Карельская сага. Роман о настоящей жизни
– А тебе жизнь строить не нужно? Ты же кандидат наук, училась столько, горбатилась! Подумай, через семь лет, а может, и раньше, у нас будет социализм, изобилие, каждая семья получит по квартире, мы достигнем небывалого уровня прогресса и по выпуску товаров на душу населения оставим далеко позади капиталистические страны. Об этом наши родители и не мечтали. Нам нужны молодые, образованные строители коммунизма, ученые и педагоги, как ты. А ты ставишь на себе крест и подаешься в колхоз.
Директриса была из тех, кто действительно верил в свои слова. Для нее это не была лишь идеологическая пропаганда или что-то в этом роде – хотя, конечно, мало кому в голову такое могло тогда прийти. Напротив, она была предельно серьезна. И ее серьезность в тот момент в полной мере передавалась Лене.
– Меня, Валентина Сергеевна, жизнь и так вполне устраивает. Был пожар, всё сгорело, всё с нуля начала, всё получается помаленьку. Чего еще желать? Да, кандидат наук, но у меня такое чувство, что всё это осталось тут. Там, в поселке, совсем другое нужно.
Валентина Сергеевна поднялась с кресла и, держа руки за спиной, принялась расхаживать по кабинету. Лене стало немного не по себе.
– На тебя возлагали столько надежд, у тебя всё получалось, такие перспективы карьеры, и по партийной линии можно было выдвинуться. Но ты решила по-другому… – Валентина Сергеевна замерла на месте. – А ведь о тебе дети спрашивали, мы волновались, даже по адресу твоему ходили.
– Знаю, но, понимаете, у меня ребенок, куда я с ним? По знакомым скитаться нет сил. А дом, какой бы он ни был, это лучше, чем…
– Комнату в общежитии бы выхлопотали!
– Да не нужна мне комната, Валентина Сергеевна, не нужна! Мы только с Кириллом выбрались из такой комнаты в деревяшке с гнилыми стенами, он там простужался постоянно, про не самых приятных соседей я уже не говорю! Пусть деревня, но у ребенка есть дом. И мама, которая не бегает по двум работам и не отводит его в садик первым и не забирает последним.
Валентина Сергеевна замолчала. Под сводами кабинета отдавались голоса рабочих, о чем-то очень эмоционально споривших, да вездесущий уличный шум. Лена не слышала и не видела ничего: все ее мысли были с Кириллом. Она перебирала варианты того, что бы случилось, не переберись они в деревню. Скитания, стыдливые взгляды, упреки в детском саду за некупленный пластилин, цветной картон, краски или не сданные тридцать копеек на покупку туалетной бумаги. Просто потому, что их не на что было купить, как и взять лишние тридцать копеек, если браться за ремонт квартиры, покупку мебели и остального. Издевательства детей над неряшливой, застиранной одеждой. Просьбы о покупке игрушек, которые Лена при всем желании не может выполнить. Что может быть больнее для матери, чем невозможность обеспечить ребенка самым-самым необходимым? Не излишествами, которыми балуют своих отпрысков родители-начальники или партийные работники, – впрочем, детей последних в детском саду, куда ходил Кирилл, не было, для них был отдельный, специальный детский сад.
– А твоему ведь в школу скоро.
– В поселке есть восьмилетка. Да и нескоро это, на следующий год, нам только шесть.
– Шесть… – повторила Валентина Сергеевна.
Лена не знала точно, есть ли у директрисы дети, но, по слухам, у нее был взрослый сын, который давным-давно переехал в Ленинград и завел семью. Откровений от Валентины Сергеевны ждать не приходилось, и Лена не расспрашивала.
