более ста двадцати верст, и поездка туда занимала не так, как сейчас – всего полтора-два часа на современной машине, а несколько дней с «ночевой» (как тогда говорили) в «приемном доме» при войсковой канцелярии. «Приемный дом» служил гостиницей для приезжавших из станиц «вершить дела» казаков.
Везли с собой в Новочеркасск казаки письма на имя Войскового Наказного атамана войска Донского. Везли туда же и на то же имя станичные чиновные люди свои прошения. А заканчивались они, как правило, такой витиеватой фразой: «…и при приложении этого всеподданнейшего отчёта имею честь покорнейше просить ваше сиятельство сделать зависящее распоряжение».
До начала XIX века весьма значительная часть Гундоровской станицы была населена крестьянами – малороссами. В основном это относится к прибрежным хуторам станицы Орехов, Попов и Алесюткин. Особенно большой наплыв малороссов на Дон приходится на 60 годы XVIII века. Была даже малорусская перепись в 1763–1764 годы. Дело в том, что в 1763 году оставшиеся на родине малорусские крестьяне были окончательно прикреплены к земле «…в отвращение всяких побегов, к отягощению помещиков и остающихся в селениях обитателей».
Но всё равно шло переманивание малороссиян из так называемых слободских полков, расположенных по течению Северского Донца, в донские станицы, для заселения вновь образованных хуторов, особенно степных, к тому времени ещё малоустроенных, необжитых и требующих большого количества рабочих рук.
Одиноких и малосемейных малороссов, желающих поселиться в казачьих станицах, на Донце прозвали «прочанами». Такое прозвище они принесли с собой, поскольку в Малороссии так называли странников. Командированные офицеры из созданной в Войске особой комиссии объезжали хутора и в своих донесениях писали: «…по чьему-либо разрешению выстроился хутор или без чьего-либо дозволения, сам собой». Можно привести ещё одну любопытную деталь. В донесении дополнительно указывалось, имел ли малоросс собственное хозяйство и достиг ли «озимейности», то есть, прожил ли он больше трёх зим на одном месте.
От опрошенных комиссией малороссов брались «сказки» – устные подтверждения их происхождения и обзаведения хозяйством. Наверное, в эти «сказки» не верили, ни те командированные офицеры, которые их собирали, ни те, кто их «наговаривал», писарю особой комиссии. И всё же большая часть малороссов была наёмными работниками, и о своём хозяйстве, даже в самом затерянном хуторе в степи, они могли только мечтать.
Отношения малороссийских крестьян с казаками не могли быть особенно теплыми. Малороссы обрабатывали выделенную для них землю станичного юрта и за это обязывались засыпать станичные хлебные «гамазеи» для своих полугоспод-казаков. Но с годами такие противоречия сгладились, а впоследствии крестьяне и вовсе были причислены к казачьему сословию, оставив за собой прежние и фамилии и, конечно, малороссийский говор.
На характер казаков не могло не оказать влияние то важнейшее историческое обстоятельство, что люди донского края никогда не были крепостными. Их прародители, в большинстве своём составившие такую историческую этнографическую общность, как казачество, бежали от этого самого крепостного гнёта. А потому невозможно представить себе вольного казака, подставляющего свою спину под плети, или казачку, которую таскает за косы какая-либо барыня.
А ведь в самой станице были помещичьи усадьбы, а совсем рядом – и крестьянские волости, в которых до 1861 года царило самоуправство барина, а людей продавали, как тягловый и домашний скот. На рынках, среди возов сена и повозок с хлебом, можно было встретить крестьян, выставленных на продажу. С торгов шли не только взрослые, но и малолетние дети. Случалось, что при продаже мужа отделяли от жены, а ребенка продавали отдельно от матери. За породистую собаку помещик отдавал десятки крестьян, и, надо полагать, совесть его не мучила.
В «Донских войсковых ведомостях» можно было прочитать такое объявление: «В Донецком окружном судном начальстве 26 января 1851 года совершена купчая крепость, по которой есаул Иван Александрович Туроверов продал жене есаула Марии Федоровне Крюковой крестьянина своего Прохора Яковлева Резвого, состоящего по ревизии за его именем… вместе с женою его и землёю, имеющею на него нарезаться, ценою за 120 рублей серебром».
