Туркестанский крест

Их любовь была похожа на красивую полноводную реку, зародившуюся от пары чистых, прозрачных ручейков, становящуюся на своём долгом пути к океану всё шире, всё глубже. Наверное, бывают и более сильные чувства, схожие, например, с нескончаемым Нилом или с безбрежной Амазонкой. Максиму же казалось, что их со Светланой любовь больше напоминает стремительный Дунай. Он, в отличие от Амазонки и Нила, бежит не через однообразно-унылые малярийные джунгли, не по африканским саваннам и пескам, а струится по приветливой «старушке» Европе, среди ярких лоскутных полей, среди цветущих садов и высоких гор. На его пути – разные страны, вдоль крутых берегов – развалины замков, окутанные романтическим флёром старинных легенд, а на прибрежных равнинах – города с тысячелетней историей. И пусть эта река порой причудливо извилиста, а скорость её течения переменчива, от этого она ни на мгновение не перестаёт быть одной из величайших рек мира.

В конце 1979-го года, когда Максим со Светланой уже начали потихоньку обживаться в кизыл-арватском «аду», судьба нежданно-негаданно предоставила им невероятный по местным меркам шанс выбраться из этого гиблого места. По крайней мере, им тогда так казалось. Выяснилось, что в управлении кадров округа не забыли о десантной подготовке Кольченко, и он был откомандирован для дальнейшего прохождения службы в Чирчик, в 154-й отдельный отряд специального назначения ГРУ ГШ, который все называли мусульманским батальоном. Укомплектован он был выходцами из среднеазиатских республик, говорящих на языках Востока и знающих традиции и обычаи ислама. В ту пору в южном подбрюшье СССР бурлил Иран, поэтому создание отряда в мае 1979-го не вызывало особых вопросов. Кадровики не смогли найти всего трех специалистов азиатского происхождения: зенитчика – на взвод «Шилок», и двух артиллеристов: миномётчика – на взвод «Васильков» и противотанкиста – на взвод ПТУР. В конце концов, на эти должности были назначены офицеры славянской внешности, до черноты загоревшие под солнцем Туркестана. В последний день ноября, отправив Светлану к родителям, Максим прибыл в Чирчик. И всё закрутилось с немыслимой скоростью.

К четырнадцатому декабря отряд перелетел в афганский Баграм, а к семнадцатому числу своим ходом перебрался в Кабул. «Мусбат» встал лагерем неподалёку от Тадж-Бека, резиденции президента Афганистана Хафизуллы Амина, пригласившего в свою страну Советскую армию. Двадцать пятого декабря в Кабул прилетела витебская дивизия ВДВ и остатки 345-го парашютно-десантного полка. Колонны кушкинской и термезских мотострелковых дивизий пересекли границу Советского Союза в тот же день. Всё пока ещё было тихо и спокойно.

Советско-афганская война началась двадцать седьмого декабря в девятнадцать тридцать по кабульскому времени, или в шесть часов вечера по Москве. Именно в это время прогремел взрыв мощной мины, заложенный диверсантами КГБ в люк распределительного узла подземных коммуникаций, оставивший Кабул без телефонной связи. Так началась секретная операция «Шторм 333». На штурм президентского дворца в первом эшелоне шли группы спецназа КГБ «Гром» и «Зенит», во втором эшелоне выдвигались подразделения «мусбата» и девятая рота триста сорок пятого полка. Тот первый бой длился не долго. Дворец был взят, президент убит, но, к сожалению, это не смогло остановить гражданскую войну, шедшую в этой стране уже почти два года, а лишь увеличило её масштаб и ожесточённость. Счёт боевых потерь был открыт. За неполную неделю до наступления олимпийского, тысяча девятьсот восьмидесятого года, погибло восемьдесят шесть человек. Потери афганцев считать было как-то не принято… Сбылось очередное предсказание Эсмеральды: лейтенант Кольченко попал на войну, а уже в начале лета, из ташкентского госпиталя, был откомандирован обратно в Кизыл-Арват. Так замкнулся круг его первой войны…

Злата выпорхнула из домика навстречу лейтенанту. На её лице читались и тревога, и смущение, а Максим всё пытался понять – это живая девушка или зачем-то появившийся на неопределённое время морок Эсмеральды?