– Знаешь, Лена, меня просили товарищи, и я решилась на не очень правильный поступок, надеюсь на твое спасибо, – Валентина Сергеевна подошла к столу и выдвинула самый нижний ящик. – Я уволила тебя не по статье, хотя следовало бы за такое отношение к работе. Ведь пойми, нельзя ставить личное выше общественного! Но человек я мягкий, уволила тебя по собственному желанию, ты еще молода, всё еще успеешь, зачем отнимать возможности. Так что попросила Ольгу Ивановну за тебя расписаться в документах. Так что судить нас обеих теперь за служебный подлог, судить.
Она положила перед Леной трудовую книжку, из которой торчали купюры. Лена пододвинула ее к себе и раскрыла – две фиолетовые, одна красная, одна зеленая, две желтых, шестьдесят семь рублей.
– Спасибо вам, Валентина Сергеевна, спасибо огромное, – тихо и немного смущенно произнесла Лена, не ожидавшая такого от директрисы, коммунистки до мозга костей, беззаветно ругавшей старшеклассников за неряшливо повязанные пионерские галстуки и слишком длинные и фривольные прически.
Валентина Сергеевна махнула рукой, подошла к окну, облокотилась на него и принялась молча смотреть во двор. Она погружалась в подобные раздумья каждый раз, когда в школе случалось что-то. Скажем, старшеклассники разобьют стекло или начнут курить и подожгут траву на заднем дворе. Или первоклашки, толкая друг друга, выломают дверь в пионерскую комнату. Видимо, в ее глазах Лена совершила нечто подобное.
И вновь она, по своему великодушию, прощает и делает всё, чтобы как-то уменьшить ущерб от последствий.
– До свидания, Валентина Сергеевна, еще раз спасибо вам, спасибо огромное, – сказала Лена и вышла.
– Черешни ребенку купи, лето на дворе, – послышался из-за двери сердитый голос директрисы.
– Куплю, Валентина Сергеевна, обязательно куплю, спасибо! – крикнула Лена, уже сбегая по лестнице.
В нос ударил запах краски, а потом свежий воздух с Онежской губы. Поднялся легкий ветер, и жара перестала мучить Лену. И босоножки, одолженные для поездки в город у тети Софьи, как будто перестали жать, только местами, на некоторых улицах прилипали к раскаленному асфальту. Лена шла и заглядывала во все магазины, какие попадались ей на пути. Черешню нигде не продавали. В другой ситуации она пропустила бы сказанное Валентиной Сергеевной мимо ушей – та часто говорила вещи откровенно нелогичные или даже резкие. Как коммунистка до мозга костей, она упускала из виду свои и чужие бытовые трудности, мирилась с ними. Впрочем, у нее за плечами были годы номенклатурной работы, и ее она осуществляла хоть и добросовестно, но далеко не на голом энтузиазме, и многие проблемы были ей просто незнакомы.
В сумке уже оказался сверток с блузкой и тяжелыми, но удобно сидевшими и пришедшимися по ноге осенними ботинками. В другом магазине ей попались батарейки для приемника. Там же она купила в подарок Кириллу карманный фонарик, который можно было бы зажигать вместо свечи. В следующем – кеды и рубашку для Кирилла и флакончик одеколона для Алексеича. Лена жадно пила воду из автомата с газировкой, когда посмотрела на часы и поняла, что с походами по магазинам рискует опоздать на электричку. Она засуетилась и, покачивая сумками, отправилась к вокзалу.
Не дойдя до вокзала одной улицы, она остановилась у магазина, из дверей которого на улицу выходил хвост огромной очереди.
– Что там? – спросила Лена у женщины, которая озиралась по сторонам, решая, стоять или не стоять. – Вы крайняя?
– Крайняя. Черешню дают, два килограмма в руки. А вы будете стоять?
– Даже не знаю, – засомневалась Лена.
– А я не буду. Стойте за этим мужчиной.
Лена оказалась в неловком положении. Где, как не в городе, и летом можно было купить черешни. Но в то же время опаздывать на электричку, чтобы ждать той, что шла поздно вечером, не хотелось. Нерешительность Лены заметил старичок, сидевший на скамейке. Он поправил шляпу и, опираясь на палку, направился прямо к ней.
