Собирание игры. Книга вторая. Жизнь на предъявителя
Композитор повальяжнее устроился в кресле, ноздри с удовольствием вдыхали парной духмян чая, а мозг тоже не без удовольствия вспоминал сегодняшний вечер, разговор с… Хироном. «Хирон Хиронович Хиронов… крассвордик…» – подумал Черский и замурлыкал себе под нос Чайковского на хохляцком:
Что… «хер-герр» Хиронный
Мне готовит?
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Паду ли я дручком прошпертый?
Иль мимо прошпандырит он?
Ленского он спародировал ещё и с ленинской картавостью. Но хохмы быстро закончились, как только он принялся читать о Хироне. Космос, мифы и лингвистика наряду с этимологией сразу начали загонять одессита в угол, как шары в лузу… нет… в «кротовину»! «Чёрт! Тут Хирон, здесь Харон, да ещё там Херон – раздражался он – Давайка, брат, по порядку… по ноткам…, подержимся… доверимся стану, трепетному, нотному…»
В астрономии Хирон символизирует принцип равноверия… Стоп… Как это? Равноверие? Ах, равновесия… Хм, и равноверие интересно… забавно… Принцип равновесия… Так… это…, это… из статистики, из случайных процессов… Ну, начинается математика… Ладно, интуитивно… Символизирует также способность к принятию альтернативных решений… Хорош Хирон в Рыбах (ух ты! Моих Рыбах)…, плывущих в противоположные стороны… Теперь… что он у маменьки-астрономии? Да-да, у матери астрологии… Так… Вернёмся к «легкомысленной, доступной дилетантскому уму астрологии»… Функция Хирона – адаптация людей к новым условиям… в любой… лично… космической сфере… Выход из сложной ситуации… Прям бальзам на душу!… А что мне Алинка тогда «втирала», когда я на операционный стол неожиданно попал?… После автомобильной аварии… Семнадцать лет назад… Ах, да… Мол, нагрешил! Хм… Да-а-а… Был тогда случай… Был!… И что? Звёзды «свечки держали»?… Над каждым, кто попал в аварию? Просто под нож хирурга? Далее… Двойственность помогает совместить крайности… Ага, совместить! Не избежать, а равновесненько так… Вот же!… Из мифологии: он – кентавр! Так я и думал! Вот и совмещение! Опять из астрологии: Хирон может вывести за пределы обыденной реальности… Он – проводник! Поможет найти сверхъестественный выход из проблемы! Ё-моё! Хорошую кликуху взял себе Александр… Скромненько так… Водочка плюс селёдочка… Он способен расширять сознание! Он материализует связь миров! Внутреннего и внешнего. Ух! Реализует скрытые возможности… Человек с выделенным… Неясно с чем?… Видит духовное и божественное начало в себе и других… М-да, полезный человечище! Или кто? Кентавр? Астероидный…
Способность к оккультным наукам, может расшифровать космические знаки… Может ощущать энергетику предметов и предвидеть будущее… Да-а-а… «С таки счастьем – и на свободе!»… Читать это, думать и верить… одним и тем же мозгом… Трудновато! Мне, не-Хиронному… Ха, напоминает дискуссию «мишигина Маркса» с «шлимазлом Троцким» у памятника Дюку на Первое апреля… Ага, а вот… ничто человеческое не чуждо… Надо же!… Иммунитет у него понижен… Аллергия мучает… Нет, не планетоид… Просто… выделенное… «Х»…
А что там древние греки ещё? Ага, кентавром стал по наследству. Папенька его, чтобы понравиться одной нимфе и подкрасться к ней (видимо, чтобы энергетику её ощутить, ха!), превратился в коня… А когда та потом родила (ввиду сильнейшего расширения… сознания, разумеется!)… Так… младенец воспитывался Аполлоном… Хм… Мудрец, целитель, Учитель Геркулеса…, покровитель муз…, покровитель переселенцев. Ага! Моего Елисея Стефановича покровитель… Наш «человек»! Всё… Хватит… На ночь такого много… не рекоменд…
Задремал… Спал сносно… Ни хиронов, ни нимф не приснилось…
А утром, приняв контрастный душ и позавтракав, Савва Арсеньевич вышел прогуляться по скверу. Пансион располагался в нижней части этого сквера, густо засаженного деревьями и кустарниками. Это был добротный, симпатичный и благоустроенный флигель. Особняк же, красивый, но запущенный, в палладианском стиле располагался вверху, в противоположной стороне сада. Когда композитор работал, играл на скрипке, дудуке или на чём-то ещё, он никому, видимо, не мешал. Во флигеле он снимал две комнаты. Была и кухня со всей необходимой утварью. А приготовить завтрак, или обед или ужин, для одессита не составляло никакого труда. Наоборот, он делал это с удовольствием.
