– И вы пойдёте к нему.
– Я бы не хотела к нему идти одной, – сказала она, покраснев, – это как-то неприлично. Вы же живёте рядом с ним. Не могли бы вы сопровождать меня к нем. Как-то сразу отказаться я постеснялась.
Внутренне я с облегчением вздохнул и тут же ответил:
– Конечно же, я сопровожу вас к нему и буду с вами до конца, а потом провожу вас до вашего дома.
– Спасибо, – ответила она, и поднялась из-за стола, – мы с Луиджи договорились, что я приду к нему в гости вечером. Если вы не возражаете, я зайду к вам, и вместе мы отправимся к нему в гости.
– Я буду счастлив составить вам компанию во время этого посещения, – сказал я.
Она тут же меня осадила, заметив:
– Но дайте мне слово, что между нами ничего не будет. У меня даже и в мыслях нет заводить с кем-то любовную интрижку. Я себе дала слово, что пока я учусь, у меня не будет парня, так что мне рано думать о замужестве. Вы относитесь ко мне как к другу, и я ценю это, поэтому хочу, чтоб всё в наших отношениях так и оставалось. Вы согласны?
– Конечно же, я согласен, – сказал я, но в душе с горечью подумал, что вряд ли я нравлюсь ей.
Мы вместе вышли из столовой и расстались. Мне нужно было зайти к ректору и объясниться с ним по поводу его поручения, которое он дал мне накануне, попросив пригласить итальянца в ресторан.
Когда я шёл к ректору, в душе у меня было двойственное чувство. Я не знал, что ему сказать: одобрить его приглашение итальянца на работу преподавателем в институт или высказать какие-либо опасения, что может повлечь его увольнение. Несомненно, Луиджи был гениальным учёным и неординарной личностью. Он уже внёс новую струю в наше научное мышление, и я это чувствовал по моим друзьям-преподавателям. А это уже очень много, потому что, когда в обществе нет свежих идей, то оно превращается в стоячее болото.
У Луиджи была гениальная способность не только открывать то, что никому не известно, но и находить неизвестное во всём известном, и полностью его опровергать, потому что благодаря этим находкам внутри чего-то известного уже всё меняется, и это известное становится чем-то новым, требующем открытия. И когда делаются эти открытия, то с ними вносятся такие изменения во всё старое, что меняется сама его сущность. Этой своей способности он уже учит нас. И если он уедет от нас, то мы многое потеряем. Даже его разговоры всегда бывают необычными. Его речь кажется обыкновенной речью, но некоторые словечки в его речи, как у Гоголя, поставлены особенно, благодаря чему всё сказанное приобретает такую чёткость и ясность, что понимаешь, что по-другому не скажешь и не сделаешь. И это именно то, что надо сказать и что надо сделать. Его словечки как бессмертные духи, витающие в его словах.
Я поднялся на второй этаж в приёмную ректора. Секретарша попросила меня немного подождать, и я присел на стул.
«Но с другой стороны, – подумал я, – он является серьёзным конкурентом мне в институте. Он покусился даже на мою возлюбленную. А вдруг ему удастся её соблазнить? Может быть, стоит мне подумать о себе и устранить своего соперника». Но я тут же отмёл все мерзкие мысли этой мелочной мести и подумал, что когда сталкиваешься с сильным соперником, то сам становишься сильным, ибо борьба с сильным противником всегда закаляет и делает самого сильнее.
Сердцем я понимал, что присутствие Луиджи в нашем институте принесёт нам только благо, что бы не произошло, потому что, несомненно, он был великим талантом, а великие таланты в своем творчестве всегда идут против всякой логики и здравого смысла. Гений восстаёт против здравого смысла, потому что такова его сущность, в которой заложена изменчивость. Он как бы крушит этот здравый смысл, который слагается под действием господствующих взглядов на вещи, морали и общественного мнения эпохи. Поэтому во все времена ненавидят гениев, и только по прошествии какого-то времени их понимают и признают.
