Собирание игры. Книга вторая. Жизнь на предъявителя

– Серьёзное отношение к чему бы то нибыло в этом мире является роковой ошибкой.

– А жизнь – это серьёзно? – спросила Алиса.

– О, да! Жизнь – это серьёзно! … Но не очень… – ухмыльнулся Чеширский Кот.

– 1 –

Если бы это было так, это бы ещё ничего. Если бы, конечно, оно так и было. Но так как это не так, то оно и не этак. Такова логика вещей.

Льюис Кэрролл

Атмосферный, так подходящий сейчас для весенней меланхолии Саввы Арсеньевича апрельский Берн, следовал своему девизу: «Главное – не торопиться!»

«Сегодня уже девятое апреля. Я здесь пятый день… ничего не нашёл… и не работаю… Не работается… Хм, меланхолия… Весенняя? Нет – уже давнишняя…» – он улыбнулся. Он вспомнил, как пожилая, мудрая его соседка тётя Римма называла «малохольными» всех, кого иной раз настигало странное, безотчётное и бестолковое «томление духа». А есть и такие скучные типы, которых такая вот мреть и морок прикусывают регулярно.

Савве Арсеньевичу Черскому, пятидесятидевятилетнему одесситу, известному композитору, народному артисту Украины, Почётному академику и профессору Одесской Национальной музыкальной академии, имеющему мягкий, вполне уравновешенный характер, рефлекси́я не была свойственна… Раньше… «Не хватает мне ещё клинических форм…». Точнее, она – родная – всегда была свойственна лишь в той мере, в какой она присуща творческой, ищущей личности.

Это был внешне достаточно уверенный в себе, крепкий ещё, в меру седовласый, импозантный джельтмен. Не без самолюбия и с чувством собственного достоинства. Решения композитор любил принимать осторожно, ответственно, распределяя дозы целесообразности высших и низших порядков по «справедливости и совести».

А искал наш герой этою весной следы своего славного прадеда Елисея Стефановича, тоже очень талантливого сочинителя музыки и тоже весьма известного в России и даже в Европе начала двадцатого века. И пропавшего без вести в годы Второй мировой. Годы лихолетья и странствий начались для Елисея Черского в девятнадцатом году. Революция и Первая мировая «кроит жизни» в Европе, но в особенности в России и Украине. Катком прошлась история этого времени по городу Львову, который с девятьсот восемнадцатого года побывал годик в составе Западно-Украинской Народной Республики, а затем стал частью Польской Республики. И вот Елисей Стефанович, выступавший в декабре восемнадцатого с концертами во Львове, попал, что называется, «под колесо истории», оставшись в Польше. Он не пожелал возвращаться на территории, где грязным, тяжёлым сапогом и ружьём утверждалась «власть рабочих и крестьян». Так началась «одиссея» этого иноходца. И вот правнук уже почти год пытается идти по следу своего прадеда Елисея-Одиссея. Зыбкому… Пока безуспешно… Новой информации к той, с которой он пустился в поиски, в дорогу – ни на йоту… Меланхолия…

