Собирание игры. Книга вторая. Жизнь на предъявителя
А с этим что?
Одессит принял правила игры и с правильной иронией поддержал бодрый тост:
– Ну… первые два «кита» мне понятны. Привычны. А третий?
– Сначала выпьем за тост!
Выпили, закусили.
– Теперь поясняю. Два определения из курса матанализа. Первое: производной от выпивки называется новая выпивка, организованная на выручку от сданной посуды после первой. Второе: выпивка называется существенной, если третья производная отлична от нуля.
Музыканту не удалось сразу оценить всю прелесть этой глубокой мысли и человеческого опыта. С мыслями и опытом в этом плане у него пробелы. Но элегию и даже меланхолию, особенно утра третьего дня он чувствовал. Не без содрогания «огорчённого» организма… «Да, такого рода опыта не пожелаешь… Какого рода? Второго, ах да –второго рода… А сказанное трижды – истина. А выпитое до третьей произ… – ах, вот откуда это сакраментальное: «In vino veritas»! А сейчас я? Близко к «истине»… Что-то у меня кружится в голове? Хм, Рыбий Хирон… И я – Рыба…, но… Мы, однако, рыбы плаваем в противоположные стороны… Так и изображено на символе Знака Зодиака.. А Знак есть Знак! Хм…, выпил я больше обычного… Как это у Пастернака? Э… А,… вот! Вспомнил:
Мой друг, ты спросишь, кто велит,
Чтоб жглась юродивого речь?
Давай ронять слова,
Как сад – янтарь и цедру,
Рассеянно и щедро,
Едва, едва, едва…
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Ты спросишь, кто велит?
Всесильный бог деталей,
Всесильный Бог любви…
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Не знаю, решена ль
Загадка зги загробной,
Но жизнь, как тишина
Осенняя, – подробна.
Как «кто велит»? Ну, третья производная… «Рассеяно и щедро», «медленно и неправильно»… Да-а-а…»
Они ещё говорили… Третий «граф-графин» поддерживал разговор… Теперь говорил Черский, «роняя слова». Говорил о себе и «всесильный Бог деталей» словно был с ним…
– 3 –
Никогда не считай себя не таким,
Каким тебя не считают другие,
И тогда другие не сочтут тебя не таким,
Каким ты хотел бы им казаться.
Лютвидж Доджсон, эсквайр
В пансионе, Савва Арсеньевич, справедливо решив, что выпитое за вечер должно сослужить хорошую службу именно в параметрах его самохарактеристики, а не точных, с датами и прочими биографических воспоминаний, кои он оставил на утро и день, взял ручку, бумагу и сел записывать.
«Хм, стиль каков? Э-э-э… эпистолярный жанр. Эклектика. Хаос и «неправильность» искренности и сомнений наиболее надёжная тропинка… Хирон любит ведь это… Эклектику стилей и правд… А мне учитывать, вводить коррективы на мнение жены обо мне…, критиков и поклонников этих музыкальных?… Ну, сдержанно… Ясно ведь, что объективности тут не существует. И нигде!»
По бумаге побежали строки: «Ищу ли поклонников? Поклонниц? Тщеславен ли? Честолюбив? Да! Но! Если усилия, направленные именно на «пиар» совершенно необременительны,… нет неприятных контактов, всё деликатно… Пусть всякое внимание к моей персоне… слава, награды и гонорары сами ищут меня. И находят! Очень люблю покой и одиночество (уединение!), терпеть не могу хамства, мелочности и склок… Хитрованов и карьеристов всех мастей не люблю… Люблю музыку, чтение, люблю путешествовать, изучать новые места, искать в них вдохновение… Случайные знакомства? Общение? Ну, если сразу есть симиатия… Семью люблю… Мимолётных романов не стремлюсь заводить, даже избегаю этих ситуаций, а вот к романтической влюблённости склонен. Это – питательная среда! Но более в душе, в фантазиях своих… Смею называть себя порядочным человеком. И преданным человеком и мужем… Ха, бабушка называла «переданным мужем»… Обожаю совместный отдых с семьёй! Дней девять, не более… Быт – категорически нет! А вот готовить люблю! И умею! Но всё тут должно быть без принуждения, без правил и расписания. Всё – вдохновение!