– Они уехали? – тихо спросила она.

– Уехали, но, к сожалению, обещали вернуться. Основные события впереди. Кстати, они сказали, что ты украла у них деньги. Это правда? – в свою очередь задал вопрос лейтенант, заглядывая в её глаза, чёрные как угольки.

Это были те самые бездонные глаза, в которых он, чуть было, не утонул пять лет назад. И даже запах её волос был таким же, как в тот далёкий день.

– Ты им поверил? – угольки вспыхнули снопами жёлто-золотистых искорок, словно затухающий костёр от внезапного порыва ветра. – Это они забрали мою сумочку с деньгами и документами.

Максим расстегнул портупею, бросил её на кровать, аккуратно повесил снятую гимнастёрку на спинку стула, подошёл к открытому окну и неторопливо закурил. Порывы знойного ветра трепали гривы старых акаций.

– Зря ты про сумочку раньше не сказала! Денег-то там много было?

– Много. Восемьдесят рублей с копейками. Как-то не вспомнилось в суматохе. Теперь я без денег, без документов, а ещё там ключи от съёмной квартиры лежали, —растерянно проговорила Злата и печально вздохнула.

– Вернём сумочку, не расстраивайся. Ключи, пока, всё равно не нужны, нельзя тебе домой, они знают твой адрес. С голоду не умрёшь – я буду делить с тобой свою скромную трапезу, – затушив догорающую сигарету, лейтенант отошёл от окна, – а ещё они сказали, что ты – проститутка, высланная из Москвы. Я не поверил.

– И на том, спасибо, – фыркнула девушка, глядя в открытое окно, —это тоже ложь.

– Да знаю я, что ложь. Извини за бестактный вопрос: сколько тебе лет?

– Скоро двадцать.

– А сестра у тебя есть?

– Нет, – Злата удивлённо глянула на Максима.

– Когда ты в последний раз была в Урюпинске? – внезапно спросил лейтенант, внимательно глядя в глаза девушки и наблюдая за её реакцией на неожиданный вопрос.

– Что за глупый допрос?! Ни в каком Урюпинске я не была! Если ты мне не веришь, то спасибо за помощь, проводи меня до выхода в город, и я уйду! – взорвалась Злата.

– Извини. Но я должен был задать тебе этот вопрос, —примирительно-извиняющимся тоном проговорил офицер, – верю я тебе, верю.

Послышался шум мотора, и у дверей домика остановился уазик. Григорий Семёнович ввалился в помещение, держа в каждой руке по запотевшей бутылке «Саперави», следом за ним зашёл водитель с большим бумажным пакетом яблок.

– Костя, яблоки помой, парочку возьми себе и езжай в автопарк. Передай нашим – построение в 18-20, напротив бокса. Заправить баки и быть в готовности к выезду. За мной подъедешь сюда в 18-10, – скомандовал Кольченко.

– Куда едем? – вскользь поинтересовался Козловский.

– Скажу перед выездом. Иди уже! – доставая из шкафа гранёные стаканы и тарелку под фрукты, раздражённо ответил лейтенант.

Язвицкий ополоснул стаканы и теперь лихорадочно искал штопор. Злата отрешённо смотрела на стену. Максим, нарезая яблоки на дольки, решил немного разрядить гнетущую напряжённость.

– Злата, а ты знаешь, куда сейчас твои похитители поехали? – лейтенант задал этот вопрос так, будто его, действительно интересовал её ответ.

– Не знаю. А куда? – настороженно, вопросом на вопрос ответила девушка, не замечая подвоха.

– В больницу, – с совершенно серьёзным выражением лица сказал Кольченко, сосредоточенно разглядывая этикетку на бутылке с вином.

– Господи… В больницу-то зачем? – изумилась Злата.

– Укушенному вору прививку от бешенства делать! – шутка получилась, не ахти какая, но все улыбнулись и чуть-чуть расслабились.