Ещё одна причина, сподвигнувшая «Нового Одиссея» Савву к путешествию, была тоже личная и тоже банальная. Он готовился к своему шестидесятилетнему юбилею. И седьмого марта следующего года, ровно в день рождения, запланировано открытие серии большой сольной программы концертов юбиляра. Кроме того, Черский-младший, по очевидной неосмотрительности и поспешности, пообещал организаторам концертной программы подготовить к сроку «нечто новенькое… этакий сюр-сюрприз. И теперь это обещание сюр-занозой ныло в голове, а «головняк» отзывался в сердце… Меланхолией… Идея сюрприза была, сказать правду, классной! Савва Арсеньевич недавно нашёл в семейных архивах оригинальные (!) музыкальные разработки прадеда. Они были связанны с новой, модернистской формой цикла «Зодиакальных мистерий». Да ещё с использованием этнических музыкальных инструментов, в целом этнической музыкальной культуры. А надо сказать, что, в дополнение к этнике, Черский уже не первый год «прокладывал тропу» в «серьёзной» электронной музыке. Прокладывал неторопливо, тщательно вымеряя шаг. И прадедова находка оказалась кстати! Савву буквально «накрыла идея»! Немного доработать «елисеевы» мистерии, максимально сохраняя аутентичность и почерк автора! И сделать свои! А свои дополнить по знакам зодиака, да ещё расширить полистилистику композиций электронной музыкой! А ещё мультимедийные эффекты! А ещё…! И выдать всё в виде приличествующего солидному композитору блюда! И к сроку! И очень ещё хотелось одесситу сюра! Чтобы его «фрачная солидность» была сознательно, по-хулигански вызывающе, «взорвана»! Талантливо! Как говорит Ленка, дочь Саввы, «папкин челендж» должен быть космическим вызовом «по-чесноку» (то есть воистину!). Она, сама увлекающаяся эзотерикой и гениально поющая в созданной ею группе «Зов мистика», теперь «торпедировала» отца, убеждая, что её вокал (или вокализ) в его мистериях необходим. Это ведь она заразила солидного академика и электронной музыкой и использованием этнических инструментов, чаще правда наряду с классическими инструментами и оркестром. Этой связующей нити времён («нити накала») отец был очень рад. Прадед ещё в начале двадцатого века собрал чудесную коллекцию флейт, варганов, бубнов, поющих чаш, вертикальных барабанов, дудуков и прочего. И не просто собрал, а начал один из первых сочинять музыкальные композиции с применением этих инструментов! Коллекция пропала и в руки Саввы чудом попали только дудук и варган, с которыми он не расставался даже в поездках. И из всего многообразия сочинений Елисея Стефановича остались только крохи: в частности пять, разработанных в более-менее окончательном виде «Зодиакальных мистерий». К пяти из двенадцати знаков Зодиака. Более в этой жанровой стилистике не осталось ничего. А ведь сколько вообще было написано и симфоний и концертов и прочего, прочего…

«Одесский джельтмен» брёл аркадами Берна и вспоминал аркады Болоньи, где он сорвал множество аплодисментов и собрал ряд лестных рецензий, когда гастролировал по Европе четыре года назад. «Те концертные выступления были приурочены к моему юбилею «двух пятёрок»… Да… Тогда я был «круглый отличник»… Эх, да ведь «блюда» мои были тогда традиционные… Вкусные, но без острых приправ… А сейчас… Официально, с полной оглаской и в концертной форме ещё нигде не «обкатывал» свои мистерии… Волнуюсь… Год тяжелейшего труда!… Как примут?…»

Близился вечер. Апрельский вечер. Облачный, туманный… Дрожащий воздух… К вечеру хаос жизни, будничная хитросплётенная мыслемешалка «доставала» Черского, чувство тревоги от противоречивых мысле-образов сжимало грудь. Но сердце чувствовало, оно верило и чувствовало, что в жизни есть некое единое Первоначало… никогда неуловимое и невыразимое и скорее всего безсмысленное в разумении человеческом… И разумеется, что логика вещей должна была заставить задуматься человека: а куда он идёт? Зачем? Это круговращение сознания по целям и смыслам Савва обычно спасительно останавливал некоей «уставной парадигмой»: мол, и смыслы, и бессмыслицы заданы Свыше. А кем и зачем? «А Тем! А затем, чтобы человек, чтобы ты, горделивый сочинитель музыки, не опускался ниже! И не опускался до логики вещей! Не связывал разумность Природы с твоей логикой! В этом дрожании энергий, в этих вибрациях мировых полей ты всё равно будешь кружить по лабиринту «кроличьих нор» и «ловушек»… Ты – вечный Одиссей! Тебе суждено вот только найти – и тут же потерять! Но у тебя есть счастье в этой дрожи улавливать и фиксировать музыкальную тональность! Она в твоей жизни отмеряет Твоё Время и Твоё Пространство. И разве я такой уж «кусок идьёта», чтобы сказать, что этого мало?! Таки достаточно! Плохо лишь то, что достаточностью можно удовольствоваться, а вот чего-то необходимого всё равно мало! Да… Пошутил Он с нами… По-одесски!»