Всё – по моему собственному распорядку. Да! Я творческий человек… Эгоист… Право такое… Если мешают работать – злюсь, становлюсь занудой… Вообще, если в работе «непруха» – лучше меня не трогать! А если «пруха» – о, «летаю»! Могу с собой взять! Но скучать, слава Богу, не умею… Всегда есть умное чтение, да и свои…, своим наполнены ум и сердце… Только успевай! Да-а-а… Бываю тороплив, суетлив… Но кто-то сверху помогает, поправляет, поддерживает… Говорят – везунчик! Бывает… Бывало… Давно праздника не ощущал! Давно… Что читаю? Булгаков, Гоголь, Ремарк, Пушкин и Жванецкий… Это моя «пятёрка». Ну ещё с десяток…
Очень горд, что сын похож и чертами лица, и характером на моего любимого деда, генерала Игоря Елисеевича. Умён, собран, решителен, аккуратен и честен! Говорят, что дочка-красавица похожа на меня… Класс! А увлечения в музыке вообще совпадают. А ещё дед говорил, что я унаследовал таланты Елисея Стефановича… И что-то в Судьбе и характере… И тут – мой долг перед ним! И интерес! Жена утверждает, что если имя начинается на букву «с», человек стремиться к материальной независимости… Да, всякую независимость люблю. Считаю важнейшим – иметь свободу для осознания и выполнения своего предназначения в жизни! Люблю при всём том всё изучать, подвергать… ну, не сомнению и критическому анализу может…, а ответственно подходить к вопросу, дотошно… Это странно для музыкальных моих «порывов», но так… Хм… Родные и близкие, друзья и умные рецензенты-критики замечают вообще во мне… и творчестве моём… э… некую противоречив…, нет, лучше сказать, амбивалентность… Я играю… Ха, а что точно, то это – не люблю давать людям возможность (и даже близким) понять: в каком направлении я плыву… И подсказывать… И направлять… Хм…, мой «хаос», «танцующая звезда»… Да-а-а… Не интроверт, но, пожалуйста, – без советов, господа! Доверяю своей неплохой интуиции (Ха!… «второго рода», что ли?) и Ангелу-хранителю всегда рад (всего Рода!)… Говорят… даже предвидеть что-то могу… Почувствовать – точно! А воображение – редкое! Это да… Порой мешает… Доверяю ему слишком порой… Вкусы чужие уважаю, к мнению прислушиваюсь… Но не более. Категоричность не люблю… Глупо… Допускаю несколько правд…, без лживости… Я – за «возможное»! Всё возможное! Юмор мой, говорят, не плох… Ну, одессит, как-никак! Люблю море, природу… но уютную, не дикую, грубую. А море – любое… и грозное, штормовое! В городах люблю старинные кварталы, старичков-интеллигентов, скверы без мусора… Всё – без хаоса, без видимого, тревожного, пугающего. Внутри – да! Импульс напряжения, заряд, потенциал… пусть не осмысленный, но здоровый, не разрушительный…
Ещё… вот такая… странность… Жена, Алина,… да и учителя в консерватории ещё… удивлялись…и говорили, что будто бы я умею рассматривать себя, свои… сочинения… ну, словно со стороны, то есть изнутри и снаружи одновременно… Э, смотреть в зеркало и из Зазеркалья… Не знаю… Вот пишу о себе… Ярко я себя на этом плане ощущаю редко… Но бывает… Бывает вижу одновременно себя и «во вчера, и в сегодня, и в завтра». Один хороший критик, тонкий, глубокий заметил однажды, что я ищу более смысла, а не гармоний, люблю… некий хаос мотивов, сталкивать мелодии в бурном потоке звуковых вихрей… В моей музыке более импульсивности и символизма, э… через них продираюсь… к смыслам… Экспрессия, метафора и… гиперчувствительность порой… До иррационализма, трансцендентальности…, хочется уйти в бесконечность незавершённости, невыразимого… Заговариваюсь…, записыва…
Нет, «по жизни» я люблю спокойные беседы, содержательные, с ясной темой… А иногда окунаюсь в богему, в молодёжную, неформатную музыкальную тусовку… С дочкой, на её… шоу… Я социально не активен, политикой, спортом не интересуюсь… Мировоззрение – смешанное… Скорее – пантеизм и экзистенцианализм.
