Лестница в небо, или Рассказ очевидца

Я понимал, что это было только началом моего исследования.

Многое еще предстояло узнать и понять, а пока, я довольный своим открытием предполагал, что каждый цвет в душе человека имел свое значение и отражал какой-то поступок или действие. Черный цвет я связывал с отрицательными качества человека. Белый – наоборот с лучшими. Холодный синий – отвечал за характер и настроение, а красный – его темперамент и активность. Все остальные цвета давали точную характеристику души. Я понимал, что это только начало разгадки, которая давала мне большие возможности в познании человека.

Глава 8.

Имея третий глаз, так я стал называть свою способность видеть внутренний мир человека, я не мог пользоваться им, как обычным. Для этого нужна была определенная настройка и желание. Иногда это получалось спонтанно, и я замечал душу человека не закрывая глаза, а бывало и так, что настраиваться приходилось долго. Но это меня не огорчало. Я видел человека и его внутренний мир. Я замечал, что часто его внешний вид не совпадал с внутренними качествами и меня это огорчало. Лицемерие, хитрость и коварство, я часто находил в душах людей. Лиловым и фиолетовым цветом они разливались внутри человеческого тела. Красный и зеленый отступал, а белый превращался в тонкую полоску у края его души. Это наводило на меня тревогу, и я частенько опускал руки, упрекая себя в беспомощности.

Быть только наблюдателем в этой жизни мне не хотелось, и поэтому я много времени проводил на земле рядом с людьми, отыскивая способы общения и контакта. Вот и сейчас я сидел во дворе родительского дома и рассматривал знакомых мне людей.

Вдруг у парадного подъезда я увидел знакомый автомобиль и дернулся от неожиданности. Это был Жигуленок Сапога.

– Что он здесь делает, – произнес я, – он что у родителей?

Взволнованный я направился в квартиру. В этот раз я не церемонился и влетел в нее с улицы через балкон. Все произошло так стремительно, что дверь лоджии приоткрылась, потянув за собой тяжелую занавеску. Присутствующих это удивило если не сказать больше…

Сапог, сидевший на диване со своим маленьким сыном вздрогнул, а мать встала с кресла и подошла к балкону.

– Это сквозняк, – заключила она, – забываем за шпингалет, а ведь осень на дворе, – оправдываться мать, безуспешно дергая штору.

Сапог бросился ей на помощь, а я стал у него на путь.

Он остановился как вкопанный, а его взгляд забегал по квартире. Промычав что-то себе под нос, он вернулся на место, а я дернул занавеску и показалось, что старания матери не прошли бесследно.

– Спасибо тебе!.. – Поблагодарила мать неизвестно кого.

Я это принял на свой счет и ответил ей тем же. Мне казалось, что она чувствовала мое присутствие и говорила со мной в тайне от всех.

Мать вернулась в кресло, а я заметил цветы и открытый конверт, лежавшие на журнальном столике.

– Наверное, деньги, – подумал я, а Сапог произнес:

– Ну, мне пора! Привет Павлу Ивановичу.

Он засобирался, а мать возразила:

– А, как же чай, он уже закипел, слышишь, свистит!

– В другой раз. Мне сейчас некогда – работа…

– Ну, если работа, тогда понятно, – согласилась мать.

– Вы, Анна Николаевна, с фотографией не затягивайте, – произнес Сапог, вставая с дивана, – памятник уже в принципе готов, а вот эти деньги вам на лекарство, да и так – мало ли что понадобиться…

– Ну, ты и гаденыш! – Взорвался.

Я метнулся к Сапогу, а он, будто услышав мой гнев, стал продвигаться к выходу. Он заметно нервничал и поэтому все у него валилось из рук. То упадут ключи от машины, то Денискин рюкзак сползает с плеча, то расческа выпадет из внутреннего кармана.

– Постой, Саша! Я сейчас, – сказала мать и ушла на кухню.

Сапог томился у двери и от нетерпения потирал руки. Он озирался по сторонам и то и дело одергивал своего маленького сына.

Вскоре появилась мать и сунула в руку малыша сладости.

– Вот конфетки Дениски, пусть побалуется…

– Спасибо! – Поблагодарил Сапог и стал крутить барашек замка.

Тот не поддавался и мать предложила свою помощь. Когда дверь открылась, Сапог с сыном выскочили на лестничную площадку, забыв попрощаться с хозяйкой. Они спускались по лестнице, а я, преследуя Сапога, буквально наступал ему на пятки. На выходе он споткнулся и упал. Ребенок заплакал, а мне стало стыдно за свою проделку.