Вчера, когда он возвращался в свой пансион, уже в районе десяти вечера, и проходил мимо Башни Цитглоггетурм в Старом городе, ему почудилось, что дрожат стрелки астрономических часов на этой Колокольне. Он подумал тогда: «Эта Колокольня переводится как «Колокол Времени»… А может дрожь колокола охватила всю башню? И этот тремор подчинил себе и стрелки, и планеты, и ангелов и мифических персонажей на старинных часах… Они, часы, чувствуют дрожь, гул веков. «Поступь гулких столетий». Башня была за восемь веков существования и вышкой, и тюрьмой… Поступь немилости к людским судьбам, горечь страждущих, дрожь «жизни на волоске». Стоны тяжёлого времени средних веков… Да любых… И здесь, в этой тихой, умеренной Швейцарии тоже… Хм, там, где всё «умеренно»: и климат, и политика и менталитет обывателей…»

Савва Арсеньевич вспомнил Прагу, вспомнил пражские куранты Орлой… Похожие астрономические часы… Мистический дух Праги. Алхимики всюду… И эти маленькие люди, эти обыватели, крадучись идущие по узким, грязным улочкам города-замка Кафки: у них большие настороженные уши, у них большие, горящие тревогой чёрные глаза. Их губы плотно сжаты. Они хотят кричать, но рот на замке. И дрожь в горле ртутными алхимическими шариками отравляет всё. И внутри, и снаружи. «Иной в Праге обыватель… Но самый крепкий – наш, российский! Ему хоть марксизм, хоть сталинизм. Весь «алхимизм» победит «иванизм»! Хм… А почему прадед рванул именно в Берн? И почему сейчас подрагивают колонны галерей-аркад? Хм,… клавиши рояля… Что за чертовщина со мной сегодня? Ещё и не поздно, и не устал вроде бы…».

Его не покидало (вот уже пятый день) ощущение чего-то навязчивого, присутствие внутри него самого чего-то… Какого-то неприятного колокола… Этот колокол, однако, сейчас не звучал тревожным боем. Наоборот, было ощущение, что что-то позитивное, важное и даже перспективное должно вот-вот проявиться. То, что даст надежду!

«А… Вот опять тот высокий, сутулый старик заходит в эту уютную кафешку… И я облюбовал… Как он пунктуален! Пятый вечер ровно в девятнадцать часов он открывает двери кафе. И выйдет оттуда ровно в двадцать один тридцать. И побредёт, ещё более странно наклонив корпус вперёд, склонив седую, коротко и небрежно остриженную голову как-то набок, принюхиваясь своим острым гоголевским носом к сумраку приближающейся ночи. Ещё одной ночи… Может быть эта ночь сулит ему отдых и покой, а может неожиданно прекрасную строчку, мотив или проблеск хорошей мысли, а может гудение и даже набат плохих предчувствий и горечь от ненайденных ответов. Юдоль человеческой земной подёнщины умиротворит ли эта ночь?

Ну ладно он… А я-то почему так точен… Я-то почему в это же время оказываюсь здесь?… И сижу до его ухода… И провожаю его взглядом… Ну чудак он и чудак. И что? Да… Чудак-то он с магнитом неким, с магнетизмом… А ещё он заставляет меня постоянно украдкой наблюдать за ним весь вечер… Меня он не замечает… Он всегда сосредоточен и смотрит внимательно либо в какие-то бумаги, либо на экран ноутбука, либо прямо перед собой… И есть какая-то общая заострённость и его носа, и его взгляда, и его щетинистого седого подбородка и такого же кадыка. Хм, он пунктуален, но… методически неспешен… Он размеренно, в определённом ритме (как по нотам!) ужинает и выпивает. Кушает плотно и выпивает грамотно: накачивает себя русской доброй водочкой… Тонкие, длинные, чуть дрожащие пальцы в графике до минуты тянутся к гранёному графинчику, затем к гранёной рюмочке… И вот кадык своим движением отмерил порции алкоголя и закуски… Официанты расположены к этому постоянному гостю. В точности знают и его вкусы и всю партитуру его застолья…