Люблю отдавать больше, чем получать. Могу быть расточительным в чувствах, словах, обещаниях и средствах. Не очень сожалею о напрасном… несбывшемся… Всё уйдёт… через сор, хаос в гаммы…, сублимируется… Мироощущение – солипсизм… И философский и психологический… Да – индивидуализм! Как буддисты, хотел бы доверять мышлению, правильно и спокойно пользоваться им…, но… моё настроение… меняет внешнюю «картинку»… Уверен, что всякая теория, любое умопостроение зависит от масштаба личности пишущего, создающего нечто… Без автора, без талантливого ученика теория пуста. О фрейдизме толком знает сам лишь Фрейд. И ещё… двое, ха, из Херсона… Это касается и астрологии, и нумерологии и всего оккультизма… И мою музыку знаю лучше только я один… И ещё… двое… Любящих меня! А человек поверхностный,… со средними способностями, должен заниматься технологией и ремеслом. Это тоже почётно и честно… И не рассуждать об искусстве, астрологии, нумерологии, подсознании и тому подобном…»
Савва писал на «горячем выдохе», бегло, не редактируя ни смыслы, ни стиль, писал, сочинял «с листа». Как музыку… И он очень устал от этого занятия-откровения… А откровения ли? А мы точно понимаем свои собственные мысли? Чувства? Нет, конечно! Слово произнесённое самоё себя способно выразить? Свой же смысл… Замысловатый! Истончающийся в Ничто!
«Что почитать на ночь? А, вот! «Алису»! Он «скачал» книгу и ещё час читал. Наслаждаясь и удивляясь, насколько эта книга была созвучна его теперешнему настроению. Строю его «мыслеобразов», неведомым «пастухом» направленным в «кроличью нору», в желанное Зазеркалье! Великолепие, изящное, лёгкое парение мысли и стиля! Пиршество мудрости, ласкаемой иронией! Прелесть абсурда и ясность, сочность парадокса! Да хоть эта… строчка… А эта!»
И сновидения музыканта были сказочными.
Вот ему приснилось, что он бродит с Алисой по «кроличьей норе». Она весело рассуждает о планах Хирона в отношении прадеда Саввы:
– План, что и говорить, был превосходный: простой и ясный, лучше не придумать. Недостаток у него был только один: было совершенно неизвестно, как привести его в исполнении.
Но тут откуда-то сбоку подкралась Улыбка Чеширского Кота и заговорила… Важно так, проникновенно и наставительно:
– Ты ошибаешься милая! Нет ничего на свете, из чего нельзя было бы сделать вывод. Надо только знать, как взяться за дело.