– Дочка, ты последняя? Собираешься стоять или… – он подмигнул.
– Да, буду стоять, – огрызнулась Лена.
– Не городская, видать, ты, дочка.
– Я-то городская, да в деревне на лето, вот, приехала на день и обратно, – Лена немного приврала, не хотела рассказывать постороннему человеку детали личной жизни. Да и не такими радужными были эти самые детали, чтобы о них хвастаться.
– Долго стоять, дочка.
– Долго, – согласилась Лена. – Поеду на последней электричке, тут за полчаса явно не достоим.
– А знаешь, дочка, я тут посидел, подумал, давай-ка мы с тобой пойдем без очереди купим этой черешни, а ты меня мороженым угостишь? Это там, в соседнем отделе. Ну?
Старичок сунул руку в карман и показал корочку удостоверения. Это выглядело не надменно, без вызова, без наглости и даже безо всякой корысти. Может, Лена была слишком доверчивой, может, почувствовала, что у нее нет другого выхода и выстоять очередь она не в состоянии. Внутри нее заскрипела невидимая пружина, и маховик решительности дал сигнал к действию.
– А давайте, угощу, – обрадовалась Лена и, обращаясь к стоящей позади нее женщине, сказала вполголоса: – Вы стойте за этим товарищем, я стоять не буду.
Уверенной походкой, опираясь на палочку, старик пошел внутрь магазина. Лена едва за ним поспевала.
– Товарищи, я инвалид войны, без очереди, товарищи, – громко сказал старик.
– Ну вот, принесло, – сказал кто-то.
– Сколько можно, мы уже полтора часа стоим! – послышались голоса сзади.
– Товарищи, русским языком написано, участники Гражданской войны, инвалиды Великой Отечественной, полные кавалеры орденов обслуживаются без очереди, – старик сохранял каменное спокойствие.
– Да он не один! – возмутились совсем рядом, Лена даже не успела заметить, где и кто именно. – Смотрите, с ним женщина.
– А вот это уже не ваше дело, товарищ.
– Два килограмма, – шепнула ему на ухо Лена и одновременно сунула в руку трехрублевую купюру, поняв, что всё нужно делать очень быстро, не задерживая очередь, раз уж она решилась на подобную авантюру. – И потом за мороженым.
– Мне два килограмма черешни, девушка, – обратился старик к продавщице, склонившейся над ящиком крупных темно-красных ягод. – И гнилых не подсовывайте, я смотрю за вами очень внимательно!
Лена дивилась проницательности старика: сама она никогда бы не стала требовать отсутствия гнилых ягод. Она просто бы порадовалась тому, что смогла отстоять на такой жаре очередь, что купила черешни, что она не закончилась за два или три человека перед ней – это было всегда самое обидное. Ей было чуждо стремление придраться к труду продавца, уличить его в чем-то непотребном. Она предпочитала молчать, ее мысли были далеко.
– Вот, – старик вручил Лене большой пакет черешни и сдачу. – Надеюсь, наш уговор в силе?
– В силе, конечно, в силе, – под завистливые и в чем-то осуждающие взгляды очереди они отошли от прилавка, и Лена спрятала пакет с черешней в темную холщовую сумку.
Мороженое было ужасно холодным, но таяло на жаре стремительно: пришлось есть быстро, откусывая большими кусками, чтобы оно не растаяло и не стало капать через тонкий вафельный стаканчик. Лена съела свой стаканчик первой. Они сидели на той самой скамейке рядом с магазином. Ничего не нужно было говорить, они просто улыбались друг другу, старичок поправлял шляпу и охал от удовольствия.
– До свидания! Спасибо за черешню, я бы не отстояла, там уже явно заканчивается.
– Спасибо за мороженое, дочка! Ну, беги, не буду тебя задерживать.