Затем он работал. Играл и что-то помечал на нотной бумаге. Потом уселся в кресло и вновь, как вчера вечером, принялся читать про небесные тела… Других тел рядом не было.
… Так… На мифах остановился вчера… Ага, Херон… Этот, который с буквой «е»…, сын Аполлона… Ну там семейка та ещё!… Больше, чем у Гриши Фишмана с Пушкинской… Далее… Вот, Харон… с буквой «а». О! Этот мне интересен! Оригинал! Экземпляр! И должность солидная, ответственная: перевозчик душ умерших через реку Стикс в Аид! Хе! Знаем: «таможня» всегда не в накладе… О, господи! Харон ещё и такой есть… Есть ещё Харон – спутник Плутона… Открыт через год после Хирона… А потом ещё и Гидру открыли… И… хм, душевные названия всё какие… А ведь слово – дело ведь не шутейное… «Вначале было слово».Ха…, вот хоть слово «демонстрация»… И «демон», и «монстр», и «рация»… А что мы демонстрируем, важно чеканя шаг под флагами? С лозунгами? Да не лозунги! Эго мы своё возвышаем!… Так вот… Пойду погуляю…
Савва направился в сторону Федерального дворца – Парламента. Он медленно брёл улочками Берна, лениво вглядываясь в прохожих. Молодёжь, стеревшая в своём облике все национальные, а отчасти и гендерные признаки (космополитизм и унисекс) вообще не привлекала взглядов мужчины. Холодные, скучные лица… Одинаковые, «айфонистые»… А вот пожилых бюргеров, вальяжных и выразительных он любил рассматривать в старушке-Европе. В их дряблых лицах ещё притаились и гулкое эхо Средневековья и романтизм века «галантного» и трагедии века двадцатого. Как и в этих домах, в этой архитектуре.
«И острый галльский смысл, и сумрачный германский гений». Да. Люди с севера черноморского побережья, эти потомки скифов – другие. А вот интересно… Почему на территории благостно-вялой и нейтральной (во всём и ко всем?) Швейцарии не взрастили свой «смысл и гений» люди с мировой многовековой славой? Ну, Фридрих Дюрренматт, ну, Арнольд Бёклин… Нет, не колыбель… Не сокровищница… А Бернулли, Эйлер и друг Петра Великого Лефорт – не в счёт. Они патриотами Швейцарии не были… И Эразм Роттердамский и Эйнштейн – не в счёт, тем более… просто поработали там одно время… А вот, например, Чубайс… Носит дорогие швейцарские часы, имеет неисчислимый счёт в швейцарских банках, катается как швейцарский сыр в украденном у народа вологодском масле… Он кто – швейцарец, что ли? Да швейцар он! Привратник у врат Аида!