Крепостные крестьяне бежали от своих хозяев и скрывались в лесах. Для их поимки отряжались команды донецкого окружного сыскного начальства. И так же, как о приблудном скоте, с перечислением примет, публиковались объявления в «Донских войсковых ведомостях» о поимке беглых крестьян:
«Евдокия, без прозвания, приметами росту 2 аршина и 2 вершка [3] . Волосы на голове светло-русые, лицо чистое, глаза серые, нос, рот и подбородок умеренные. Штемпельных знаков на ней нет. Лет примерно 35 и не менее 20».
Конечно, трудно было тогдашним сыщикам по таким приметам искать беглецов, но обратите внимание на фразу: «Штемпельных знаков на ней нет». Следовательно, были и такие помещичьи усадьбы, в которых людей метили как скот.
Метрические книги, которые велись в церквях в юрте станицы Гундоровской, сохранили для нас фамилии местных помещиков. Это Иван и Тимофей Процыковы, Григорий Шляхтин, Алексей Ушаков, Филипп Номикосов, Никифор Тарарин, Иван Гусельщиков и Антон Попов. Все они являлись бывшими офицерами казачьих войск, получившими за свои боевые заслуги земельные наделы, иногда даже с пожалованными крестьянами.
Если у казаков, которые работали всегда на свою семью и на себя, работа была тяжёлой, то у крепостных крестьян она считалась ещё более тяжелой и не только в физическом, но прежде всего в моральном смысле. Незадолго до отмены крепостного права, в 1859 году, появился такой интересный документ «Проект положения об улучшении быта помещичьих крестьян войска Донского». От Донецкого округа его подписал ротмистр Барабанщиков.
В параграфе втором проекта говорилось: «С уничтожением крепостного состояния право продажи, дарения и всякого отчуждения крестьян без земли, равно переселения их против воли в другие имения и обращение в дворовые прекращается».
В отделении втором проекта перечислялись повинности в пользу помещиков.
«При установлении в имении натуральных работ сельское общество обязывается за каждую десятину (1,09 гектара) отведенной крестьянам земли отбывать помещику ежегодно десять мужских и десять женских дней. Из числа мужских половина дней должна быть с волами или лошадью.
Примечание: рабочими считаются мужчины от 18 до 50 лет, женщины от 16 до 45 лет, полурабочими обоего пола – с 14 лет, два полурабочих полагаются на одного рабочего. К числу полурабочих принадлежат старики от 50 до 65 лет, употребляемые для посылок и караулов.
Подённые работы крестьяне должны производить от восхождения до захождения солнца. Для завтрака, обеда, полдника и отдыха полагается весной и летом четыре часа. Осенью и зимою – два часа».
В проекте были приведены нормы выработки на каждого работающего. Это называлось урочными работами. Заглянем в положение, регламентирующее такие работы. При полном отсутствии техники, основываясь только на мускульной силе и силе рабочего скота, нужно было одному рабочему и двум полурабочим с четырьмя парами волов вспахать одну казённую десятину целины за два с четвертью дня, для крепкозалежной целины отводились два, для мягкой земли – полтора дня. Для того, чтобы засеять четыре казённых десятины в один день, полагался только один рабочий крестьянин.
С уборкой урожая дело обстояло так. При снятии с корня пшеницы, ржи, овса и ячменя один рабочий или одна рабочая нажинали серпом без потери колосьев в один день полторы копны или 90 снопов, не менее шести четвертей в окружности (примерно один метр), складывали нажатое в крестцы, прикрепив свяслом верхний сноп к нижним.
При урожае травы от 8 до 10 копен на десятину (1,09 гектара) в один день два косаря должны были скосить одну казённую десятину, а две рабочих женщины – сгрести это сено, сложить в копны и стаскать на одной паре волов.