Да нет… он не старик вовсе… Он – состарившийся Кащей! Крепкий ещё… Хм, а ведь и правда похож! Только не злой Кащей какой-то – задумчивый… И скорее всего одинокий, без бабы Яги… Вместо бабы у него… мысли… Да, так бывает… Человек ищет ответы… «Шерше ля…» Ля-ля… Бла-бла… Вот первый графинчик в стопятьдесят граммов. Выпивает «Кащей» его в три приёма по пятьдесят… Нарезанный солёный огурчик, квашенная капустка, маринованные грибочки… Проходит час… Появляется второй графинчик. Такой же. Закусочка теперь: картошечка с селёдочкой и лучком. Плюс винегретик и томатный сок. И ещё час благодатного времени употреблён «с пользой для»… Сигарета… Другая… пауза… И, наконец, в эндшпиле появляется третий графинчик. Теперь двести! Но в четыре приёма и на полтора часа! И «без дураков»! И с горячими наваристыми щами (или иным супчиком) и с пельмешками (или иным вторым блюдом). И чайничек чаю… Да… Хорошо «выкушивает» господин… Правильно, солидно… И откушивает! Да и ведь по-русски как-то, однако?! Точно русский!? Да… Симфония! Поэма! А сегодня ещё одна странность: на экране ноутбука – нотные листы, причём нотный редактор расположил их так, чтобы между строчками нот располагались строчки чисел, каких-то символов и знаков…»

Черский не мог побороть любопытство и трижды медленно прошёлся мимо, вглядываясь в экран. «О, Боже! Да это же партитура Четырнадцатой (моей любимой!) симфонии Шостаковича! А цифры, значки зачем? Ну, экземпляр! Да ещё тут, среди «скромной прелести швейцарской столицы»… Нет, пока не начался «третий тайм» (третий графинчик) я должен подойти… Нехорошо?! Неприлично? Но если он русский, то после «второго тайма» у него точно должна обнаружиться повышенная склонность к общению.»

– Простите меня… Entschuldigung… – начал Савва Арсеньевич на русском и продолжил на хорошем немецком – Разрешите представиться… Я очень удивлён… Заинтересован и не могу не обратиться…

Нестройные фразы Черского по поводу русской закуски и музыки сразу были понятны «Кащею», он кривовато улыбнулся (но без раздражения, а, наоборот, словно радуясь вероятному доброму и интересному собеседнику) своим беззубым почти ртом. Тонкие губы его были (видимо, привычно) искривлены почти сразу следом довольно едкой ухмылочкой… А глаза грустные и мудрые… И тоже косившие к плечу… «Кащей» быстрым промельком этих цепких глаз «царапнул» лицо Саввы и вновь «убрал» глаза в сторону. Позже Черский не раз неприятно отмечал эту «нелюбовь» загадочного господина смотреть в глаза собеседнику. Но когда его глаза, глубоко посаженные, «обжигали» изнутри глазниц, становились куда как более неприятно…, даже неловко от своей…, что ли…, «малости и глупости».

– Я – русский. Александр Александрович… Присаживайтесь… – он хозяйским жестом махнул официанту: стопочку, приборы, закуски…

– Я – тоже… Музыкант… Из Одессы… Вы ведь тоже сочиняете? Музыку?… Я заметил, простите, партитуру Четырнадцатой…

– О, нет! Я – Сочинитель! Но не музыки… Угощайтесь, прошу…

– А партитура? И строчки чисел… Каких-то значков… Извините, но мне крайне… Я ведь профессионал…, композитор.