Конечно, чувствуется во всём ещё та, прежняя немецкая основательность и порядок. Более всего заметна швабская культура и швейцарско-немецкий язык (швицердютч). Правда, швабская этнокультура более всего бросается в глаза в Штутгарте и в Вюртемберге, но и здесь, в исторических районах Тироль и Эльзас, выделялись швабский диалект и швабские традиции. Да вот хоть два бюргера разговаривают… Важные, значительные… Без «надутости»… И говорят о важном: погода, здоровье, семья… Без политики… И в этом отличаются от известных одесских «пикейных жилетов»… Хм… И жилеты у этих бернских пожилых городских обывателей особые, традиционные… У одного коричневый тёплый стёганный жилет на крупных чёрных пуговицах поверх чёрного свитера, у другого твидовый, тоже тёплый жилет бордового цвета с бежевыми большими пуговицами поверх серого свитера. На одном – маленькая темно-зелёная фетровая шляпа, на другом – маленький чёрный шерстяной берет. У обоих, разумеется, зонты-трости. Черский обожал такие зарисовки… Он вообще любил наблюдать «выпуклых» людей, поживших, настоящих, с несуетным внутренним «багажом». Любил того «одесского одессита», который мог бы подойти к этим двум незнакомцам, постоять рядом пару минут, молча послушать разговор, и пойти прочь, сердито заявив: «Что вы мне голову морочите!» Или питерского, обтрёпанного, «полинявшего» от бедности интеллигента, никому уже не нужного и никому не интересного. Замкнутого, тревожного, с бородкой, в таком же, но «видавшем виды» берете, с обшарпанной плечевой сумкой и зонтом, помнившем ещё и Жданова и Зощенко. Или московского, ухоженного и замкнуто-равнодушного «деятеля» культуры или науки, или бывшего чинуши-столоночальника в мягких кожаных туфлях-мокасинах и светлых свежих носках. А убери из этих городов…, да из любого «местечка» этих ярких «гениев места», этих хранителей «ноосферы места»… и исчезнет, истечёт, источится атмосфера города, местечка… И никакой «наносферой» её не заменишь. Конечно, до тех пор, пока весь этнос поменяется… Ну, это – сотня лет… Правда сейчас – быстрей… «Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Всё пожрала тьма…».
Савва Арсеньевич вспомнил своих любимых Гоголя и Булгакова. Есть у него известные и заслужившие популярность фантасмагория «Мёртвые души», балет «Вий», почти закончена оратория «Ершалаим» с сопроводительными певческими партиями Христа и хора, наполовину написана рок-опера «Пилат – проклятый и сломленный» (эх, вот не «идут» арии Марии и Маргариты). Есть задумка объединить этаким «Евангелие от Мастера». Есть уже неплохо выписанная тема спора не Христа, а Мастера с Пилатом… «И падёт твоя вдова на семисвечник… И тело твоё, поднятое на копья, забьется в судорогах, как бьётся сейчас в чёрном небе огонь горящего Ершалаима… И заревёт… И завоет… И будет вторить ей самоё небо… И восторжествует злобный Демон и падут все праведники… И струйка из раны под сердцем… Кап-Ие-шу-а-кап-га-но-цри-кап-кап…» «Тяжёлые арии… Не люблю я истерии…, достоевщины…, когда всё наизнанку, все нарывы, весь надрыв. Начал же было мистерию «Зверь Апокалипсиса»… Эх… не мистерия, а истерия… Нужно хоть эти рёвы, рыки и рыдания смягчить… Проще… горечь реквиема, но и… без плаксивости… Величие угасшего гения…, Человека-Титана… Сломлена Жизнь, но не дух… И Смерть – не злобная… не наказание… Потом, я сейчас не могу… Как замечательно у меня получилась «Мистерия Стрельца»! Это в честь прадеда Елисея…, настоящая «зодиакальная, космическая Одиссея»! А у самого Елисея Стефановича люблю «Мистерию Скорпиона». Это он посвятил своему сыну, моему деду Игорю Елисеевичу. Классная вещь, гениальная! Горжусь и прадедом и дедом! Его самая ранняя мистерия, первое сочинение в новых формах, в новых звучаниях редких этнических инструментов. Да-а-а, забрался прадед в эту «кроличью нору», в это Зазеркалье!»