Вино показалось им изумительным. Терпким и, самое главное, холодным, что особенно ценно жарким ашхабадским летом. Оно кроваво-красным рубином играло в сверкающих гранях стаканов, обманчиво обещая утоление жажды. Сдвинутые за удачу бокалы были выпиты до дна и незамедлительно наполнены снова. Больше не чокались, пили не спеша. Мужчины с наслаждением дымили сигаретами, откинувшись на спинки стульев, а лопасти вентилятора старательно выдували наружу клубы сизого табачного дыма через распахнутое окно.

– Ребятки, а ведь вы попали в серьёзный переплёт, – неожиданно произнёс Григорий Семёнович, облокотившись на стол, – в очень серьёзный.

– Да ладно, два мелких бандита конца двадцатого века… Делов-то! – хмыкнул Максим.

– Слушайте меня внимательно, —начал свой монолог старший прапорщик, – Бешим мне по дороге рассказал, что эти, как ты изволил выразиться, два мелких бандита – Ухват и Волчок – особо приближённые вора в законе Ашота Ашхабадского, смотрящего по Ашхабаду и всей Туркмении. Из обрывков их разговора он понял, что Злату, то ли в карты проиграли, то ли заказали наложницей в гарем какого-то местного бая. Воры даже слегка подискутировали на эту тему, но в любом случае за неё в общак обещаны немалые деньги, и поэтому вполне вероятно, что в дело впряжётся сам Ашот.

Сидевшая напротив прапорщика девушка сжалась, как воробушек. Она переводила испуганный взгляд с лица прапорщика на лицо лейтенанта, словно ища у них защиту от всех этих внезапно свалившихся на неё напастей.

– Воры не вхожи на территорию штаба корпуса! Средневековье какое-то… Наложницей в гарем! Мрак! – Максима явно прорвало. – Не бойся, Злата, здесь ты в безопасности. Правда, долго держать тебя тут у нас вряд ли получится, но мы тебя не отдадим никакому баю!

Девушка благодарно взглянула на офицера и неожиданно улыбнулась ему точно такой же улыбкой, какой когда-то на прощание одарила его Эсмеральда. От столь мистического совпадения, несмотря на пятидесятиградусную жару, по спине лейтенанта легкой волной пробежал холодок озноба.

– Воры от денег не откажутся. Уверен, что в самое ближайшее время они поставят своих людей у всех выходов с территории части, – как ни в чём не бывало, продолжил монолог Язвицкий, – есть у меня парочка мыслей, как распутать этот узел, но первое, что необходимо сделать, – надёжно спрятать Злату.

– Некогда распутывать, рубить надо! – продолжал горячиться Максим.

– Искандер Двурогий был, безусловно, великим полководцем.… Но здесь, уж не знаю, к счастью или к сожалению, не Афган, поэтому, придётся распутывать, – деликатно возразил ему прапорщик, – я попросил солдатиков с КПП отслеживать все легковушки, остановившиеся вблизи от выезда из военного городка. Времени у нас в обрез. Принимай решение, командир!

– Решение, говорите… – лейтенант задумался, – слушайте моё решение. Злату спрячем на погранзаставе «Фирюза». Сегодня в доме офицеров я случайно встретил своего давнего друга Дениса Шевченко, мы с ним в прошлом году вместе лежали в госпитале с гепатитом. Выяснилось, что он сейчас служит на этой заставе. Начальник на учёбе, и Денис пока за главного. Я обещал приехать в Фирюзу сегодня вечером, вот все вместе и поедем. Там у нас будет предостаточно времени, чтобы всё обсудить. Сейчас – 18-00, выезд из парка в 18-40, за полчаса доберёмся до заставы. На территории погранзоны Злата будет недосягаема для блатного мира.

В распахнутое окно заглянул боец из наряда по КПП. Он доложил Язвицкому о двух подозрительных машинах. Два «Москвича-412», белый и зелёный, прибыли в район КПП одновременно, пять минут назад. Один из них встал неподалёку от ресторана «Айна» в направлении посёлка Бикрова, другой – возле кинотеатра «Космос», на проспекте Свободы в сторону центра.