Была изобретена и такая мера измерения, как количество «пудо-футов мускульной работы». Учёные того времени активно их делили, умножали, старательно выводили проценты, и всё равно при той средней урожайности, которая была в середине XIX века на Дону, работавшие в усадьбе помещика крестьяне, были обречены на нищету.
В конце 1861 года, того самого, когда было отменено крепостное право в России, на имя Военного министра была подана записка о войске Донском, составленная генерал-лейтенантом князем Дондуковым-Корсаковым. Она как нельзя лучше характеризовала настроения в казачьей массе и их отношение к демократическому устройству общества:
«Несколько веков казаки пользуются самостоятельностью. В семнадцатом столетии они, хотя и стояли на нижней ступени гражданственности, но составляли отдельное вольное общество, имевшее свои уставы, свои права, коими на войсковых сборах или кругах всенародною подачей голосов решались общественные вопросы и избирались войсковые атаманы. Имена Ермака и некоторых популярных атаманов ещё очень свежи в памяти народной. Нет зажиточного казака, в доме которого не встретилось бы изображения покорителя Сибири или других известных войсковых лиц.
Все воспоминания эти вместе с заслугами Войска в Отечественную войну и различными подвигами частей и лиц оного в других кампаниях заставляют казаков гордиться своим военным званием. Как гражданин каждый простой казак считает себя с некоторым основанием несравненно выше всех прочих податных сословий России. Выборное начало и другие либеральные права, составляющие основу казачества на Дону, развили в нём чувство собственного достоинства и самостоятельности. Любознательность и жажда образования, свойственные донским казакам, вместе с родом службы их от берегов Аракса до северных границ Финляндии и пребывание полков в Бессарабии и Польше, ознакомили сословие это с другими элементами жизни и, несомненно, способствовали развитию понятий, которым далека и чужда общая масса населения России. Сравнительное материальное благосостояние казака, против крестьян в России, даёт этому сословию также считать себя в этом отношении выше последних. Каждый, немного зажиточный казак, особенно во время покоса и уборки хлеба, нанимает себе работников из пришедших крестьян и считается на это время хозяином их.
Общепринятое у простых казаков москаль и хохол для именования жителей Российских губерний и Малороссии, суть выражений, хотя и не враждебных, но далеко и недружелюбных. Кроме того, опасения казаков, что иногородние приобретут в юртах или окрестностях оных основы поземельной собственности, всегда будут встречены казаками с крайним неудовольствием, может, даже с гласным ропотом…»
Заметьте, эта характеристика казачьему сословию дана сразу после отмены крепостного права в России, более чем за полвека до событий октября 1917 года. Но разве кто-то внял этим предостережениям?
2.3. Для того казак родился, чтоб царю пригодился
В Каменском городском краеведческом музее хранится казачья фуражка. На ней кокарда с надписью по кругу: «За Веру, Царя и Отечество». Эта короткая фраза была не просто девизом, она была смыслом суровой и неспокойной казачьей жизни. Веру и Отечество они охраняли веками, отстаивали в кавказских и балканских походах. Царю присягали… Царя охраняли… Многие из них попадали служить в Лейб-гвардейский Казачий Его Величества полк, несший службу при царском дворе.
И когда 3 января 1681 года казаки «Михайло Иванов из Кагальницкого городка и Иван Медведь из Ведерникова городка да Аника…» били челом и просили разрешения занять юрт Гундоровской», то важнейшим условием для занятия земель по Северскому Донцу было, конечно, служение государю, которого они тогда называли великим.
Служение обязывало поселившихся в юрте Гундоровском выставлять от вновь образованной станицы казаков на дела воинские. Причём это нужно было делать как на рубежах Донского войска, так и за его пределами, если того требовала обстановка.
Доподлинно известно, что в конце XVII – начале XVIII веков гундоровские казаки постоянно принимали участие в различных войнах и военных кампаниях. Присягнув вместе с казаками других станиц на верность Петру I в 1696 году под Азовом, они принимали участие и во взятии азовской крепости. Воевали во всех русско-турецких войнах, ходили походами на Кавказ, посещали не раз Европу и отворяли «врата» известных городов, бились во всех больших и малых войнах, стойко перенося лишения и неудобства походной жизни.