Вот и Парламент. Здание Федерального дворца импонировало вкусам Саввы и в архитектуре и в цветовой гамме. Торжественность, величие и пышность флорентийского барокко. Зелёный цвет куполов крыши, фисташково-нежный цвет стен словно должны были вырасти из зелени близрасположенных лип, которые скоро расцветут. Этот благородный зеленоватый цвет, при ярком освещении ещё и то оливковый, то цитрусовый цвет зданий, попадался Черскому в Берне не часто. Ему здесь в огорчение его вкуса и духа чаще попадались грязные серо-зелёные оттенки горчичного и хаки. Он иронизировал про себя, что цвет хаки очень идёт стране с вечным нейтралитетом и отчуждённостью душевного строя этих тихих швейцарцев. «Вот луга у них изумрудные, светлые, ясно-приветливые, а коровки на них «некокетливые» какие-то и бычки вялые… Так… коровки… Это хорошо… Значит пора пообедать… потом домой, на часовой отдых, может быть и подремать… Потом опять работать, музыка… ну и в кафе…, к Хирону… Я тоже, как он, люблю режим… Правда, дома после ужина прогулка, часто к морю… И ужин полегче и покороче… Чтение на ночь».
Сегодня он пошёл пообедать в другой ресторанчик и не стал уже заказывать ни прежнего фондю, ни сыра с пряными травами. На сей раз он взял мягкий сыр-формаджини, телятину по-цюрихски, базельскую похлёбку и бокал белого Twanner. Пробовать новое в гастрономии – не его конёк, но за границей он лениво отдавал дань национальной кухне.
… Александр Александрович сидел на прежнем месте и собирался «взять первые аккорды-глоточки» из первого своего «граф-графина».
– О! Мой новый друг! Присаживайтесь! Рад!
– Добрый вечер, Александр! Взаимно рад!
Одессит заказал ризотто по-милански со знаменитым альпийским шафраном и седло косули. Пить он предпочёл тонкое розовое Perdrix.
– Очень изысканное! – посоветовал официант, а Савва с внутренней иронией счёл, что это название задаст тон сегодняшней беседе. Тем паче он чувствовал, что беседа не будет просто приятной, ни к чему не обязывающей, как бывает у случайно повстречавшихся на чужом берегу и лишь шапошно знакомых соотечественников. Разговор должен был быть серьёзным, по крайней мере содержательным, преследующим важные цели. Заинтересованных людей. Средства для достижения сиих «важных целей» сегодня должны оказаться открытыми.
– Как ваши успехи? Сочиняется, работается? Зодиаки пляшут под вашу дудочку? Помогает ли эта дудочка пастушку… выманивать овечек из.. ха, кроличьей норки? – глаза, эти рыбьи хироновы глаза, затянутые холодно-водянистой плёнкой, как и тонкие изогнутые луком рыбьи губы были, казалось, равнодушными, и не ясно было не посвященному в «Кащееву» душу, ждёт ли он правдивого ответа? Ждёт ли вообще чего-то?
Язвительности, однако, в тоне Александра не было. Он знал, что неприятно-некрасив, необъяснимо-непонятен людям, привык к этому. Равно как привык носить маску холодно-равнодушной, порой брезгливой иронии. Объяснять что-то из своего характера или судьбы, дипломатничать и хоть в малейшей мере комплексовать он не был намерен ни в каких случаях. Он делит своё время с другим человеком, «удостаивает» его своим интересом. Это ведь то священное время уединения с другом-графином! Чего ещё-то? Обсуждение пустых, вечных риторических вопросов он не любил. Никто никогда, ни даже самая судьба ничего ему толком не объяснила, не была с ним ни искренна, ни честна. Да, она учила, она давала некие уроки, особенно когда пинком под зад несколько раз выбрасывала его из лучезарных вод доверия на потрескавшуюся от зноя зла сушу разочарования. Вот глазки и губки его и не хотят ничего выражать, кроме холодной и брезгливой грусти и кажущейся растерянности. Кажущейся, ибо сломленным и страшащимся чего-то он не был. И в сети новых заблуждений попасть не имел намерений. Ему было чем перегрызть любые такие сети.! Или погибнуть уже!
– Стараюсь, жду…, надеюсь, верю… – этими словами и своим тоном «надежды» Черский как бы приглашал Кащея к доброй обстоятельной беседе.
