Джон внимательно посмотрел на Робина. Либо ему стала изменять его обычная проницательность, либо лорд Шервуда со дня битвы изменился настолько, что его намерения перестали быть понятными. Во всяком случае Джон потерял способность угадывать мысли Робина, прежде чем тот облекал их в слова. Джон передал ему просьбу Кэтрин разрешить ей и Мартине вернуться из Фледстана в Шервуд, но Робин ответил отказом. На довод о том, что Марианне и Эллен вдвоем тяжело вести хозяйство, он сказал, что они справятся. Деликатный намек Джона, что Мартине легче было бы совладать с горем среди своих, Робин понял, но, помедлив, отрицательно покачал головой. «Я сочувствую ей, – сказал он так, словно его сердце оставалось спокойным, – но раз уж она и Кэтрин оказались во Фледстане, пусть там и останутся, в безопасности». – «Значит, в Шервуде, отстоявшем свободу от власти Иоанна, все равно опасно?» – спросил Джон. В ответ – негромкий смех, быстрый взгляд невозмутимых глаз, глухая, непреодолимая стена… И вот теперь отказ принять пополнение, которое пришлось бы кстати. Отказ, сопровожденный к тому же жестким, нелицеприятным суждением о тех, кто страстно желал надеть зеленую куртку вольного стрелка, кто боготворил лорда Шервуда. Но слухами о походе на Лондон он в то же время доволен!
– Чего ты ждешь, Робин?! – не выдержал Джон, устав созерцать непроницаемое лицо лорда Шервуда, глубоко ушедшего в мысли, в которые Джон тщетно пытался проникнуть. – Что, по твоему мнению, должно произойти?
Робин очнулся от размышлений, повернул голову к Джону и улыбнулся. Улыбка, как всегда, преобразила его лицо, и Джон увидел перед собой прежнего Робина.
– Переговоры, – ответил Робин. – Наша победа дает мне полное право ожидать их. Немного времени – и король окончательно лишится спокойствия, испугается мятежа, который может полыхнуть огнем на половину страны. И тогда он пойдет на переговоры.
– И это все? – разочарованно протянул Джон, у которого по жилам еще гулял огненный азарт недавней битвы.
– А ты чего ожидал? – усмехнулся Робин. – Войну важно не только вовремя начать, но и вовремя закончить.
Джон прищурился, неотрывно глядя на Робина:
– Но ради чего мы воевали?!
– Ради того, чтобы Иоанн опомнился и положил конец произволу, учиненному в Средних землях с его попустительства. Если я прав и он вступит с нами в переговоры – цель достигнута, и победа нами одержана.
– А если вспомнить то, что я тебе говорил? То, что ты предпочел не услышать?
Под настойчивым взглядом Джона Робин невольно подумал о том, что ни Виллу, ни Реджинальду не понадобилось бы ничего объяснять, да они никогда и не задали бы подобный вопрос. Джон не был искушен ни в политике, ни в тонкостях смены династий, и рассуждал так же, как те люди, которые сейчас пытались примкнуть к вольным стрелкам, свято веря, что лорд Шервуда действительно двинет свое войско на Лондон, ради того чтобы сместить короля Иоанна. Наивные мысли этих людей Робина не занимали, но Джон был его другом, и Робин ответил:
– О королевской крови, родстве и правах? Я услышал все, что ты мне сказал, Джон. Королевский дом Мерсии давно прекратил свое существование вместе с самим королевством. Родством с правящими династиями могу похвалиться не я один из английских графов, чтобы серьезно говорить о больших претензиях. Смена династии требует общей поддержки не только изнутри, но и извне, в том числе и благословения Святого престола. Герцог Вильгельм, о котором ты упоминал, чтобы утвердиться на троне Англии, изнасиловал всю страну в буквальном и переносном смысле. А ведь он считался наследником короля Эдуарда, заручился поддержкой святейшего папы против Гарольда Годвинсона! И все равно страну сотрясали мятежи и восстания, смута и ненависть все время правления Вильгельма и его преемников. Не о чем говорить, Джон. Потомки династий, ушедших в небытие, должны позабыть о своих притязаниях, если не хотят пролить реки крови и запятнать свое имя бесчестьем и позором. Я, знаешь ли, Джон, дорожу своим именем. От меня отступился край, ради защиты которого я был рожден, край, который оберегал весь мой род из поколения в поколение. А ты пытаешься соблазнить меня миражами, порожденными твоим воображением из-за одной выигранной битвы? Тебе самому не смешно?