Во времена Екатерины II казаки уже на общих основаниях с другими подданными Российской империи принимали военную присягу, которая называлась клятвенным обещанием и звучала так:
«Аз, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь всемогущим богом, пресвятым евангелием в том, что хочу и должен её императорскому величеству моей всемилостивейшей великой государыне императрице Екатерине Алексеевне самодержице Российской… верно и нелицемерно служить и во всём повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови…»
Заканчивалась клятва, как и положено, предупреждением о недопустимости её неисполнения и фразой о неминуемом божьем суде.
С момента основания станицы и до весьма печального завершения основной казачьей истории на Дону, до памятного 1920 года, на службе царю и Отечеству прославились в боях и битвах казачьи роды гундоровцев Власовых, Шляхтиных, Краснянских, Ушаковых, Манохиных, Рытиковых и многих других.
В 1807 году был учреждён знак отличия ордена Святого Георгия для награждения солдат, матросов и унтер-офицеров. Эта очень ценимая казаками награда, представляла собой серебряный крест без эмали и награждённые казаки с гордостью носили его на Георгиевской чёрно-оранжевой ленте на груди.
Уже в первых правилах, касающихся награждения этим знаком отличия, указывалось: «Он приобретается только в поле сражения, при обороне крепостей и в битвах морских. Им награждаются только те из нижних воинских чинов, которые, служа в сухопутных и морских русских войсках, действительно выкажут свою отменную храбрость в борьбе с неприятелем».
Заслужить знак отличия – солдатский Георгиевский крест – можно было лишь совершив боевой подвиг, например, захватив вражеское знамя или штандарт, взяв в плен неприятельского офицера или генерала, первым войдя во время штурма во вражескую крепость. Также, получить эту награду, мог нижний чин, спасший в боевых условиях жизнь своему командиру.
У награждённого таким знаком отличия вместе с наградой появлялись внушительные жизненные привилегии, которые очень ценились казаками. Они заключались в получении прибавки целой трети жалования, сохранявшейся при выходе в отставку (после смерти кавалера, его вдова в течение года пользовалась правом на её получение) и, что весьма важно для крепостной России, в запрещении применения к владельцу солдатского Георгиевского креста телесных наказаний (это не касалось казаков).
По состоянию на 23 января 1809 года, в станице Гундоровской было пять казаков, награждённых знаками отличия ордена Святого Георгия. Это урядники Михаил Диков и Петр Королёв, казаки Василий Овчаров, Михаил Елецков и Василий Симонов.
В 1806–1812 годы велась очередная война с Турцией. В сражении у города Браилов (на территории нынешней Румынии), осенью 1809 года получил ранение и был награждён Знаком отличия Военного ордена Святого Георгия казак Гундоровской станицы Григорий Иванович Карпов.
Особым испытанием для боевых качеств донского воинства стала Отечественная война 1812 года. Незадолго до того, как она началась, в конце мая 1812 года, от станицы Гундоровской, к атаманскому двору и квартире был снаряжён караул.
У атаманского двора гундоровские казаки, стоявшие в карауле, одними из первых, услышали царский манифест о начале войны с французами. Огласил этот манифест наказной атаман Матвей Иванович Платов. Как известно, запасные полки призванных к воинскому делу донских казаков на события войны конца лета 1812 года опоздали.
Так уж получилось, чтобы не оставить семьи не только без кормильцев, но и без хлеба, хотя бы до следующего урожая, они задержались в границах области для уборки хлебов. Эти полки, в том числе и сформированный в станицах по Северскому Донцу полк, в составе которого были гундоровские казаки, пришли своим ходом не к рубежам защиты Москвы, а уже в Тарутино, после того, как столица была сдана французским войскам. Но это не помешало казакам отличиться в той войне, особенно в заграничном походе 1813–1814 гг.
В архивных документах, описывающих боевые действия казачьих войск в Отечественной войне 1812 года, в числе отличившихся называются казаки-гундоровцы Андрей Фёдорович Процыков и Пётр Пшеничнов.