– Да-да, конечно… Спасибо… Эта моя манера… разговора… Но я так…, сам с собой… Привычка, знаете ли… И Ницше… Ха-ха… – Хирон налил себе стопочку, подцепил на вилочку кусочек селёдочки, поокунав его в горчичный соус – Цитирую: «Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду». Какого́?! А? Не-пра-виль-ный много-уголь-ник иррационализма, парадоксов и абсурдов! Хорошая астро-остро-логия! И я здесь, рядом с этой цитаткой, люблю, знаете ли, ставить ещё одного Поэта-Философа, Мастера и Пастора Нетрезвой Прозы, Венечку Ерофеева. Вы позволите?… Спасибо… «Всё на свете должно происходить медленно и неправильно… Чтобы не возгордился человек…, чтобы человек был грустен и растерян…» Да-а-а! Сильно!
Выпили и закусили…
– Да? Хм… «Неправильно»…, «растерян»… Такое правило?
– Весьма сложное! Простые-то либо ложные, либо невыполнимые! Здесь гибкая метафора абсурда истины! Вы ведь к своим годам наверняка поняли, что пока человек точно (тупо!) знает, чего хочет, разочарование ему обеспеченно! Ха! К тому же « растерянный» – не поражённый, сдавшийся или струсивший… И «неправильно» – не по обывательским правилам… И что есть «правильность»? Вы вот всегда правильно понимаете свои собственные мысли и желания? Смыслы? Цели? Правду? Дураком, однако, выглядит твёрдо ступающий по болоту! Та́к вот, дружище… – разобъяснял Хтрон.
– Да-а-а… Однако… Рядом их, философов… Вряд ли… Я Венечку тоже люблю… Давно, правда, читал… Не вникал толком… Но… Но ведь Ницше призывал наоборот, «возгордиться»!? Разве нет? Людей-титанов возвышал, призывал…
– Хм – глаза «Кащея» сверкали «бесятами» – Обсудим,… возможно…
– Всё-таки… Ваша-то «правда»… какова? – и Савва сам смутился слова «правда» и своей глупой торопливости.
– Я-то? – Кащей расхохотался, обнаруживая гнилые почерневшие зубы и «неуважение»… к любой «правде». Правде с печатью «утверждаю». Только «согласовано» или «оплачено»! Ну, без Согласия и Платы – никак! – Я по своему обычаю… Ловко и умно меняю мировоззрение… Смотря ведь, как спал… Вот картошечка подостыла… И укропчиком с лучком мало сдобрена… Вы вот, например, сейчас (да и всегда!) любите Бетховена больше, чем Моцарта. Бетховена считаете этаким космическим, величественным, музыкальным громовержцем, а Моцарта – хм, ну… полегче… земным. Баловнем удачи… Гением, но…
– Да… Угадали…
– Что там гадать… Вижу! И утверждаю, как специалист, главный, ха, по летающим тарелочкам…, что Моцарт – Космический пришелец, иногоходец, посторонний, всесовершенно всенеправильный чудак! Титановый, лёгкий, но не титанический и не тектонический.
– Ну… Это – вкусовое… И ваша «правда»… А, извините, я подзабыл… В чём разница между норами: «кроличьей» и «кротовьей».
– Хо! Прекрасный вопрос! И вам следует думать о нём! Не знать – думать! Вспоминайте «Алису»! Доджсон этот – чертовски, виртуозно неправилен! А как лёгок в слове! Как Моцарт в звуке! Ну, отвечаю… как умею… « Кроличья нора» – портал в другое, искажённое (ха, неправильное!) восприятие реальности, это – воображение, психология кривого зеркала. Зазеркалье! А вот «кротовинушка» – посерьёзней! Это – червоточина не наша! Космоса! Топологическая ловушка тонкого мира! Его! Всего! Это, ха, – мои «норки», мои «водочка-селёдочка»! Где я – рыба живая, весёлая! И грустная, растерянная – одновременно! Ясно?
– Даже очень! А кстати… Вы ведь – Рыба по знаку Зодиака?