Когда он поднялся и открыл двери подъезда, я вдруг увидел его душу, наполненную разноцветной массой. Она пылала синим пламенем, а его бордовые языки выскакивали далеко за пределы дозволенного. Здесь был и красный, и фиолетовый, которые смешиваясь давали мрачные оттенки. Внизу тяжелым осадком лежал черный цвет. Дверь подъезда закрылась и две разноцветные фигуры скрылись за ее порогом. Загудел мотор автомобиля, и машина выехала со двора.

– Это страх, – рассуждал я, возвращаясь в квартиру.

– Мрачные цвета – холодные и тяжелые, – подметил я и услышал, как где-то за стеной дома лязгнули тормоза и раздался гулкий хлопок.

Тут же послышались тревожные голоса людей и плач ребенка. Это остановило меня, и я метнулся на улицу. За углом дома я увидел небольшую группу людей и два искорёженных автомобиля.

– Я этого не хотел. – Произнес я и приблизился к месту аварии.

Причиной происшествия стал Сапог.

Он не пропустил автомобиль, двигающийся по главной дороге, что и повлекло к столкновению. Все были живы, и я облегченно вздохнул. Водитель иномарки громко ругался на Сапога, а тот стоял молча, опустив голову. Я заметил, что от страха его душа кипела и местами, серым туманов, выскакивала за пределы тела.

– Синий, лиловый, фиолетовый, – перечисляя увиденные цвета, рассуждал я, – это, наверное, волнение или все-таки, страх?

– Все живы? – Вдруг раздался голос у меня за спиной.

– Живые, – машинально ответил я и оглянулся.

Передо мной стоял немолодой мужчина с некрасивым лицом. Одежда его была измята, да и сам он выглядел как-то невзрачно.

– А, ты значит новеньких? – Спросил он и криво улыбнулся.

Я пожал плечами, а он продолжил:

– Так говоришь все живые. Это хорошо.

– А ты, я вижу, обживаешься, – он погладил свое лицо рукой, будто хотел разгладить свои глубокие морщины.

Закончив осмотр место происшествия, он спросил:

– Ты здесь не видел девчонку лет двадцати пяти – блондинку?

Я пожал плечами, а он продолжил:

– Виноват я перед ней. Да, что там говорить, кругом виноват.

Он махнул рукой, а я спросил:

– Как величать тебя, дядя?

– Дмитрием. Дядя Митя я. А ты чего хотел-то?

– Послушай, дядя Митя. Как ты меня разглядел в этой толпе, как понял, что я не такой, как все?

Он улыбнулся мне своей широкой улыбкой и его лицо преобразилось и стало приятней, чем казалось сначала.

Мы познакомились и он, похлопав меня по плечу, сказал:

– Здесь нашего брата полно. Ты, Витя, только приглядись повнимательнее. Не все же сразу туда, – он многозначительно указал на небо и продолжил, – вот мы и мыкаемся здесь, между небом и землей.

– Ты, Витек, главное не переживай и не суетись – всему свое время. Сам все поймешь и сам во всем разберешься. А сейчас прости, мне девчонку надо найти. Угробил я ее…

– Это как?

– Да так. В аварию попал. Я же, Витя, таксист, вернее, был таксистом. Я, если хочешь знать, водитель первого класс, с большим стажем и никогда не позволял себе за руль выпившим садиться. А тут – бес попутал. Как-то ночью корешок мой – Володька попросил племянницу домой отвезти, мол поздно – темно, а я уже стакан пропустил. Я ни в какую, а он в обидку. Ну, я и согласился дурак старый – повез. Только не довез я ее до дома. На мосту подрезал меня мажор какой-то на джипе, я уходить, а навстречу КАМАЗ… Я сразу, а девчонка еще помучилась. На второй день в больнице умерла. Как я уговаривал ее вернуться в тело, как просил, но она не захотела, а может не смогла.

– А тут, как-то я ее встретил. Начал извинения просить, а она говорит мне: «Ты у моей мамы прощения попроси – может она тебя и простит». Этим она меня убила наповал. Я сник, а она пообещала еще встретиться, вот я и мотаюсь по городу, от одного ДТП к другому.

– А причем здесь аварии? – Спросил я.