Эти фразы отпечатались в бессознательной, сонливой памяти Черского и, когда утром он заглянул в книгу, он их нашёл. В точности! Но он точно знал, что вечером их не прочёл! Это откуда? Из другой жизни? Из детства? Или другим способом это попало в голову его? Прозревание, интуиция второго рода… Месмеризм, визионерство, контакт с… тонким миром…
«Фу, ты, чёр…! Выпил вчера… лишнюю «производную»… Так, ладно… Душ…, завтрак… Нет, перечитывать написанное не буду… Возьмусь за автобиографию… Люблю, оказывается, писать! Интересные дела…»
И через час он писал:
«Я родился… »
Поток сознания стал быстро натыкаться на перекаты, пороги непоследовательности и нарушения хронологии. Удержать мыслемешалку, проконтролировать «дрожь» пальцев, привыкших извлекать звуки более из ассоциаций, чем из памяти и логики оказалось непростым делом… «Слова, мемуаристика… Но ведь тоже нужен лад и строй… Из головы в пальцы,… и чтобы не «растерять» на этом пути.. Бережней… Нет, главное, поточнее и по порядку… Алексу нужна точность… А ассоциации, аллюзии и реминисценции… потом, в беседах, на ответах на вопросы… Ах, как пойдёт! Доверится потоку сознания… Да… да…».
И все же Савва Арсеньевич решил, что если в поток сознания будут пробиваться «ключики» бессознательного, то эти струйки деталей, психоэмоционального фона семьи и его, в частности, настроя, не размоют содержание и не «сломают» плавности изложения. И ещё он решил взять (для начала) более мужскую кровную ветвь генеалогического древа.
«Мои пращуры из прадедова «колена» рождались и питались живительными соками благословенных земель Богемии, Моравии, Силезии, Галиции и Трансильвании. Знаю, что мой прапрадед Стефан жил в Кракове, занимался микробиологией и физиологией, был профессором и имел врачебную практику. Это был успешный, степенный, небедный человек, по венам которого струилась смесь польской, украинской и сербской кровей. А в венах его жены, о которой мы мало знаем (то ли она умерла рано от туберкулеза, то ли сбежала от Стефана с каким-то бравым кавалеристом… То ли гусар, то ли румынский князь, то ли всё вместе…) жизнерадостно пульсировала кровь её чешских и австрийских предков. А что же не веселиться в таком чудесном климате, среди живописнейших, благоухающих ландшафтов и размеренного течения обеспеченной жизни! Да ведь и люди были совсем иные тогда! Романтизм и просвещённость! И даже высокородная праздность была наполнена идеалами, мечтаниями и занятием искусствами. И всё это безыскусно, необременительно и «возвышенно». Просто и без суеты!
Мой прадед Елисей Стефанович родился третьего декабря одна тысяча восемьсот восемьдесят первого года, то есть он – Стрелец и его планета Юпитер… (кстати, а почему вы, Хирон и знак Стрельца – кентавры?, хм)… Имя Елисей популярно на Руси, но оно еврейского происхождения (не популярное у евреев?!). Значения: «богоспасённый», ещё… у римлян,… древних он – Улисс («гневный, яростный»), а у греков (тоже древних и нет) это – Одиссей… Да что я? Вы знаете… Елисей родился во Львове и долго жил там в детстве и юности (у родителей матери, то есть у бабушки и дедушки по материнской линии…). Позже он переехал в Одессу и до самого его… «исчезновения» в девятнадцатом жил там… Поясню здесь… В декабре восемнадцатого года, подготовив к дню своего рождения новый скрипичный концерт, (а он был великолепный скрипач и композитор с абсолютным слухом!), он отправился на гастроли в свой родной Львов… А тут, вы знаете, эти революционные передряги,… война… Львов в девятнадцатом отходит Польше… Вся эта «каша» на Украине, особенно Западной… Елисей Стефанович видит в этом своём «изменении подданства», что ли перст Божий… Прадед горячо не любил…, не принимал идеи Советов… Но он горячо любил свою жену, детей… Он упорно завёт жену Хлою с детьми быстрее отплыть из Одессы на Запад! Убеждал, что «вся эта пьяная, злобная рвань», дорвавшаяся до власти, устроит бесчинства и насилия… Что руководят этим сатанинские силы зависти, жлобства и гордыни… А она, Хлоя, наоборот. Свято верила в «свежие ветра» Революции, в светлое преобразование общества… Она, хоть была дворянкой, очень была увлечена идеями модернизма, футуризма и… всей новой культурой, новой героикой. И она призывала, молила Елисея вернуться… Она родом из Крыма, из крымских греков… Они ведь, я знаю, очень любили друг друга… Есть у нас и фото, и письма… Всё оборвалось в тридцать девятом… Ещё вернусь к ним… Так…»
Савва что-то безжалостно вычёркивал, вымарывал какие-то фразы, слова и торопливо писал снова… он брёл по полутёмному коридору, лунной дорожке времени… Он ступал осторожно, но с надеждой… На свет в конце тоннеля… Если возвращался – втискивал новую запись между строк… Например, он счёл нужным вставить здесь фразу, что Хлоя в сорок шестом году (выйдя на пенсию,… тогда была главврачом известной одесской горбольницы), вернулась к своей родне в Евпаторию… И ещё лет пять работала простой медсестрой в водогрязелечебнице города Саки. «Ах, да (забыл…), что в период с тридцать девятого по сорок первый тоже проживала в Евпатории. Да, перемены, переезды… Умерла в пятьдесят девятом…». Ещё он счёл нужным дописать, что считает и себя, и «прадедово колено» западнорусскими славянинами.