Лена добежала до вокзала и влетела в электричку в тот момент, когда двери уже закрывались. За окном поплыли знакомые пейзажи, но Лене было не до них. Она старалась взвесить и осмыслить всё произошедшее за день. Слишком много всего за один раз после месяцев провинциального покоя и умиротворения, где никто никуда не спешит и есть время подумать, подышать свежим воздухом и почувствовать вкус жизни, несмотря на ее сложность.
На станции Лену встречал Алексеич. На второе озеро они шли медленно, разговаривая, переглядываясь и поднимая ногами с пересохшей на солнце дороги клубы серой пыли.
III
За лето Кирилл окреп и заметно подрос. Большинство вещей стало мало. Тетя Софья выгребла из своих закромов вещи Васи и Вадика – их принес в большом тюке дядя Василий. Чего там только не было: и майки, и штаны, и свитера, и две куртки. Но, несмотря на это, Лена согласилась поработать в сентябре в две смены, чтобы купить себе и сыну одежду к наступлению холодов. Вечерами и выходными Лена убирала в огороде урожай. Алексеич расчистил подвал дома, куда перекочевали банки с заготовками на зиму и готовились перебраться ящики с картошкой. Подвал в доме был добротный, хоть и маленький, больше похожий на небольшой погреб, – едва ли в нем мог поместиться человек.
Кирилл скучал, когда мама уходила на две смены. Вечерами стало быстро темнеть, а в доме даже со свечой было не по себе. Когда Кирилл просыпался утром, мамы дома уже не было, вечером засыпал один в полной тишине. Лена приходила поздно, закидывала в печь полено, грела себе еду. От жара углей дом подсыхал, становилось гораздо уютнее. Прошла первая неделя сентября, пока не случилось то, что поставило крест и на работе в две смены, и на многом другом.
– Мам, ты проспала, уже утро, ты опоздаешь на работу, – Кирилл испуганно тряс маму за плечо что было сил. – Мам, проснись.
– Ох, Кирюша, проснулась, – с трудом выговорила Лена. – А который час? Нет, Кирюш, что-то мне плохо, совсем плохо. Дай попить.
Пара глотков холодной воды не помогла. Лена чувствовала не просто слабость – она не ощущала своего тела, руки двигались еле-еле. Даже на то, чтобы говорить, уходило слишком много сил.
– Одевайся, Кирюш, сбегай в колхоз, в цех, ты же знаешь, где это, найди тетю Тамару, скажи, что я, то есть Лена, заболела.
– А Алексеичу сказать? – Кирилл понимал, что без помощи Алексеича в такой ситуации не обойтись.
– Скажи. Найди его, он где-то там… не знаю, где…
– Я быстро сбегаю, мам, очень быстро побегу.
– Беги… только будь осторожен, слышишь?
Кирилл уже ничего не слышал. Он бежал по дороге, скользя в лужах, оставшихся от мелкого ночного дождя. Несколько раз мама брала его с собой на работу, и где находится цех, он помнил. Только вот что он скажет там? И кому? Кирилл замедлил шаг и почти остановился. Как звали начальницу мамы, которой и следовало рассказать о болезни, он забыл. Оставался лишь один выход – искать Алексеича.
В поселке возле цеха кипела работа. Своей очереди ждал молоковоз. Кирилл пробежал мимо и направился к ангарам. Алексеича нигде не было.
– Кого ищешь? Потерял кого? – из-под трактора вылез, весь в чем-то темном, незнакомый Кириллу человек в такой же куртке, какую носил Алексеич, только замасленной.
– Мне…
– Кого тебе?
– Дяденька, я ищу Алексеича.
– Алексеевич? Да он там, внутри, зайди и крикни, – механик показал рукой на открытые ворота в ангар.
– Алексеич, ты здесь? – тихо произнес Кирилл, зайдя внутрь. – Ты здесь?