– Крайне сложно… мне вот так сразу объяснить… мои… пристрастия… Я – профессиональный математик, нумеролог и… – он «чиркнул» взглядом – Хм… Уже вот неделю, как хочу… «Поверить алгеброй гармонию… Дерзнул, в науке искушенный… Предаться неге творческой мечты»… Есть, знаете ли, здесь, в Берне, у меня приятель, швейцарский немец Карл-Густав… э… филолог, философ, психолог и музыкант… Игрок, одни словом! И он, и я, любим, знаете ли, Играть… В слова, цифры, звуки… Знаки, то есть… Он мне Шостаковича подсунул… Понимаете:

И снова начертанья предо мной

Вступали в сочетанья,

Кружились, строились, чередовались,

Из их сплетений излучались…

Э-э – «запнулся» Александр Александрович

– Я попробую… э… – «подхватил» Савва Арсеньевич:

… Всё новые эмблемы, знаки, числа –

Вместилища неслыханного смысла.

– Ого! Дружище! А это? – «Кащей» предложил «поиграть в поэзию»:

Вы, чьи резец, палитра, лира,

Согласных муз одна семья,

Вы нас уводите из мира

В соседство инобытия…

И «дружище», чуть помедлив и подняв указательный палец подобно палочке дирижёра, подхватил «мелодию слов».

И чем зеркальней отражает

Кристалл искусства лик земной,

Тем явственней нас поражает

В нём жизнь иная, свет иной.

– Ну, брат! – «Кащей» отверзнул в благодарной радости свой беззубый рот и «иной» свет своих тёмных глаз. – Если вы так удивительно ловко… наизусть… и Германа Гессе и Вячеслава Ива́нова, то… хм, возможно… пригласить вас… в Игру! Да! Математика плюс музыка плюс поэзия – «три кита» Большой Игры!

И Савва Арсеньевич ощутил благодатную радость Созвучия! Он не задумался сейчас о той Игре, но он почувствовал, что те вибрации, то внутреннее его дрожание сейчас сочеталось, спряглось, сплелось в Созвучие взаимопонимания! Редкость!

– А вы полагаете… – замялся чуть одессит, чувствуя известную неловкость всякой неожиданности.

– Я полагаю! Я – специалист в дискретной математике, э…, как вам объяснить…, ну, конечной, работающей с конечными структурами… Это я к тому, что сейчас время пока не «полагать»… поспешных «явственностей», а «прилагать», ха, то есть приложиться к рюмочке и тем яствам, что дарит нам «здесь и сейчас». Зададим задачку моему «графу-графину»! – он «крякнул» и «тяпнул» – Хе-хе… А графы я изучаю…, вот и имею хохму все титулы объединять «графами-графинчиками»…

– Простите… Вы сказали – нумеролог… Это ведь близко к астрологии? – осторожно спросил музыкант, выказывая тоном в голосе свой не праздный интерес.

Александр Александрович очень пристально вглядывался в лицо одессита и ему не трудно было заметить то особое напряжение в выражении лица собеседника, что выдавало его заинтересованность в теме.

– Хм… друг мой… Вас ведь что-то тревожит… Не каждый второй интересуется такими вещами… Или я ошибаюсь? – он скривил улыбочку, уверенный, что попал «в десятку».

– Ну… да… В известной степени…

«Кащею» очень нравилась «постановка задачи» и он сказал:

– Если двумя словами…, то, положим, такой вот формулой: нумерология – астрология числа.

– А если десятью… словами?

– А десятью… сложнее… Не на один «графинчик»… Что же… Дело в том, астрология в большей мере должна быть связанна с бесконечными и непрерывными структурами и для… разрешимости требуются… существенные ограничения на условия… Там, в «матане» ведь понятие «гладкости» важно… А у нас, «дискретов», зато алгоритмики эффективненькие для любой вычислительной сложности! Любой! Трудно не математику объяснить… Могу сообщить вам, коллега, что на этой «нестыковочке» сломали копья и Ньютон и Эйнштейн… За них! Не чокаясь. Прозит!