Черский полистал фотографии на ноутбуке, посмотрел копии кое-каких документов, бумаг, писем… Снова сел к столу писать…
«Каким был Елисей Стефанович? Ну…, всё ведь со слов Хлои и сына Игоря, который помнит его, отца Елисея до четырнадцатилетнего возраста… И с его же, Игоря, слов характеристика матери – уже обиженной, «брошенной». Да, жена Хлоя, человек сильного характера, коммунистка, считала мужа балованным, безответственным, невнимательным и легкомысленным человеком… Правда, талантливым, весёлым, искренним и не жадным. Да, он был честен, справедлив. Он никогда не льстил, не завидовал, хоть и был высокомерен! Чурался рабочих и крестьян… Белая кость! Голубая кровь! Сын давал характеристику значительно более лестную… Но трудно было сыну, воспитанному матерью и ставшему тоже коммунистом, да ещё и чекистом-разведчиком, понять отца, принять его позицию. Оппозицию, яростную, безоговорочную! Игорь Елисеевич, хоть и редко, но получал от отца тайные письма. Этих писем, с девятнадцатого по тридцать девятый год, было и написано-то не более трёх-четырёх десятков, а сохранить в семье удалось меньше половины. Умных, глубоких писем, наполненных человеческой болью. Болью потерь, болью непонимания… Отец каждый раз убеждал сына, что необразованные, алчные, лживые люди в глубине души жаждут лишь воспользоваться революционной идеей и борьбой. Чтобы награбить, чтобы удовлетворить свои мелкие личные цели. И сын понимал, что отец искренен в своей оценке событий. Он ведь был величайшим оптимистом, человеком лёгким в общении, склонным к юмору и конформистским, либеральным решениям споров. Тем более он исповедовал обновительные идеи в культуре и искусстве начала двадцатого века. Все эти «измы» в музыке, живописи, поэзии. Но он остро чувствовал фальшь, боялся предательства и обмана. Рефлексирующий, встревоженный эмоциональной общей экзальтацией творческий человек, он был бы чаще всего во власти самообмана и оказался бы игрушкой в жёстких руках власть предержащих. Елисей Черский был лично знаком со многими деятелями «нового» искусства. И с теми, кто по очевидной ему глупости и недальновидности хотели отринуть, сбросить с «поезда революции» «старую» культуру. Он говорил об этом и Есенину, и Маяковскому и даже предсказывал их горькие, странные смерти… Да-а-а… Заблуждения и пламенные сердца, огонь и лёд отрезвления… Понял ли дед-генерал в старшем своём возрасте, в старшем возрасте «неразвитого»-таки социализма, постепенного его развенчивания, своего отца… Что-то, наверное, понял, но как человек, искренне и честно отдавший силы, сердце, жизнь высокой идее Свободы, Равенства и Братства, списывал неудачи на «недостатки и перегибы»… Защищал «человеческое лицо» коммунистической светлой идеи! А разве многим людям понятно сразу, на берегу, «что такое хорошо, и что такое плохо»? Что нет в Природе ни Свободы, ни Равенства, ни Братства. Один успешнее, другой талантливее, третий никакой… Порядочных, благородных, тех, широко образованных и интеллектуальных, кто способен внимательно выслушать, понять, добрых и сердечных – мало! А таким ведь был прадед! И как мог такой «шагать в строю»? Дед Игорь вспоминал, что ему мальчику