– Сам не понимаю, – ответил Дмитрий, – только она, как и я, ни одного происшествия на дороге не пропускает…

Мы помолчали, а он засобирался и сказал:

– Ладно, Витек, Бог даст еще встретимся.

Он невесело улыбнулся и исчез в пространстве.

Мысли мои спутались и события полетели картинками; Сапог на своем «Жигуленке», авария, яркая блондинка и дядя Митя…

«Ты сам все поймешь», – вспомнил я слова Дмитрия и заключил:

– Видно в этом мире все так и должно быть. Сначала нужно узнать себя и свои возможности, а потом и свое предназначение здесь.

С этими мыслями я возвращался в родительский дом.

В комнате я нашел своих детей в обществе матери.

Они о чем-то оживленно беседовали, и я стал прислушиваться к разговору. Мой старший сын Алексей сидел в кресле и, закинув ногу за ногу, рассказывал последние новости. Младший Никита был на коленях у бабушки и жаловался на своего старшего брата.

– Бабуль, скажи Алешке чтобы он меня на речку отпустил. Мы там с пацанами пиявок ловим.

– Кого? – Испугалась мать.

– Пиявок – это черви такие, они кровь еще пьют!

– Молодой еще, – категорически заявил Алексей, – вот появится у меня свободное время – вместе и сходим.

На кухне засвистел чайник и Никита, соскочив с колен бабушки, кинулся к плите. Я последовал за ним, а сын выключил конфорку и осмотрел кухню. На столе он увидел конфеты, но почему-то, протянув к ним руку, не взял ни одной. Он отправился обратно, но в прихожей, у большого зеркала, которое было закрыто покрывалом, остановился. Осмотревшись, он осторожно приподнял завесу и заглянул за нее. Было заметно его разочарование и он быстро побежал в зал.

Уже скоро я услышал его голос:

– Бабуля, а к тебе папа приходит?

Мать немного опешила и, погладив, внука промолчала.

– А к нам приходит. У нас полы скрипят и двери хлопают…

– Это правда. – Поддержал брата Алексей.

– Вот вчера, сидим мы в детской, я уроки делаю, а Никита «Мурку» мучает и вдруг дверь открылась и ветер подул.

– Мы подумали, что мама с работы пришла, – вставил младший, а Алексей остановил его и продолжил:

– Кошка под стол, шерсть дыбом и шипит как змея.

– И меня поцарапала, испугалась Мурка, – вставил Никита.

– Да, ты и сам перетрусил – за кошкой под кровать полез.

Посмеялся Алексей над братом и заявил:

– А я не боюсь. Что он нам сделает? Он же привидение!

– Он не привидение, он мой папа, да, бабуля?

– И мой тоже, – отозвался Алексей, – только он умер…

Дети заметили, что бабушка заплакала и стали ее утешать:

– Не плачь, бабуля, он и к тебе придет.

Мне было тяжело наблюдать за ними, и я удалился в родительскую спальню. В зале разговор продолжался, а в спальне у родителей все было по-старому. Двуспальная кровать, старенький торшер на алюминиевой трубе, трельяж и большой отцовский письменный стол. На стене висела старинная икона Христа – Спасителя.

Я подошел к образу и перекрестился. Иисус смотрел на меня строго, но Его глаза были добрыми и печальными. Нимб за Его головой светился. Сияние было каким-то теплым и ярким. Мне было странно, что раньше я не замечал этого живого свечения. Сейчас я смотрел и видел образ по-другому. Я находил в нем то, чего раньше не замечал, то чему не придавал должного значения. Это маленькое солнце за головой Иисуса светило неземным светом, издавая звуки и тепло. Далеко не каждый мог бы увидеть это чудо, но я был другим и поэтому не только видел, но и слышал эту икону…

Когда я вернулся в зал, передо мной все еще стоял образ Бога и звучала тихая небесная мелодия. Дети на перебой что-то рассказывали своей бабушке и их голоса возвращали меня к реальности.

Никита протянул матери лист плотной бумаги и сказал:

– Вот, смотри, что мы нашли у папы в столе. Это он рисовал, он хорошо рисует, правда?

– Рисовал, – по-взрослому поправил его Алексей.

Я подошел ближе и взглянул на рисунок.