Войсковой старшина Андрей Федорович Процыков родился в 1771 году в станице Гундоровской. Служил в Атаманском полку с 1811 по 1822 год, а затем уволился с воинской службы в отставку, в родную станицу. Свой подвиг он совершил при таких обстоятельствах. Будучи в составе Атаманского полка 18 октября 1813 года, он был снаряжён с командой казаков к большой дороге, ведущей из Лейпцига в город Фульде. На этой дороге неприятель поставил основательный заслон. Дерзкий казачий командир Андрей Процыков с ходу ударил по неприятельской позиции и, преодолев бешеное сопротивление врага, захватил три пушки и три ящика с артиллерийскими зарядами, а также взял в плен тридцать французов.
В этой боевой операции войсковой старшина участвовал, не залечив до конца ранение в руку от сабельного удара, полученное 12 мая 1813 года под городом Роттенбергом. А. Ф. Процыков не только не покинул поле боя, но и продолжал бесстрашно сражаться вместе с товарищами. За это боевое дело войсковой старшина получил орден Святого Великомученика Георгия четвертой степени.
Есаул Пётр Пшеничнов, станицы Гундоровской, пал смертью храбрых в бою 13 октября 1813 года. До этого он был адъютантом у генерала Василия Дмитриевича Иловайского.
Гундоровские казаки участвовали в заграничном походе русских войск, в основном, в составе полка Мельникова пятого. В феврале 1814 года этот полк принимал участие в известном сражении уже на земле Франции под Краоном и Лаоном. В архивных документах про этот полк при «испрошении» ему награды говорилось: «…он, находясь в сражении при Краоне в кавалерийской бригаде генерал-майора Бенкендорфа, до приходу кавалерии генерала Сакена, совокупно со всею бригадою удерживал более четырёх часов кавалерию, бывшую под предводительством Наполеона, и несколько раз атаковал оную и наносил повсеместный вред, несмотря на превосходство неприятельских сил».
Среди самых отчаянных храбрецов в том встречном кавалерийском бою был назван гундоровец – казак Новоайдарсков.
Знаком отличия Военного ордена Святого Георгия за заграничные походы 1813–1814 годов были награждены выходцы из Гундоровской станицы: урядники Михаил Диков, Семён Швечиков, Никита Есаулов, Павел Солодов и Пётр Королёв, казаки Василий Овчаров, Михаил Елецков, Василий Симонов и Иван Трофименков.
В Государственном архиве Ростовской области хранятся толстые дела, исписанные мелким витиеватым почерком войсковых писарей, с надписями, свидетельствующими о том, что за истрёпанными обложками подшиты послужные списки офицеров войска Донского, в том числе и уроженцев станицы Гундоровской. По состоянию на 1820 год, в чине есаула числился в них Филипп Мануйлович Номикосов, отец известного исследователя Донской земли Семёна Филипповича Номикосова. Среди есаулов есть фамилии зачинателей гундоровских воинских династий: Фёдор Иванович Процыков, Алексей Александрович Пшеничнов, Карп Тихонович Рытиков. Знакомые фамилии можно встретить среди хорунжих: Иван Никитович Трофименков, Степан Григорьевич Мазанкин, Иван Иванович Шляхтин и Кондрат Никифорович Краснянский.
В XVII–XVIII веках казаки, неся службу на рубежах империи и принимая участие в войнах, оставались обособленной частью русских войск со своими устоявшимися боевыми традициями, особенностями боевого строя и тактики, вооружения и военной одежды, которую трудно было назвать форменной в общепринятом понимании этого слова. Но война 1812–1814 годов показала, что служба казачества нуждается в более продуманной законодательной и уставной регламентации.
В 1818 году начала работать комиссия об устройстве Донского казачьего войска. Работала она даже по тем временам неспешно, и только к 1835 году были выпущены утверждённые великим государем документы, по которым установлен земельный пай в тридцать десятин на одного казака.