и потом отроку, никогда не было скучно с отцом, как умел Елисей увлечь, научить, ободрить. Дед Игорь вспоминал (и я помню пару таких тягостных писем прадеда), как в тридцатые Елисея Стефановича, «тонувшего» в одиночестве, начала – «прикусывать» депрессия, как «зацепила» его подагра, как подселился к нему «чёрный пёс» разочарования. Во всём! Он стал нуждаться в помощи, он не мог обходиться без постоянной няни-подруги, женщины-жены. Он в сомнениях, смятении, (а, видимо, какая-то уже была на примете!) ему трудно решиться…! Он ещё на что-то надеется… Так дорога ему Хлоя, так больно… без детей… Трудно без Родины… Но он ждёт их уже более пятнадцати лет… Позже он написал (это уже в последнем письме), что болеет серьёзно, что ухаживает за ним молодая женщина, что она наполовину сербка, наполовину немка. Что её родители убежали от нацизма в Швейцарию, устроились там, живут уже два года ждут-не дождутся доченьку… Что она зовёт его, и он собирается с ней в Швейцарию, но что ему нужен морской тёплый климат…
Потом, уже после войны, сын-разведчик по своим каналам, очень осторожно и хитро́, выведал, что отец его, Елисей Стефанович Черский, действительно проживал в Швейцарии, в Берне, примерно с тридцать девятого года, что тот был женат на женщине, лет на тридцать его младше… Сведения, к сожалению, были скудные, отрывочные и часто противоречивые. Да и кому был нужен эмигрант-музыкант? Практически славянин… И его жена… Эх! А ведь прадед уже в тридцать был известный музыкант! Выезжал в Европу со своими концертами. Его сочинения исполняли… Скрипач-виртуоз и музыкант-новатор… Париж, Берлин, Варшава, Женева, Милан, Стокгольм. И Прага! И Вена! Гастроли, гастроли…, до четырнадцатого года плотный график… Жаль, что прабабка Хлоя мало чего сохранила… Бо́льшая часть его сочинений утеряны! Точнее – затеряны. А эти, уцелевшие (слава Богу!) космические пять мистерий… Исполнял ли он их где-то? Во Львове тогда, в девятнадцатом? Позже? Что ещё сочинил? Доработал?… Неизвестно… В своих письмах сыну он жаловался, что ему… не работается… Что ушла его музыка, молчит его скрипка…»
Савва с удовольствием качался на «волнах своей памяти, а, пообедав и чуть прогулявшись, он решил вздремнуть. Подспудно он снова ждал от сновидения знака, подсказки.
И ведь точно! Сон оказался замечательным и (кто его знает?)… пророческим.
Будто бы он во Львове… Вторая половина девятнадцатого века… Он знакомится с интересной парой. Мужчина с тяжёлым, засыпающим лицом и ледяными глазами. Глубокие морщины на переносице и от крыльев носа… Представляется:
– Яков Брюс, колдун, алхимик, идеолог петровских реформ и друг Петра Великого.
Она – яркая красавица с высокой причёской и золотым мехом на голых матовых плечах. Пленительная, чарующая и опасная улыбка, которая прячется не в ироничных и равнодушных глазах, а в коварных полных губах, словно вот только испытавших сладчайший поцелуй… Или помада нарочито так размазана! Кровь, кровь тех её мужчин…
Брюс представляет её:
– Ванда. Да, та самая! «Львовская Ванда» писателя Захер-Мазоха. Что испугались-то? Ну-ну… Да вы, батенька, и так и в цепях, и в ремнях и в мехах. И вам нужна плётка! Вам нужна трёпка!