– Хорошо, хорошо… Молодец!
– А почему же – Хирон?
– Вы же читали… и вчера, и сегодня.. – он посмотрел с хитрецой. – Да, Рыба. Шестнадцатое марта. Шестидесятого года. Я – «семёрка». Как, впрочем, и вы! – Хирон счастливо «осклабился» – Угадал? А ваш день рождения? Год?
– Седьмое марта, тоже шестидесятого… Экак мы… совпадаем…
– Хо! Работает одно из, моих «неправильных» правил. Четвёртый тип интуиции!
– Я… привыкаю удивляться… Вы – сенситивный, экстатичный человек… Умны! – серьёзно и просто сказал Савва.
Они выпили и закусили… С молчаливым тостом: «За взаимопонимание»!
– Просто вы мне интересны… А я – вам… И симпатичны… И… – Александр сделал паузу.
– Благодарю… Да… Но в чём ваш интерес?
– Интерес-то? Я уже говорил – мне интересно помочь вам напасть на след вашего прадеда… Это мой профессиональный интерес. Давайте поедим, сделаем паузу в беседе.
Затем Хирон размеренно – внушительно приосанился, убедительно-завораживающе посмотрел в глаза Черскому, с правильно выдержанной паузой приглашая поднятой рукой со стопкой товарища поддержать его. Чудотворно, как иллюзионист-глотатель шпаг или удачливый баскетболист «забросил» («опрокинул») эту «Aqua vita» в рот! Именно броском, с размахом, неправильно! Но классно!
– Что ж… Давайте чуть по порядку… Хотя какой порядок может быть в гремучей смеси математики, нумерологии, астрономии, психоанализа и практической магии?
– Как какой – неправильный! – по-пацански воскликнул Черский.
– Вот! Вот с Хирона и начнём. Вам не понятно: почему я Хирон в Рыбах? Да это просто период шестидесятый – шестьдесят восьмой годы… Например… Только не все Рыбы и «семёрки» – Хироны… Тут кармические завязки, код имени, бессознательное всего Рода. Вся нумерологическая и психологическая Матрица. Есть и сингулярности, стохастичность «чёрных дыр» жизни… Женщины, например…
– Не любите их? – музыкант и одессит удивлённо улыбнулся.
– Не люблю… Нельзя, знаете ли, дважды войти в одну и ту же женщину… Не поддаётся изучению, приручению… Изменчива как… ветер… Как Удача… Бывает ещё и подла… Изменить ей – как стакан воды выпить… Вот что такое Манон Леско? Бля-бляшка холестериновая… Извините за лирическое отступление – Хирон со злостью один выпил водки.
Такой способ (со злом в душе, затаённой обидой и даже гневом) употребления «веселящего зелья» и губит человека. Тогда и прорастает ядовитый «зелёный змий» и травит душу и душит сердце. Как легко плюс меняется на минус, как неустойчиво всё живое и радостное, как вдруг оно становится чужим, болезнетворным, неотвратимым оборотнем…
– так вот… о Хироне в Рыбах – точно совершенно отрезвев, с ясными уже глазами продолжил нумеролог – Этот творящий нас образ настолько загадочен и чувствен,… хм, с такой тончайшей эпидермой что ли, душевной организацией глуби́нной…, духовной даже,… ну…, пальцы гениального пианиста, нервы поэта… Ощущает космические вибрации! Да, я не скромен! Скромны и молчаливы чаще бездарности… с камнем за пазухой, жалкие завистники… А мы – медиумы и экстрасенсы! Мы умеем во время медитации раствориться во времени…
– Это как же?