Он устремил на Джона тяжелый ироничный взгляд, и Джон глубоко вздохнул и склонил голову, нехотя признавая правоту Робина. У Джона оставался еще один вопрос, который было необходимо разрешить, но он не знал, как приступить к разговору. После нескольких его вздохов Робин спросил сам:
– Чего ты мнешься, Малютка? Говори уже!
– Робин, мы все понимаем, что ты должен сейчас чувствовать. Вилла любил весь Шервуд, – осторожно заговорил Джон и опять замолчал, пытаясь найти правильные слова.
– Перейди к делу, – посоветовал Робин, подбодрив Джона бесстрастным взглядом.
– Мы ведь вчера победили, – сказал Джон.
Робин, поняв недосказанное, кивнул:
– И теперь все хотят отпраздновать победу. Что ж, давай созывать всех на праздничный ужин. Отправь кого-нибудь на охоту. Вино у нас закончилось.
– Вино мы раздобудем! – заверил Джон и отправился обрадовать стрелков известием о назначенном на вечер празднике.
Весть, которую Джон огласил в трапезной, действительно всех обрадовала. Дань скорби по друзьям, погибшим в битве, стрелки отдали накануне вечером, похоронив павших товарищей. И хотя печаль по ним еще не улеглась, ликование от одержанной победы требовало выхода, и праздника хотел весь Шервуд. Марианна и Эллен взялись за приготовления, Эдгар, Айвен и Бранд уехали на охоту, сам Джон отправился к отцу Туку, запасы вина которого казались неистощимыми. И только Дэнис поспешил к Робину с просьбой разрешить ему отсутствовать за праздничным столом. Выслушав юношу, Робин отрицательно покачал головой.
– Крестный, как ты можешь?! – воскликнул Дэнис, ожидавший понимания, а не отказа. – Ведь только вчера!..
– Могу, – жестко ответил Робин, не дав ему договорить. – И ты сможешь, если хочешь быть достойным памяти Вилла. Поэтому не только сядешь за стол, но будешь улыбаться и даже петь, если тебя попросят.
Дэнис низко склонил голову. Робин ухватил его за подбородок и заставил поднять голову. Посмотрев в упрямое лицо Дэниса, в глаза, полные слез, Робин, смягчившись, тихо сказал:
– Дэн, запомни то, что я сейчас тебе скажу. Как бы ни было тебе тяжело, какая бы острая боль ни терзала тебя, никто не должен видеть на твоем лице того, что происходит в твоей душе. Радостью можешь делиться, горе оставь себе одному. Ты понял меня?
Глядя в его темные, как ночное небо, глаза, Дэнис едва заметно кивнул. Оглушенный собственной болью, он только сейчас до конца осознал, насколько был не одинок в своем горе. Но лорд Шервуда не допускал и мысли о том, чтобы не выйти к праздничному столу, не разделить со своим воинством радость и гордость минувшей битвы. Дэнис знал, что Робин будет весел, станет смеяться со всеми, знал, что от него обязательно попросят песен и он не откажет. И ни при каких условиях лорд Шервуда не позволит себе омрачить праздник своих стрелков. И Дэнис расправил плечи, гордо вскинул голову и попытался улыбнуться. Получилось не очень весело, но все-таки получилось.
– Я понял, крестный. Я не подведу ни тебя, ни отца, – сказал он, упрямо сверкнув глазами, только на этот раз упрямство было обращено против собственной слабости, которой он едва не поддался.
Хотя угощение было еще более простым, чем в день прощания с летом, – только мясо, хлеб и вино, – праздник удался на славу. Осушив первый кубок в молчании в память погибших друзей, стрелки понемногу развеселились. Через час над столами уже не смолкали голоса, раздавались взрывы смеха, наперебой рассказывались истории о том, что и как случалось во время сражения. То, что в битве казалось страшным, сейчас преображалось в забавное, рождая шутки и смех.
Отец Тук не только снабдил Джона бочонками с вином, но и сам приехал. Сидя за столом и слушая рассказы стрелков, он украдкой наблюдал за Робином. Лорд Шервуда был ровно таким, каким его хотели видеть стрелки. Расслабленно положив руку на плечо Марианны, он пил вино, шутил и смеялся вместе со всеми, пел, когда настал его черед взять лютню. Но если умение Робина владеть собой не слишком удивило отца Тука – все-таки он давно знал лорда Шервуда, то когда рассмеялся Дэнис, а потом, не чинясь, принял лютню и запел веселую песню, отец Тук одобрительно вскинул брови.
Праздник закончился только глубокой ночью. Придя к себе, Марианна увидела, что Робин еще не спит. Он медленно расхаживал по комнате, баюкая раненую руку. Она подошла к нему, перехватила его руку и посмотрела ему в глаза:
– Болит?