Это было мое творение, и я его сразу узнал. Когда-то давно, когда в моей жизни были трудные времена, по ночам я рисовал. Так я выражал свои мысли и настроение. Тогда все отвернулись от меня и равнодушно наблюдали за моим падением. Все ждали конца, но я выжил и стал другим. Скрытный и неразговорчивый, я больше не верил никому. Я сам решал и сам делал. Я стал одиночкой и мне это нравилось. Этот рисунок я сделал тогда, когда по ночам не хотелось спать, когда не хотелось никуда идти и ничего делать. Эту работу я запомнил хорошо, потому что и сам потом долго думал над ее сюжетом.

На листе рисовальной бумаги была изображена немолодая женщина в длинном бордовом платье, которая стояла на облаках. Ее легкий шарф был продолжением ее седых волос. Она походила на Мадонну, только без ребенка. Она держала мужчину за руку, который, казалось, застрял в облаках. Верхняя часть его тела была уже за ними, а нижняя оставалась под облаками. На ногах у него были надеты тяжелые сапоги, перепачканные грязью. Большие куски грунта на подошвах свисали лохмотьями и напоминали корни деревьев.

Только теперь я заметил, что женщина не держала, а тянула его к себе. И если бы я, то есть этот мужчина, сбросил эти тяжелые сапоги, то он непременно оказался бы по ту сторону неба… Это сейчас я понимал смысл нарисованной картины, это теперь я узнавал персонажи и понимал задумку художника. Теперь я с уверенностью мог утверждать, что этим мужчиной был я, а женщиной была моя бабушка. Я приятно удивился, когда заметил большое сходство персонажей.

Это подтвердил и Никита, высказав свое мнение:

– А он на папу похож, правда?

– Похож, – согласилась мать.

– А эта тетенька кто?

– Это ваша прабабушка.

– Она тоже умерла? Она с папой? – Спрашивал Никита.

– Надеюсь.

Мать все еще рассматривала мой рисунок, а я удивлялся невероятным находкам на листе рисовальной бумаги. Как я мог, простыми акварельными красками, изобразить серебристое свечение солнца, которым была наполнена вся картина.

На тумбочке зазвонил телефон, мать вздрогнула, я пришел в себя, а Никита уже громко кричал в трубку – «Алло»!

– Это Катька. – Он протянул трубку брату и вернулся к бабушке.

– Чего надо? – Ответил Алексей, а мать погрозила ему пальцем.

Он закончил разговор и высказал свое недовольство:

– Достала она меня, и здесь нашла…

– Почему так грубо, Алеша? – Возмутилась мать. – Разве так разговаривают с девочками?

– Ничего, переживет, – вступился за брата Никита.

– Мы пойдем, бабуля, а то у меня дела…

– Ну если дела, тогда – конечно, – согласилась бабушка.

В прихожей они продолжили разговор.

– Маме привет передавайте. Что-то она совсем к нам не заходит.

– Да, у нее дел – во-о сколько, – ответил Никита и развел руки в стороны, чтобы наглядно показать весь объем ее занятости.

Зацепив рукой покрывало на зеркале, он тихо спросил:

– А зачем закрывают зеркало? Чтобы мертвецы не ходили?

С минуту было тихо, потом заговорил Алексей:

– Мертвецы не ходят. Давай лучше обувайся.

Опять наступила тишина и только Никита, надевая кроссовки, громко кряхтел, застегивая молнию.

Управившись с обувкой, он признался:

– А я посмотрел в зеркало. Я что, теперь умру?

– Нет, – успокаивала его бабушка, – ты будешь жить долго.

Алексей открыл дверь и дети, попрощавшись, ушли.

Я хотел было проводить их до дома, но заметив, как мать тяжело пошла по коридору, остался с ней. Проходя мимо зеркала, она поправила покрывало и что-то прошептала. Когда она заговорила снова, я стал прислушиваться к ее монологу.

– Алешка какой большой, уже выше меня. Прямо жених – девочки ему звонят. А Никита – прелесть. Такой любопытный…

Она все еще восхищалась внуками, и рассказывала это кому-то, всматриваясь в пустоту. Я принимал это на свой счет и соглашался.

Присев в кресло, она тяжело вздохнула и сказала:

– Тяжело без тебя сынок, как дальше жить?..

Она говорила со мной и красный цвет ее души пульсировал в такт ее сердца. Он бурлил, увлекая за собой и другие цвета. Смешиваясь, они выдавали самые необыкновенные оттенки. Это была душа матери, которая не нуждалась ни в каких характеристиках.

Раздался телефонный звонок, и она сняла трубку.

– Паша! Почему так долго? – Упрекнула она отца. – Ничего не надо покупать, у нас все есть, давай домой – жду!