Никто не ответил, только из дальнего угла доносился лязг металла и шуршание.
– Алексеич! – произнес Кирилл уже гораздо громче, но, сообразив, что нужно еще громче, что было сил крикнул: – Алексеич!
Лязганье металла стихло.
– Кто это? Кто спрашивает? Иду!
Отряхиваясь от соломы, вышел Алексеич: в свете единственной тусклой лампы Кирилл узнал его по походке и взъерошенным волосам.
– А, это ты, Кирилл. Что стряслось?
– Маме плохо.
– Что такое?
– Не знаю.
– Она заболела? Лена заболела? – Алексеич засуетился и принялся спешно оттирать руки от черной копоти и смазки. – Что она сказала? Она ведь и на работу сегодня не вышла, да?
Кирилл кивал головой и готов был расплакаться. С мамой никогда ничего подобного не приключалось. Обычно болел он, а она за ним ходила, заставляла пить микстуру, дышать над кастрюлей с горячей картошкой, глотать горькие таблетки. Кирилл ощущал свою беспомощность и стыд за то, что забыл имя женщины, которую следовало найти.
– Да, брат, плохо дело. Идем в цех, Тамару предупредим.
«Тамара, тетя Тамара, точно! – обрадовался Кирилл. – Алексеич всё знает, всё-всё, и он обязательно найдет лекарство и вылечит маму. А на работу ей пока нельзя».
Алексеич заметно нервничал. С ним случалось такое: без видимых причин он вдруг не находил в себе сил совладать с волнением. Правда, на этот раз причина была, и серьезная. Вытереть как следует руки никак не удавалось. Алексеич швырнул тряпку обратно в ангар.
Тамарки в цехе не оказалось. Пришлось обходить здание с другой стороны и идти на склад.
– Как не придет? Как заболела? – возмутилась Тамарка. – Нам больные не нужны, тут всё строго. Вы это, врача вызывайте.
– Вызовем, тебя не спросили, – бросил Алексеич и, не обращая внимания на негодования и причитания Тамарки, вместе с едва поспевавшим за ним Кириллом отправился в фельдшерский пункт.
Несмотря на все просьбы поселковых организовать у них больницу, всё ограничилось лишь фельдшерским пунктом. Что мог сделать фельдшер? Остановить кровь, сделать перевязку, осмотреть, закрыть больничный лист – словом, всё, кроме собственно лечения. Алексеич не видел Лену пару дней и тем более не знал, что с ней стряслось, но чувствовал: дело серьезное. Не таким в его глазах человеком была Лена, чтобы взять и по простой болячке слечь, не явиться на работу, создать проблемы и себе и другим. Скорее она бы терпела до последнего, не показывала виду. Конечно, он не знал ее настолько, чтобы это утверждать со всей ответственностью, просто он сам был именно таким – слишком терпеливым, слишком стойким, слишком озабоченным общим делом, нежели собой и своим здоровьем.
В фельдшерском пункте было полно народу. Помимо фельдшера, принимал врач из больницы соседнего поселка. Он приезжал один раз в неделю, если не происходило чего-то экстраординарного вроде эпидемии краснухи, пронесшейся по поселковой школе за год до того, как Лена с сыном переехала в деревню.
– В очередь стойте, тут всем за справкой, – проворчала старуха, сидевшая в ожидании приема на деревянной скамье у входа.
Алексеич махнул на нее рукой и протолкнул Кирилла вперед.
– Мама заболела, – сказал Кирилл, едва завидя фельдшера.
– А что случилось? – фельдшер, пожилая женщина с невероятно огромным сооружением на голове, представлявшим собой утыканный заколками начес, нагнулась к Кириллу. – Да кто это у нас тут такой маленький, кто боится доктора?
– Прекратите, – грубо отрезал Алексеич, и фельдшер мгновенно выпрямилась как по стойке смирно. – Говорят вам, человек заболел, а вы начинаете приставать с этой вашей ерундой. Как вызвать врача?