– А что поконкретнее им помешало? – с каким-то обидным огорчением спросил Савва Арсеньевич.

С обидным, видимо, потому, что с одной стороны ему непонятны были математические термины, а с другой обидным и грустным было то, что в дело вмешиваются такие гиганты как, Ньютон и Эйнштейн, да ещё и сломавшие копья. Перспектива так себе! Он вновь лишь пригубил водочки.

– Пьёте вы, однако, как дама…

– Да… Я лучше закажу себе вина.

– Так вот: «что помешало»… Что и всем! Необъятность вопросика! Ньютон был учёным, богословом и оккультистом одновременно. В эту гремучую смесь он хотел добавить новой «крутой» математики… ну, чтобы формулами описать… библейские притчи, апокалипсис… Его фраза: «Я изучаю математику, чтобы проверить астрологию». И библию, и астрологию! Ха, не меньше…». Ан нет! Гений Гениевич, а не «поканало». Не то это «яблоко», что свалилось ему на голову законом всемирного притяжения… Это яблочко сакральное! Люблю мысль Далай Ламы: «Нельзя просто надкусывать священные яблоки! К сакральному нужно быть готовым…» И тогда… ням-ням… всё яблоко! Ну и Эйнштейн также… Вы не делайте кислую мину. Да… Сложно! Я, знаете ли, сознаюсь! Был, ох, был весьма увлечён этой дамою… астрологией. Лет двадцать тому… Да… Пытливо, кропотливо, вдумчиво… всматривался. Вглядывался в Светила, искал ответы… Да был изловлен и помещён в узилище! Я серьёзно… Я еле-еле вылез из этой кроличьей норы! Даже… кротовины… Потом… Что потом?… Суп с котом! Чеширским! Облом! Вычисления безысходно «тонули»… западали, знаете ли, мои математические клавиши… Некорректные задачи! Я и так и сяк к этой дамочке… Ха, даже с «чёрного хода»! Есть, мой друг незыблемые правила: существование, единственность и устойчивость решения! И точка!

– Но «кармическая», «каббалистическая» астрология…

– Ого! Хм,… это тоже та ещё дамочка! Дама «Пик»! Да, коллега, психоанализ, коллективное бессознательное… э…, карма – серьёзный гарнир к эмпирике и вычислению. Да! Но не вмещает всей (всей!) Игры! Мне просто интересно Играть в невыразимое и неисчислимое. Я пытаюсь профессионально аккумулировать и конденсировать прану… Иногда генерировать… Хоть свою, хоть чужую энергию этих космических неуловимых вибраций… Всех полей… Иногда удаётся сделать выводы! Полезные! Весьма! Вот хоть с четырнадцатой симфонией… Мой кумир – число! А что это вы, музыкальный мой, так трепещите «за астрологию»? А? Сознайтесь!

– Э… Да, видите ли, моя жена Алина… очень увлечена астрологией, дочь Елена… вообще всей эзотерической культурой… И… мой прадед, музыкант… Он тоже… И я пытаюсь… – Савва Арсеньевич почему-то смутился.

– Нет, не зря нас свела Судьба! Случай – Бог! Интересно! – «Кащей» всё глубже вонзал в одессита «шпаги» своего интереса – А знаете… Долго ли вы, Савва (давайте по-европейски, без отчества), намеренны пробыть в Берне?

– Хм… Не знаю точно… Мне предстоят длинные гастроли по Европе… С моими концертами… А виза заканчивается в середине сентября. Хм… в Берне я намерен работать, готовиться… э, и искать следы прадеда, и… собраться с мыслями…, ну, вероятно до конца апреля.

– А хотите… – «Кащей» окончательно набросил на Савву Черского «петлю интриги» – хотите я попытаюсь помочь вам…, и в поисках следов…, и в… хм, «собирании мыслей»?