Однако, сразу следует оговориться, что такой пай казакам-гундоровцам никогда не доставался и даже, как говорится, не снился. К сожалению, не было создано тех жизненных условий, чтобы при характере землепользования по Северскому Донцу можно было иметь столько земли в распоряжении одного казачьего семейства.
По высочайшим установлениям 1835 года всё мужское казачье население обязано было нести воинскую повинность с 18 до 43 лет в строевых частях, вооружаясь, обмундировываясь, приобретая снаряжение и лошадей за свой счёт.
За свою, порой нелёгкую службу, казаки наделялись на постоянное пользование земельными наделами (паями), а офицеры получали права потомственного дворянства, земли и крепостных.
Селиться на территории казачьего войска посторонним лицам запрещалось. Казачество понемногу превращалось в замкнутое военное сословие, пожизненная принадлежность к которому, распространялась и на всё дальнейшее потомство. Фактически станицы были военными поселениями, но отличались свободолюбием и независимостью казачьего населения, его демократическим волеизъявлением при выборах местных атаманов и в решении других экономических и политических вопросов.
Принимали участие казаки и в таком привычном и обязательном для них деле, как усмирение бунтующих крестьян. Для этого атаманами станиц Гундоровской и соседних с ней – Луганской, Митякинской, Каменской и других готовились приказы воинских экспедиций о сборе казаков в назначенном месте (так называемые места лагерных сборов). Можно привести выдержку из одного подобного распоряжения от 5 июня 1820 года с красноречивым заголовком «Об отправке казаков на усмирение вышедших из повиновения крестьян»: «…для усиления средств к усмирению вышедших из повиновения крестьян… станицам коим предписано один полк туда нарядить, приказать, чтобы люди… выступили из домов не более как в двадцать четыре часа и следовали на сборное место к хутору Яновскому, на реке Мокрый Несветай стоящему, с пятисуточным провиантом, делая в день переходу не менее тридцати пяти верст».
Отличились в этом походе казаки станицы Гундоровской: сотник Алексей Пшеничнов, хорунжие Антон Костин и Иван Краснянсков, а также урядник Степан Королёв.
В Государственном архиве Ростовской области находится немало таких распоряжений. Так что следует подчеркнуть, что гундоровцы отличились не только на полях сражений многочисленных войн XIX века, но и приводили в дикий ужас жителей бунтующих волостей, при наведении такого порядка, каким его понимали в царские времена. Гордясь своими предками-казаками, которые верно служили государям, они всегда считали, что любая смута есть явление для российского государства разрушительное. И сидя на завалинке, старики не раз вспоминали, как и где они получали награды за походы дальние и разные, и больших отличий между походами боевыми и усмирительными они не делали.
Когда я был в Польше, то заметил, что в каждом местном музее уделяется большое внимание восстаниям польского населения против самодержавия в XIX веке. Это и народные восстания 1831 года, и не менее известные народные волнения 1862 года. Во время подавления этих беспорядков отличались и казаки станицы Гундоровской. Например, отставной урядник Степан Изварин, будучи в Атаманском полку, был награждён за отличие в делах Польской кампании 1831 года. А в 1862 году гундоровцы были в составе Лейб-гвардии Атаманского казачьего полка, выступившего против мятежников в Виленской губернии. Но, данных об отличившихся в том походе, в архивах я не обнаружил. Но даже если бы и были достоверные описания этих жестоких боевых дел, они всё равно не всегда вяжутся с представлениями о казачьем великодушии и благородстве.
Среди казачьих традиций, особое место занимали проводы казаков на службу и радостная встреча их со службы или, что было не так уж и редко, с войны. Перед отправкой служивых в свои полки несколько дней шёл загул возле станичных и хуторских кабаков. Наутро на сборном участке объявлялась перекличка казаков по спискам. После этого служился молебен в присутствии станичного атамана и военного писаря. А вот после окончания официальной части, казаки качали станичного атамана и писаря, как говорилось, для общего удовольствия. Подбрасывая вверх атамана и писаря, они при этом спрашивали: «Ну как, чужую землицу видите или нет?»