– Врач уходит через полтора часа, прием на сегодня окончен.
– На дом, говорю, как вызвать?
– Ну, по вызовам это сегодня я, – фельдшер покачала головой. – А что, у вас там совсем срочно?
– Мама встать не может! – крикнул Кирилл, ему хотелось, чтобы, наконец, услышали и его. Он терпеть не мог, когда его называли маленьким, и еще пуще бесился, когда начинали сюсюкаться. – Заболела мама, плохо ей.
– Плохо, ой, плохо, – запричитала фельдшер. – А идти-то куда?
– На второе озеро.
– Ой, плохо, плохо, далеко.
– Ничего, не развалитесь, – осадил ее Алексеич. – Бегом, говорят же вам, человеку плохо.
Алексеич с Кириллом пошли обратно. Фельдшер нагнала их на полпути. Они шли очень быстро, но она, несмотря на свою комплекцию и преклонный возраст, буквально летела. Лена лежала в постели и даже не вставала. Кружка с водой, стоявшая рядом, была пуста. Фельдшер засуетилась, забегала, сама открыла окно и, схватив с гвоздя полотенце, намочила его водой из рукомойника.
– Тридцать восемь и шесть, – тревожно сказала фельдшер, измерив температуру.
Она мгновенно преобразилась: из сельского фельдшера в глазах Кирилла превратилась в знающего врача, который обязательно поможет маме, которого привел он, проделав немалый путь и сорвав с работы Алексеича, который ушел из ангара, никому ничего не сказав. Что ему могло бы быть за прогул, за самовольный уход? Ровным счетом ничего. Выговор, замечания, угроза лишить тринадцатой зарплаты или вывести на работу в выходной день – всё это мелочи, не в счет. А вот уважал бы себя Алексеич, если бы остался на работе в такую трудную минуту? Наверное, нет. То есть точно нет. «Нет», – решил он, растапливая печь, чтобы в доме стало тепло.
– Встать можешь? – спросила фельдшер, достав журнал и начав его заполнять. – Ходить немного надо, у тебя ноги отекли.
– Не могу, – простонала Лена.
– А нужно будет, у тебя что-то простудное, стоит хоть немного походить, в ногах застой жидкости. Вот тебе парацетамол, и пить нужно, ромашку или крапиву завари. Записываю тебя на завтра. И открываю больничный.
– Никуда идти не могу я, не пойду, – Лена приподнялась на кровати и схватила фельдшера за руку.
– Я что-нибудь сказала по поводу идти? Врач к тебе придет, завтра. Тут только врач может разобраться. Всё равно к Ройвоненам поедет, у них дед после инсульта. Ближе к вечеру и до тебя дойдет. Вот шевелился бы наш председатель, давно б нормальную больницу выстроили. А то только языком чесать.
После ухода фельдшера Лена с трудом встала с постели. Ее знобило, болела поясница, и ноги совсем не слушались и не хотели двигаться. Алексеич молча мыл посуду, Кирилл крутил ручку радиоприемника. Разговаривать и что-то обсуждать никому из них не хотелось: это было бессмысленно, всем троим стало очевидно, что всё меняется, придется пережить еще одно небольшое потрясение. Или большое. Всё зависело от быстроты выздоровления Лены и последствий нагрянувшей болезни. Она до этого никогда серьезно не болела. Простуда и грипп проходили у нее за несколько дней, и, посидев дома и посетив врача, она спокойно выходила на работу, не зная, что такое осложнения, рецидивы и бесконечные сидения на больничных. Разве что с Кириллом ей пришлось немного посидеть, пока он болел обычными детскими болезнями – ветрянкой, краснухой и прочим.