– Да… знаете… Очень любезно с вашей стороны… Но…

– Ну, любезность относительная… Это – мой интерес и моя работа! И давайте без «но»… Давайте оставим вопрос «сочным»! Не будем «вываривать» зерно взаимного интереса… более… сегодня… Я, знаете ли, «человек режима», хм… неправильного, впрочем… В это время я ухожу домой… Ещё работаю… Сплю я обычно днём… Да… Время требует уважения! Числа, как-никак! Тик – и так! А не так – так будет и не этак! Вы любите «Зазеркалье» Алисы? Льюиса Кэрролла – писателя, и одновременно, Чарльза Лютвиджа Доджсона – профессора математики? – и взгляд «Кащеев»… из инобытия, из «Зазеркалья». Из той самой «кроличьей норы». И… улыбка, кривоватая улыбка Чеширского Кота. Одна улыбка… Без самого Кота.

– Конечно… конечно – растерянно повторил Савва, чувствуя, что это улыбается Его Удача. Что он уже напал на след!

– Мы и наше время подружимся! Мы не любим Праздности и любим Искать… Хм… Процитирую Алису:

– Что ты хочешь?

– Я хочу убить время.

– Время очень не любит, когда его убивают!

– Да… Замечательно… Интересно… Конечно, но…

– Опять «но»!… Не спешите. «Всё на свете должно происходить медленно»… И сегодня более без вопросов… Мне… Только себе! Себе – много!

– Да? А какого характера?

– Потом… Приходите сюда завтра – «Кащей» уже встал и шёл к двери… Он уходил… Из кафе… В себя… В своё инобытиё… – М-м-м… Вопросы?… Вопросы будут приходить сами… Программа ведь уже запущена! Разве вы не заметили? И ещё… На прощание. Близкие называют меня Хироном… Пожалуйста… Мне это… прозвище по душе… Пытаюсь соответствовать… Нет, не нужно провожать… Я тут рядом…

Вот тебе и Хирон… Да-а-а…

– 2 –

– А где я могу найти кого-нибудь нормального?

– Нигде, – ответил Кот, – нормальных не бывает. Ведь все такие разные и непохожие. И это, по-моему, нормально.

«С Хирона я, пожалуй, и начну… задавать себе вопросы… Уж если с чего и начинать, то, как сказал бы дядя Сёма, любитель математики с Дерибасовской: «так это с буквы «ху», то есть «икс и игрек».

Савва зашёл к себе в гостиницу. Он сразу бросил тёплый взгляд на полюбившееся ему кресло: мягкое, уютное, с высокой спинкой и «ушками», которые как бы «обнимали» плечи и бока сидящего. Такая высокая спинка и «ушки» создавали ауру уединения, защищали и от сквозняков и тепло сохраняли. Такие кресла часто называли «вольтеровскими». У деда и бабушки похожее было на даче. Дед, отставной генерал КГБ, любил в нём сиживать у камина. Черскому вдруг вспомнилась последняя встреча с дедом, его грустные, потускневшие глаза, его глубокая морщина на переносице, вздутая вена на левом виске. Восемьдесят девятый год, «демократические съезды», «Собчаки» на трибуне… Трындят, алчут власти и денег… Горькие слова деда: «Обманут, наворуют… Родину разорят…, гнездо предков… Опозорят Россию!»

Савва Арсеньевич заварил чай во взятой (по традиции) из дома полулитровой кружке. На кружке этой, подаренной женой, был изображён кусочек Приморского бульвара, именно тот, где расположен их дом. Когда Савва начинал грустить о доме, он держал обеими руками эту горячую кружку и вспоминал дом, семью, свои прогулки по бульвару от Думской площади до Воронцовского дворца. И ему слышался дымный запах каштанов и сладкий, душистый аромат акации…, ему вспоминалось как десятилетним мальчишкой он сбегал и взбегал вниз и вверх по величественной Потёмкинской лестнице. Часто наперегонки с дедом или отцом. Шестидесятилетний, сухопарый, высокий «гебист» всегда был первым.