Она положила трубку и посмотрела на цветы. Рядом с ней на журнальном столике стояли красные гвоздики и лежал конверт, принесенный Сапогом. Мать взяла конверт и достала деньги.

– Много как? Куда нам столько?

Она положила купюры обратно и поправила гвоздики.

– Уважают тебя, сынок, – рассказывала мне мать, поглядывая на мой портрет. Вот цветочки и деньги одноклассник твой принес – Митрохин Саша. Ты его еще Сапогом называл. Ничего, хороший паренек.

От этих слов меня передернуло, и я стал носиться по комнате.

– Знала бы ты какой он хороший?..

Я не находил себе места и приводил в движение шторы, и сквозняком хлопал дверями. Когда мать вскрикнула, я заметил, как конверт с деньгами слетел со стола, а гвоздики в вазе, поменяли положение.

– Это что? – Произнесла мать и перекрестилась. – Ты здесь?

– Здесь, – ответил я, но она меня не услышала.

Мы помолчали, а в двери кто-то постучал.

Помедлив мать встала с кресла и пошла по коридору.

С порога она стала рассказывать отцу последние новости.

– Тут друзья Виктора приходили, да Алешка с Никитой забегали.

– То-то я смотрю у тебя цветы… А, это что, деньги?

– Сейчас все расскажу, – поспешила ответить мать.

Она предвидела этот разговор и поэтому начала издалека.

Но он ее уже не слушал и, пересчитав деньги заявил:

– Я так понимаю – это компенсация за сына?

– Ну, чего ты, Паша?!

– Тысяча долларов. Не много у них стоит жизнь человека. Эти деньги надо вернуть, – категорично заявил он.

– Но, Паша, – пыталась возразить мать.

– Никаких «но»! Вопрос закрыт!

– Хорошо, только не волнуйся. Завтра позвоню Саше.

– Какой еще Саше? – Буркнул отец, а мать поправила:

– Ты меня не понял. Никакой, а какому. Саше Митрохину – Сапогу, да ты его знаешь, они с Витей в одном классе учились.

– Сапогу?

– Да, это кличка у него такая.

– Кличка? Как у собаки? – Возмутился отец.

– Ну, ладно тебе, Паша. Все решили, я все сделаю…

Чтобы уйти от неприятной темы, мать заговорила о внуках.

– Вот посмотри, что они принесли мне из дома.

Она протянула рисунок отцу, а он, надевая очки, произнес:

– Давай, посмотрим.

Он стал рассматривать картинку, а я подумал:

– Что он видит в этом рисунке, и о чем размышляет?

Мы смотрели на картину и каждый находил в нем свой сюжет.

– Да, хороший был парень. – Произнес отец. – Жалко, что талант свой использовал не по назначению.

– Он всегда хорошо рисовал, – сказала мать и продолжила:

– Вот смотри и он похож и моя мама тоже.

Отец обнял мать и продолжил свою мысль:

– Нарисовать красиво это еще не все… Передать свою мысль – это уже талант! А знаешь, Анюта, – продолжал он, – это не просто рисунок – это состояние души. Посмотри, здесь же не только он и твоя мать, здесь и небо, и солнце, и земля. Это что-то большее, чего нам с тобой не понять. Здесь спрятана большая философия и каждый штрих, нанесенный на этом рисунке, имеет свое значение.

Мать вздохнула, а отец все еще рассуждал над картиной, замечая на ней не только персонажи, но и скрытые нюансы мазка…

Уже на кухне, за чаем отец сказал:

– Завтра пойдем в церковь, свечки поставим и помолимся.

– И на могилку зайдем, – вставила мать.

Отец согласился и, посмотрев на меня, перекрестился. Они сидели за столом – такие близкие и родные. Я был с ними рядом, но только по другую сторону жизни. Спустя минуту я покинул родительский дом и поднялся высоко в небо, чтобы там найти утешение…

Глава 9.

Высоко в небе я быстро восстанавливал свои силы.

Чем выше я поднимался, тем больше на меня сходила благодать, которая придавала мне уверенность и силу для новых открытий.

– Что дальше? – Часто задавал я себе вопрос.

С помощью третьего глаза я видел душу человека, ее величину, цвет и действие. Я мог понять ее сущность, предугадать поступок, но остановить действие мне было не под силу. Я научился воздействовать на предметы, я мог даже двигать и толкать их, но это только пугало людей. Общение с ними мне было не доступно и это меня сильно угнетало. Но я не опускал руки и продолжал искать.