Перебравшись в деревню, она перестала замечать, где работа, а где отдых. Любую свободную минуту она тратила на уборку и ремонт дома, на разбор завала старья в сарае или на прополку и полив огорода. Да и работа в цехе была далеко не легкой. Лену в ней прельщала возможность работать всего половину дня, а вторую проводить с сыном и посвящать бытовым хлопотам, которых было немало.
Врач пришел на следующий день под вечер. Он внимательно ощупывал ноги Лены, осмотрел пальцы ног, измерил температуру, давление, спросил о жалобах, о том, где она работает и чем занимается. Ответы Лены его не радовали. Он хмурил лоб и что-то помечал в медицинской карте. Алексеич стоял в дверях. Накануне он сходил домой, собрал вещи и, заведя стоявший в колхозном гараже «Москвич», перевез их к Лене. Теперь он готовился везти обратно в поселок врача, а по дороге расспросить о состоянии Лены, чтобы не слышала ни она, ни Кирилл, считавший, что мама всего-навсего простудилась. Так ему сказала она сама, и он в силу возраста без тени сомнения этому верил.
– Ну, сейчас вам надо отдыхать, несколько дней себя беречь, попить кое-какие таблетки, я выписал рецепты и…
– Расскажете мне о них по дороге, хорошо? – оборвал врача Алексеич. – Я съезжу в город и всё выкуплю.
– А в целом у вас…
– Расскажете мне по дороге, доктор, – настойчиво повторил Алексеич.
Лена устала, ожидая врача, и хотела как можно быстрее лечь спать. Врач покачал головой, сделал Лене укол жаропонижающего, молча собрался и вышел, сказав лишь: «Будьте здоровы». В комнате на столе горела свеча. Тень врача скользнула по потолку: Кирилл следил за ней, сидя за столом и подперев голову руками. За окном затарахтел двигатель.
– Надеюсь, вы меня понимаете, я не хочу, чтобы она в таком состоянии слышала лишнее, да и Кирилл впечатлительный, всё воспринять может не так, – сказал Алексеич, когда они с врачом на «Москвиче» уже тряслись по ухабам дороги, ведущей со второго озера в поселок. – Что с Леной? Это ведь не простуда.
– И да, и нет, – врач одобрительно кивнул головой, он был немного старше Алексеича, давно работал в поселке, правда, в соседнем, и хорошо знал характеры местных. – Понимаете, она простудилась где-то, это, несомненно, простудное. Но простуда протекает очень тяжело, организм ослаблен. Она говорит, что работает в колхозе, в цехе, моет оборудование.
– Работает, куда ж деваться, – бросил, не отвлекаясь от дороги, Алексеич.
– Хлорка, влажность, всё это, конечно, сыграло свою роль. Она говорит, что работала раньше учительницей, недавно к нам приехала. Да и я помню, год назад к соседям вашим приходил, дом заколоченным стоял, заброшенным. Это и с непривычки к такому труду может быть. И еще у нее отложения солей в суставах, судя по всему. Ничего страшного, но малейшая простуда, малейшая ломота в суставах, и она начинает мучиться. Сейчас еще не поздно всё исправить. Кстати…
Врач закашлялся и, покрутив ручку, опустил стекло. Они ехали мимо болота. Чуть ниже поблескивала вода озера.
– Скажите, может, меня это не касается, но вы с ней…
– Не касается вас это, – громко сказал Алексеич, не давая врачу продолжить. – Вы лучше толком скажите, что с ней и что делать. Таблеток там много? За ними ведь в город надо ехать?
– А где вы здесь аптеку поблизости нормальную видели? Только в город. Съездите, мой вам совет, на Октябрьский, где кольцо троллейбусов. Там хорошая аптека. Ну и на Ленина большая есть. Лекарства хорошие, всё вместе рублей восемь будет. Как принимать, я написал. И про мазь тоже. Деревня – она и есть деревня. Все говорят: срастим деревню с городом, городские блага сельским труженикам доступны будут. А вы посмотрите, что происходит вокруг. Разве это справедливость?