– В каждом автомобиле – по два человека, вот номера машин, – солдат протянул прапорщику сложенный пополам листок, – разрешите идти?

– Спасибо, боец, свободен, – поблагодарил дневального офицер.

– Максим, что же делать? – растерянно произнесла Злата, нарушив возникшую после ухода дневального небольшую паузу.

– Нет ни малейшей причины для паники, – успокаивая взволнованную девушку, уверенным тоном ответил ей лейтенант и, усмехнувшись в усы, добавил, – красноармеец Сухов в этих местах увёл из-под носа басмачей целый гарем, так неужели мы тебя одну не спасём от участи наложницы?

Воры, надо отдать им должное, сработали чётко и оперативно, но явно недооценили транспортные возможности, которыми располагал офицер. В данный момент под командованием лейтенанта Кольченко находилось 24 уазика и 8 «Волг». Эта техника была взята из входящих в состав корпуса частей и соединений и сосредоточена при штабе на период проведения фронтовых учений, которые всё никак не могли начаться. Машины предназначались для генералов из генштаба и министерства обороны СССР.

В штабе армейского корпуса служило много старших офицеров, но мало кому из них был положен служебный автомобиль, и дабы они не зарились на прикомандированный автотранспорт, начальник штаба на общем построении в форме приказа заявил, что эти машины могут выходить из парка лишь по его личному распоряжению или по приказу лейтенанта Кольченко. Он, конечно же, просто не чётко сформулировал свою мысль, имея в виду, что команду на выход может дать только он сам лично или же через командира этого сводного подразделения. Но сказал он то, что сказал, а поправить свирепого генерала никто не решился. Максим не злоупотреблял его оговоркой, лишь изредка беря для коротких поездок по городу уазик командира кизыл-арватского мотострелкового полка, который чем-то приглянулся ему с самого начала, и вот настало время воспользоваться генеральской оговоркой сполна.

По замыслу лейтенанта в 18-40 из автопарка выедут все 24 уазика с закрытыми шторками на окнах. В одном из них на заднем сидении расположится Язвицкий, на другом, так же сзади – Максим и Злата. Ворота КПП распахнутся, и автомобили с интервалом в десять секунд начнут покидать военный городок на приличной скорости. Первая машина уйдёт налево по проспекту Свободы в сторону центра, вторая – прямо, на посёлок Бикрова, третья – налево, четвёртая прямо и так далее. Затем уазики начнут хаотично сворачивать в переулки и, поплутав минут десять по городу, вернутся на базу. И только автомобили с пассажирами уйдут на Фирюзу. Козловский на своём уазике, номера которого бандитам были уже знакомы, должен выехать последним и, демонстративно развернувшись на кольце, тут же вернуться обратно на территорию воинской части. Таким образом, экипажам воровских машин надо будет каким-то образом отследить перемещение двадцати трёх автомобилей, что совершенно нереально.

Сборы не заняли много времени. Григорий Семёнович, натужно кряхтя, полез под кровать и, достав оттуда свой тревожный чемодан, с которым прибыл сюда из Кизыл-Арвата, открыл его маленьким ключом. Покопавшись в ворохе белья, вытащил скомканный свёрток и передал его Максиму. В свёртке оказалась боевая граната Ф-1, называемая в войсках лимонкой.

– Возьми, как говорится, на всякий пожарный. Друзья из пехотного полка подарили, думал пригодится рыбу в Каракум-канале глушить, – тихо сказал он, обращаясь к офицеру.

– Спасибо, отпугну врагов и обязательно верну! – беря гранату в руки, в очередной раз не к месту пошутил офицер.

Язвицкий для приличия слегка улыбнулся. Злата же продолжала пребывать в состоянии полу-транса. Девушка смотрела на лимонку широко распахнутыми глазами, полными ужаса. Она только начала осознавать в какую нереально-кошмарную переделку умудрилась попасть. Граната разместилась в дипломате Максима между чистыми тельняшками, плавками, носками, подшивочным материалом и несессером с туалетными принадлежностями.