– Не объясню… Что-то ведь невозможно объяснить, нужно пережить… И понять без веры не удастся… Разве можно понять даже «простые» принципы Шредингера и Гейзенберга в квантовой механике… Кот Шредингера с улыбкой Чеширского Кота… Восхитительно мудрый абсурд Алисы – неплохое правило жизни! Это раз. «Провести время? Ишь чего захотел! Время не проведёшь!» Это второе блюдо от Льюиса. И третье-от парочки Венечка-Лютвидж: «Если вы всегда спешите, вы можете пропустить чудо!». А теперь и я присоединяюсь: «Всё, что сказано три раза, становится истинной!» Ха! Моя нумерология. Это я, рыбный Хирон, вас, человека Муз, настраиваю и вкрадываюсь в доверие. Это – «цветочки». О «ягодках»… О моей смеси неправильных правил и методов… Смеси точных наук, магии и психологического абсурда. Мой гениально-несобранный, идеально-несообразный, мировоззренчески-всеобъёмлющий Метод Погружения! Смею уверить, что это – самый совершенный на сегодняшний день метод! С точно определяемой верификацией! Разумеется – по шкале Алисы! Я, знаете ли, сейчас (да и вообще) не могу понятно для непосвящённого объяснить структуру, чёткую и в то же время трансформируемую, моей Матрицы конформных отображений. Информации, психологии. А также методов её обработки… Да-а-а… По слоям, по уровням, со всяческими перетеканиями и взаимовлияниями казалось бы разнородных научных и стохастически-неявных элементов, в том числе психологических…, бессознательных… Танспорирование строк и столбцов этой матрицы, наполняемой «с этой и с той », э… нет – хватит слов! Хватит тумана… – Хирон сделал паузу – От вас, голубчик мой, от вас нужна информация… Подробная, доверительная… О вас и ваших предках, родных… Всё, что знаете, всё, что чувствуете или предполагаете… Желательно записывать на бумаге… Я буду читать, обрабатывать, задавать вам вопросы, обсуждать здесь… вечерами… Да-а-а… Недели три-четыре работы… Сочинения и ваши, и прадеда нужны… Хоть эти… мистерии. И ноты, и звучание в записи… Фото и документы – великолепно! Не могу предположить всего необходимого объёма… Как пойдёт… Сейчас вы немного расскажите мне о себе… А завтра буду ждать вас уже с дневниковыми записями, характеристиками…, бумагами, нотами и прочим… Более всего…, пожалуй, характеристики… на вас, вашего прадеда и… да, вашего деда, сына Елисея Стефановича… Хорошо бы детство и юность,… девушки, женщины, романы и любови… Страсти! Мечты! Цели! Очень важны всевозможные даты, время,… все числа!… Хм… К каким-то моментам, темам, я буду вас возвращать… Вопросами… Да, итерации, рекуррентность, да… Длинное вступление, да… Что ж – прелюдия важнее всего! – «Кащей» беспокойно посмотрел на Черского, оценивая его реакцию на… «прелюдию».
Тот сидел, задумавшись. Растерянности в облике Черского не было. Скорее весь его вид говорил о том, что он вникает в ситуацию и принимает решение. Нерешительно. Не растерянно, но и нерешительно.
– Я ничего толком не понимаю… Я люблю обдумывать серьёзные предложения… и свои шаги… Мне сложно вслепую… Что писать? Хм, на бумаге… Что важнее?… Я много чувствую, и я чувствую доверие к вам,… вашей матрице, но…, но как хотя бы начать… – Савва Арсеньевич устремил на Хирона взгляд ожидания помощи, подсказки, толчка. Очень деликатного и правильного.
Хоть Александру Александровичу и нравилась своя роль «бо́льшего человека пред меньшим» (как говорили в русской старине), но он предусмотрительно предложил антракт перед третьим действием (третьим графином).
Затем Хирон приосанился и провозгласил тост:
–За «трёх китов» нашего «погружения»: за иммерсивность театра абсурдной нашей жизни; за интуицию… э… второго рода; за производную третьего порядка в алкогольно-просветительнной элегии чувств;
Савва, конечно, чувствовал определённый сарказм в объяснениях «Кащеем» своего «Метода Погружения», но… «Кащей он и есть Кащей», да ещё Хирон. Нельзя же без чувства юмора относиться к магии, да ещё приправленной сюром, абсурдом, всем полагающимся «басенным шаманством». Что за иммерсивность без этого?