Я знал, что время, отведенное мне здесь было дано неслучайно. Я, конечно, мог смиренно ожидать своей участи, понимая, что здесь ничего не исправить, но я хотел донести людям всю правду о мире, который ожидает человека после его жизни на земле. Как это сделать, я пока не знал, но я верил, что если не успею осуществить задуманное, то мои знания пригодятся тому, кто доделает начатое мной дело…

Проходило время, а я по-прежнему спускался на землю, чтобы посетить родственников, знакомых или просто понаблюдать за жизнью горожан. Без этого я уже не мог существовать. Это становилось нормой моей жизни. Я уже легко находил себе подобных. Они отличались от людей не только способностью перемещаться в пространстве – они были другими. Мы, живущие здесь, видели друг друга только тогда, когда сами этого желали, и только при общении мы принимали свой земной образ. Мы понимали друг друга с полуслова, а языкового барьера здесь просто не существовало. В этом мире третий глаз был не нужен, наши души были открыты, и мы легко находили друг друга.

* * *

Как-то, прогуливаясь по набережной, я заглянул в яхт-клуб.

К моему удивлению большой яхты, служившей украшением набережной, не оказалось на месте. Осмотрев прибрежные воды, я не нашел ее и там. Я не мог припомнить такого случая, чтобы «Бета» ходила в плавание или в дальний поход. Если, что-то и случалось похожее, так это были прогулки по морю и то, это было так редко, что кто-то из горожан окрестил «Бету» «Авророй». Сравнивая ее с легендарным крейсером, который уже много лет стоял на приколе.

Из любопытства я облетел море, но яхты так и не нашел.

Уже темнело, а сильный туман сводил видимость к нулю. Облака проплывали так низко, что частенько, касаясь волн, накрывали море.

– И все-таки странно, – не успокаивался я, – прогулка по морю в такую погоду – по меньшей мере безрассудно. Здесь что-то не так…

Побывав на приеме у местного колдуна, я вернулся на набережную, где долго возмущался его бездарности, как иллюзиониста. Какой-то мальчишка – шарлатан и аферист, нахватавшийся вершков, выставлял себя магом и наживался на проблемах этих взрослых людей.

– Люди удивительные существа. – Заключил я, находя в них определенную странность. Они верили в то чего нет, и не признавали того, что имели. Они хотели видеть чудо, но отрицали его, как таковое. Они не верили своим глазам, но доверяли слухам. Но самое удивительное в людях то, что им нравилось строить иллюзии, чтобы обмануть себя в очередной раз. Они делают одно и тоже и ждут положительных результатов, падают в ту же яму, в которую угодили вчера…

– Нет! Человеческой глупости нет предела, – удивлялся я.

– Наверное, Царек был прав – не поверят они мне…

Я вздохнул и печально посмотрел на море. Его гладь была укрыта туманом, а черные волны, разбиваясь о пристань, превращались в множество мелких капель, которые далеко разлетались по округе.

Наступила ночь, и набережная опустела.

По булыжной мостовой ветер гонял сухие листья, а за моей спиной заиграла музыка. Я оглянулся и увидел, как из небольшого здания с вывеской «Крючок», доносилась знакомая до боли мелодия.

– Джо Де Сен, – догадался я, и приблизился к ресторану.

Когда-то давно, здесь я познакомился с Лилей. Под эту музыку мы танцевали, пили шампанское и я вкушал сладкий аромат ее волос. Я тяжело вздохнул, и ностальгия повела меня внутрь этого заведения.

Кафе «Крючок», был многострадальным здание.

Его много раз переделывали и достраивали. Ни раз продавали и покупали. Он был и «Пельменной» и «Закусочной», он был «Бильярдной» и «Клубом юных моряков». И только при появлении Артура, ему вернули первоначальное название и присвоили статус ресторана.

В ресторане было много народа. В маленьком в полуподвальном помещении за столиками сидели люди всех мастей. Заведение было недорогим и доступным. Многие из горожан могли позволить себе здесь выпить стопочку спиртного или просто посидеть за чашечкой кофе. Конечно, это было самое настоящее кафе, а статус закрепленный за ним Артуром, была фикцией. Когда-то он хотел здесь поставить игровые автоматы, пристроить летнюю веранду с танцполом и большой сценой, но текущие дела его закрутили и «Крючок» так и остался уютным кафе с маленькой пометкой – «ресторан».