В 18-40 первый уазик на приличной скорости покинул военный городок и за ним, как пчёлы из улья, из ворот КПП начали вылетать совершенно одинаковые машины, разъезжаясь в разные стороны. Лейтенант не смог отказать себе в удовольствии и, пренебрегнув конспирацией, слегка сдвинул оконную шторку, дабы насладиться видом растерянных лиц джигитов из воровского «Москвича», припаркованного возле «Айны». Козловский, выезжавший последним, позже рассказывал, что машины бандитов в тот вечер так и не сдвинулись с места.

В то же самое время по улицам вечернего города неспешно катилась новенькая белая «Волга». На её заднем сидении, небрежно развалившись, сидел уверенный в себе, холёный человек в белоснежной рубашке с короткими рукавами. Он был коренаст и широкоплеч, излишняя полнота лишь добавляла его облику солидности. В его чёрных волосах кое-где серебряными паутинками пробивалась седина, открытый, в меру широкий лоб, украшали изогнутые дугой брови. Взгляд его раскосых, глубоко посаженных тёмных глаз, расслабленно скользил по людям, идущим по тротуарам, по встречным автомобилям, по зелени клумб и деревьев. В свои сорок с небольшим сидящий на заднем сидении человек успел достичь многого в этой жизни. Триумфальное восхождение по партийно-комсомольской лестнице республики он начал сразу же после окончания философского факультета МГУ. Несомненно, он был умён.

Сидящий на заднем сидении, был уверен, что добился всего не столько благодаря протекции сильных мира сего, сколько счастливому расположению звёзд над своей головой, и, занимаемый им ныне пост, принадлежит ему по праву рождения и является всего лишь промежуточным на траектории восхождения к вершине власти. Он досконально знал и свою родословную, и историю своего племени, происходившего из древнего огузского рода Кият-Борджинов, основателем которого считался Есугей-богатур, отец самого Чингисхана. Прямым предком сидящего на заднем сидении был Кият-хан – вождь племенной группы иранских йомудов. Само имя его, Курбан Сердар, было частью имени ещё одного великого предка, которого он чтил, пожалуй, больше других – легендарного курбаши Джунаид-хана. Басмач он, и в самом деле, был легендарный, его имя до 1938 года наводило страх на врагов и вызывало благоговейное восхищение соплеменников.

Сидящий на заднем сидении человек был уверен, что оставшуюся пару ступеней до высшего в республике поста он неизбежно пройдёт, всему свой срок. Просто пока первый секретарь компартии Туркмении из племени эрсаров, путь наверх ему закрыт. Но ничто не вечно в этом мире, и сейчас у него в запасе есть достаточно времени для того, чтобы успеть расставить на ключевые посты верных людей из своего йомудского племени и рода Джунаидов. Преданные ему кадры должны быть во всех органах и структурах власти республики и тогда, когда откроется путь наверх, они поддержат его и помогут сделать эти два последних шага. Он обязательно станет самым главным по священному праву сильнейшей крови, как когда-то это получилось у Джунаид-хана.

Погружённый в приятные его сознанию мысли, в 1400-м году от Хиджры по исламскому календарю, в священный месяц Рамадан ехал домой один из лидеров Туркменской Советской Социалистической республики. В кармане его белого льняного пиджака, небрежно брошенного на переднее сидение, лежал партийный билет. Он, конечно же, не был правоверным мусульманином, но чтил и уважал традиции своего древнего народа, глубоко уходящего корнями в историю, во времена Парфянского царства, во времена Бактрии и Согдианы, в эпоху персидского господства, в царство Александра Македонского. Воинственные турки-сельджуки и культура ислама, всё это перемешалось именно здесь, на его родине.

Сидящий на заднем сидении гордился воинственностью йомудов, от набегов которых трепетала Персия ещё с времён Надир-Шаха. Награбленное имущество и захваченных в рабство персов они выгодно продавали на шумных рынках Хивы, Хорезма и Мерва, а красавиц-персиянок, как правило, оставляли своими рабынями. Так уж сложилось веками: йомуды по достоинству ценили красоту чужестранок, а для продолжения рода брали в жёны только йомудок. Но ислам не запрещал иметь кроме жён и других женщин, поэтому красотки из Персии, с Кавказа и из южной Европы считались дорогим товаром. Джунаид-хан, прежде чем стать курбаши, занимался именно этим – набегами на Персию и торговлей захваченными рабами, и лишь советская власть сумела остановить тот прибыльный бизнес. Но несметные богатства последнего в их племени хана не растворились бесследно в песках Каракумов, они растеклись по клану его наследников. Лично для Курбан Сердара всё это золото в старинных ларцах уже, пожалуй, больше реликвия, чем деньги.