– Ноет. Наверное, к дождю, – улыбнулся он, мельком глянув на Марианну, и хотел высвободиться, но она удержала его.
– Робин, заклинаю тебя, перестань! – сказала Марианна, все так же глядя ему в глаза.
– Перестать что? – спросил он, отразив ее взгляд непроницаемой синью.
– Перестань все время думать о том, что это ты, а не Вилл, должен был погибнуть во вчерашней битве, – ответила Марианна, не желая замечать его намеренной холодности.
Минуту они молча смотрели друг другу в глаза, и он уступил ее настойчивому взгляду. Его лицо утратило застывшую жесткость последних суток, смягчилось, глаза оттаяли. Он положил ладони на ее плечи и тихо сказал:
– Помоги мне, Моруэнн!
По имени, которым он назвал ее, Марианна поняла, что он просит об очищении. Она прикрыла глаза в знак согласия. Отстранившись от Робина, она развела в камине огонь, сбросила платье. Повернувшись лицом к постели, в которую он уже лег и ждал ее, закрыв глаза, она раскинула руки в стороны, соединила пальцы в магических знаках, преграждающих путь опасностям и тревогам, сказала положенные ритуальные фразы и легла рядом с ним. Второй раз она проводила его через обряд очищения, но этот второй раз не шел ни в какое сравнение с первым. Она забирала и забирала у него боль, а боль не кончалась, даже не уменьшалась, продолжая переливаться в нее губительным отравляющим потоком.
Когда он наконец уснул, она почувствовала себя настолько плохо, что немедленно отправилась в купальню, чтобы очистить саму себя, не дожидаясь утра, потому что была не уверена, что доживет до рассвета. Только когда она омылась водой, смешанной с травяными настоями, ей стало немного легче. Но она еще долго просидела возле очага, не в силах подняться на ноги. Вспоминая, с каким непринужденным весельем Робин вел себя за столом, она вообще не могла понять, как ему удалось продержаться весь праздник с такой бездной боли в душе, а не то что смеяться и даже петь.
Пользуясь тем, что ее никто не видит, Марианна сама наконец оплакала Вилла. Слезы текли и текли из ее глаз, сочились сквозь пальцы, закрывавшие лицо, а сердце изнемогало от горя. Вилл как наяву предстал в ее памяти. Его ироничный веселый голос, его высокий стройный силуэт, его лицо… Лицо, почти всегда отчужденное, иной раз казавшееся враждебным, когда она еще не подозревала об истинных чувствах Вилла. Потом, когда его тайна открылась, сдержанное и бесстрастное, озорное и веселое, но всегда в янтарных глазах светилась неизбывная, окрашенная печалью нежность к ней. И минувшим, последним, днем – искаженное болью, а потом светлое и спокойное, когда Робин бережно прикрыл его полой плаща, прежде чем с помощью Джона опустить брата в могилу.
– Вилл, Вилл! Почему ты ушел? – шептала она. – Ведь ты обещал, прощаясь перед битвой, что вернешься!
Дверь тихо скрипнула, и Марианна, отняв ладони от лица, увидела на пороге купальни мужчину. Сквозь пелену слез ей показалось, что она видит Вилла, словно он пришел на ее зов. Сморгнув и вытерев слезы, она поняла, что ошиблась. Это был Дэнис. Он держал в руке кувшин и молча смотрел на Марианну янтарными глазами Вилла.
– Дэн? Зачем ты пришел сюда?
Дэнис подошел к очагу и опустился на пол напротив Марианны, поставив кувшин между ней и собой.
– Голос крови, наверное, – тихо ответил он. – Отец находил уединение именно здесь, когда ему надо было побыть одному. Правда, не всегда его уединение было полным, и так появилась на свет моя сестра Вильямина. А что ты делаешь здесь в такой поздний час, леди Мэри?
Он повел взглядом в сторону лохани, оставшейся полной воды после купания Марианны, сделал шумный вдох, втянув в себя запах трав, и улыбнулся понимающей невеселой улыбкой:
– Обряд очищения? У крестного было столько боли в душе, что ты поспешила сама избавиться от того, что забрала у него?
Марианна промолчала, и Дэнис протянул ей кувшин:
– Вино легкое, леди Мэри. Тебе от него не станет хуже.
Приняв кувшин, Марианна сделала глоток, чувствуя, как вино на губах смешалось с соленой влагой слез. Не сводя с нее глаз, Дэнис медленно провел ладонью по щеке Марианны, собирая слезы.
