– А собаку как зовут?
– Жулькой зовут.
– Как фамилия?
– У Жульки?
– У Жульки, у Жульки! Вспоминай! Что стал в пень? Давай докашливай что-ли!
– Хек-хек…
Харлампий растерялся; глаза его заволокло, будто он думал на китайском языке.
– Дык какая фамилия? Хек-хек. Что-то я не домекаю. С одноразки не понять.
Линялый его взор вдруг просветлел. Проклюнулась мысль:
– Дык Кусочникова её фамилия! Ведь я Кусочников, значит, и она Кусочникова.
– А отца её как звали?
– Хек-хек… дык от Полкана она. Был у соседа Полкан, он с ейной матерью дружил.
– Получается: Жулия Полкановна Кусочникова. Теперь все ясно! – Подытожил Андрей.
Водитеть и оператор не смогли сдерживать смех. У Вадима даже слеза просеклась:
– Ну, уморил! Уморил дед!
– Ладно, хватит вам над дедом стебаться! У него свой строй в голове, – подмигнул Харлампию оператор. – Как поживаете, любезнейший?
– Дык как поживаю… хек-хек, – тяжело плавать в серной кислоте! Доволакиваю старость. Дохилел вот до семидесяти пяти… Измерцался яхонт! С бабкой живу тута… безвылазно… Да какая с ней жизть! Одни свары да стравы. Крякнула моя молодость. Давно уж крякнула!
Старик вздохнул и достал из-под полы початую бутылку самогона.
– Нету ли у вас гулячей кружки? Хек-хек… чкнём винца?
Друзья переглянулись.
– Винцо у тебя какое-то мутное, – передернул плечами Вадим. – Самогон с брагой вперемежку.
Харлампий неторпливо вытащил из бутылки газетную затычку, смачно отхлебнул и посмотрел через бутылку на свет.
– Свекольный! Хек-хек… у нас дешевизнь! Нет лучше от лечения. Ну не хотите – как хотите. Добил вот последний грош! А до пенсии ещё…
Он замолчал, беззвучно шевеля сухими губами. Стал загибать пальцы. Дойдя до безымянного, вздохнул:
– Девять дней ащё до пенсии!
Внезапно лицо его просияло догадкой:
– Робята! Хек-хек… покажите в телевизоре моего соседа. Меня не надоть! Я ноль без палочки. А сосед – тот да! Сосед у меня сличность знаменитая…
– Чем же он так знаменит, сосед твой? – Усмехнулся оператор. – Тем, что самогонку свекольную гонит?
– Да не самогонку он гонит, а стихи! Хек-хек… Пит у него кличка.
– Печатается где-нибудь… пиит ваш? – заинтересовался спецкор.
– Раньше печатали в районном брехунке, а теперича перестали печатать. Хужей стал писать. А раньше были знатные стихи! Хек-хек… Знатные!
– Этих рифмоплетов у нас пруд пруди, – съязвил оператор.
– Харлампий, а ты помнишь какое-нибудь его стихотворение? – Подключился водитель. – Можешь на память прочесть?
– Не смешите мои тапочки! – Рассмеялся спецкор. – Вадим у нас тоже из этого сословия. Из племени графоманов!
– Дык чего ж вам прочитать? Хек-хек…. Он про любовь хорошо писал. Про молодость свою. Сейчас-то в одинках живет, на пенсии. Хек-хек… Я всего стиха не упомню…. Один кусочек только.
Старик снова отхлебнул из бутылки, – глаза его повлажнели.
– Ну так слухайте:
Мне не вернуть твоих ясных очей
В эту осеннюю стужу!
Горстку тех дней и ночей —
Белых и черных жемчужин.
– Хек-хек… ну как вам стих? Пондравился? Чего сникли-то?
Повисло молчание. В глазах у навострившей уши Жульки отобразилось неподдельное изумление.
– Вот что! – Вышел из оцепенения Андрей. Ноздри его хищно расширились, как у легавой, внезапно напавшей на след зайца. – Петя, бери камеру, будем снимать сюжет. А Вадим пока машиной займется.
– Еще чего! – Обиделся водитель. – Я тоже хочу познакомиться с местным гением. Залить радиатор – минутное дело!
– Ладно, пошли с нами. Харлампий, проводишь нас?
– Чего ж не проводить-то. Тут рядышком. Дорогу только перейти… грязюку эту… по камушкам. Хек-хек… Такая пакостная ныне осенница!
Перейдя дорогу, друзья завернули в небольшой переулок и остановились перед высокими железными воротами, сплошь исписанными мелом. Неподалёку лежали несколько мешков со стеклотарой.
– Хек-хек… Вот тут Пит и живет… в прохолость. Сидит дома один, оклепавшись затворами.
– Ничего себе! Это он что? Стихи на воротах написал? – Изумился Петя. – Офигеть!