Вдруг из-за спины фельдмаршала выходит маленькая девочка с игрушечной плёткой и тяжёлой связкой ключей в руках.
– Я Хлоя! Я дочка Елисея Стефановича. А Вы? Ах, да… Я знаю…. Вы заблудились… Нет, что вы! Эта плётка не вам… Вам – ключи! Вы же заблудились… Я помогу! А вы должны идти за мной… Не удивляйтесь. И слушаться и меня, и себя и мою подругу Алису… Это её плёточка! Она поможет нам «заплетать» дорогу и «расплетать» узелки… в памяти… А вот и Алиса!
– Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее! – поторопила всех Алиса.
– Вам ясно? – Ухмыльнулась Ванда, облизывая свои красные губы и приподнимая юбки, чтобы поправить сбившуюся резинку на шёлковом чулке.
– Ну да, в целом – неуверенно промычал Савва Арсеньевич – Быстрее! Мне следует поторопиться.
– Вы идиот! Вы не усвоите даже «первой производной»! – засверкала глазами роковая красотка.
– Спокойно, Ванда – тоже кольнул композитора льдом глаз Яков – он поймёт! Медленнее! Медленнее следует жить, молодой человек! Вдумчивее! Бежать душой и духом от суеты и тупости! К Благому Разуму! От тухлой «правильности» к сочной неправильности! Вы же – Рыба. Вам не трудно понять… Ну-ну, не обижайтесь… Просыпайтесь!
«Этот сон следует записать сейчас же!» И показать А.А. Тут один из этих «ключей»! Точно… Чую… – И Савва начал писать далее, заварив себе чайничек крепкого чая.
Сейчас он решил сделать ряд записей – воспоминаний о деде Игоре.
«Мой любимый, мудрый «королевич Елисеевич»! Родился он девятого ноября девятьсот пятого года. Да-а-а… Скорпион Скорпионович! Пальца ему в рот не положи! И не спорь, даже не противоречь! Э-э… Кто там у него… в управителях?… Алина говорила… Да – Плутон и Марс! Что ещё?… Имя скандинавского происхождения… Ингвар… Да… «Воин Бога», «Хранитель Бога», «Хранимый Фрейром»… Точно про деда! Высокий, костистый, с гордо поднятой головой и жёсткими волосами, со лба зачёсанными назад… Выправка, и природная, и военная. Себялюбив, горд! Да, было такое… Упрямец и боец! Что уж любит – защитит! Сверхъестественное трудолюбие, непревзойденная целеустремлённость! Практицизм и хватка… Карьера и чувство долга… Патриот! Но эта логичность, логистика во всём прятали в себе и широту и глубину интересов… И даже богатство воображения, и любознательность, и склонность к саморазвитию! Одинаково любил и Дюма, и Жюля Верна, и Толстого и Гётте. Выйдя на пенсию, был переменчив в настроении, рефлексировал, всё ревизировал, корректировал свои идеалы… Понимал ли уже наконец, что истину следует искать не в борьбе, а в гармонии, а направление развития не в победах, а в равновесии? Начинал ли подозревать, что не следует человеку быть уверенным, будто он до конца понимает смысл и конечный результат своих дел и устремлений…? Да… Несовершенство… всего… Душе нужен приют. Где он? А вообще дед бывал остроумен, добродушен, мог очаровать любого и, особенно, любую… Да, бывал романтичен и замечался за ним (и в семьдесят!) повышенный интерес к слабому полу. Но! Шутил: «Я – преданный семье бабник!» Точно. Был семьянин отменный! А как он мог и как умел заразить оптимизмом, убедить! И не вздумайте хоть грамм критики в его адрес! И не трогать самолюбие! И не пытаться – укусит! Больно!