У сидящего на заднем сидении была странная привычка, о которой не знал никто. Иногда он доставал из тех шкатулок снятые с убитых христианские кресты, шестиконечные звёзды Давида, разнообразные ведические амулеты и подолгу разговаривал с ними, точнее не с ними, а с душами людей, которым когда-то принадлежали эти вещи. Он, почему-то, думал, что души погибших не могут надолго отлучаться от этих сакральных предметов, и считал себя их повелителем. Он беседовал с ними, задавал им различные вопросы, на которые у него самого не было ответа, и ему казалось, что потусторонние голоса этих душ отвечали ему, как своему господину. А что касается денег, они и так текли к нему рекой. Курбан Сердар расставлял своих людей на командные посты, а те своих – на «хлебные» места, и благодарность последних не имела пределов.

Сидящий на заднем сидении женат на йомудке из хорошего рода. Его сыновья учатся в Москве. Старший – на юридическом факультете МГУ, младший – в высшей школе КГБ. Хорошие мальчики, настоящие джигиты. Вроде бы всё в его жизни сложилось крайне удачно, если бы не одно маленькое «но» … Судьба, почему-то, обделила его любовью женщин.

Ему, как истинному йомуду, не нравились женщины из своего рода. Курбан Сердар со школьной скамьи засматривался на девушек других национальностей, но не на всех, спаси Аллах, а только на красивых. Не подобает чингизиду, потомку Джунаид-хана даже думать об иных. Но красивые создания явно не видели в нём героя своих грёз. Это больно било по его самолюбию и тогда он дал себе клятву, что непременно добьется того, что сможет сам выбирать женщин и те, лучшие из лучших, покорно склонив головы, падут к его ногам. В постели Курбана побывало уже немало красавиц: за золото, за карьеру мужей, за собственную карьеру. Но, на свою беду, он был умным человеком, и с тоской осознавал, что среди всех его любовниц нет ни одной от слова «любовь». В какой-то момент, как истинный потомок Джунаид-хана, он решил, что начнёт похищать понравившихся ему женщин, и с помощью ласки, подарков и личного обаяния будет постепенно приручать несчастных пленниц, отдавая себе отчёт, что притворные страсти всех его «любовниц» не стоят и малейшей крупицы истинной любви.

Судьбы похищенных красавиц были на редкость схожи. Кто-то, в надежде вырваться на свободу, пробовал играть с ним в любовь, но он был проницателен и легко распознавал фальшь, кто-то напрочь отказывался от близости с новоявленным ханом. И те и другие отправлялись в качестве живых подарков его ближайшим ставленникам за пределы столицы, как в старые времена отправлялись на невольничьи рынки Хивы и Мерва строптивые рабыни. Что уж там происходило с ними, доподлинно не знает никто, но ни одна из пропавших домой не вернулась. Пустыня умеет хранить тайны своих хозяев.

Сидящий на заднем сидении, был упрям в достижении своей цели. Его кидало в крайности, он экспериментировал. В последнее время он был одержим идеей, что полюбить его по-настоящему, чистой и светлой любовью, сможет лишь целомудренная, невинная девушка. При этом он даже дал себе зарок, что если почувствует хоть искорку девичьей любви, то дарует за это пленнице не только свободу, но и богатство. Потомок курбаши был умным человеком, он понимал, что любовь, зародившаяся в неволе, жить в клетке не сможет.

Сидящий на заднем сидении, считал себя физически и духовно здоровым человеком, полезным членом общества, строителем социализма. Только вот у социализма этого было обличье басмача. Злата должна была стать седьмой подопытной жертвой потомка Джунаид-хана, но что-то вдруг пошло не так…