Гении могут казаться распутными. Ещё когда-то Дидро заметил: «Мои мысли – это мои распущенные женщины». И Ницше, прочитав это изречение, следовал ему всю свою жизнь, хотя я с этим не согласен и считаю, что мысли могут быть и порядочными женщинами, потому что творить, это не только разрушать, но и создавать. Потом, сами мысли не всегда бывают нашими собственными. Ещё Вернадский себя спрашивал: «Сколько моих мыслей действительно моих»? Ведь наша душа ежедневно и ежечасно наполняется чужими мыслями, и все они перемешиваются друг с другом, и на следующий день уже трудно понять, где мысли свои, а где чужие. Из этих мыслей и рождаются коллективные мысли, которые потом и стают общественным мнением нашего времени. Иногда гении пользуются общественными мыслями, без которых вряд ли когда-либо стали они сами гениями, но потом это проходит, ибо гений не может пользоваться чужим мышлением, так как он самоорганизуется и живёт только своими идеями, своим умом и своими мыслями. Именно к таким гениям и принадлежал Луиджи и мог чему-то научить нас, простых смертных. Ведь это тоже один из путей совершенствования, когда, слушая другое мнение и другие идеи, обретаешь что-то своё. Так, по словам современников, Себастьян Бах с правом гения брал чужую музыку и свободной обработкой создавал свои органные концерты. Поэтому и я не закрыт для чужих влияний, но моя сущность самодостаточна, и не способна раствориться в других, поэтому и я, прикасаясь к мыслям Луиджи, могу породить нечто своё собственное и яркое, как говорят, хорошо доделать начатое и создать свой шедевр. Ведь абсолютно нового ничего не бывает в творчестве. Лишь богам удаётся создать нечто новое. И к таким богам, несомненно принадлежал Луиджи. И чтобы сравниться с ним, мне тоже необходимо было стать богом. Если я стану таким, то создам свою собственную квантовую механику и математику. Воздвигну над квантовой механикой Бора свою крышу, используя свои вариативности и индивидуальные решения в применении собственных математических формул, свои новации, такие же как логарифмы Гауса.
Конечно же, весь мир можно выразить с помощью цифр и формул, но есть и другие способы его отображения. Например, музыка, способная высветлить внутренний мир человека. И хороший математик вполне может стать отличным композитором. Главное, никогда нельзя говорить «нельзя», потому что возможности жизни, науки и творчества неисчерпаемы, и нет предела совершенству, а хорошее всегда можно дополнить лучшим. Не нужно становиться специалистом в чём-то, а нужно становиться гением в своём деле. А для того, чтобы им стать, необходимо выкорчёвывать старое и творить новое. И в данный момент, как раз этим новым является Луиджи, так можно ли его изгнать из нашего института? Это изгнание будет приравнено к преступлению.
В это время двери кабинета ректора открылись, и от него вышел незнакомый мне человек. Секретарша разрешила мне войти к ректору. Ректор встал мне навстречу и протянул руку:
– Ну как? – спросил он. – Удалось вам что-нибудь разузнать о нашем итальянце?
Я сел за стол напротив него и стал говорить:
– Несомненно, он – гений, и требует к себе особого отношения. Обычно все гении эксцентричные, к тому же, он обладает многими талантами.
– Ну, это и понятно, – заметил ректор, – все гении талантливы. А талантливые люди становятся гениями.
– Я так бы не сказал, – возразил я ему, – гений – это навсегда, а талант – часто на время. Талантливый дебют не обещает такого же финала. А гений, как бы он ни начал, всегда рано или поздно раскроется и станет выдающейся личностью. Гений – это прирождённый талант, в нём уже заложены все божьи задатки, и в борьбе он всегда побеждает, а талант часто терпит поражение, ибо гений появляется на свет не случайно, а рождается для какой-то миссии. И как говорил английский философ Оуэн Мередит: «Гений делает то, что должен, а талант – то, что может». Ведь часто талант трудится ради славы и денег, а гений творит, чтобы оправдать своё предназначение. На первый взгляд всегда трудно определить, каким является человек, талантливым или гениальным. Многие считают, что разница между людьми кроется в том, что одни являются теми, кто знает, что надо, а другие знают, как делать то, что нужно. Так вот гений соединяет в себе все эти качества. Юрген Мейер считал, что талант действует обдуманно, а гений – бессознательно. Им как будто руководят Высшие Силы. А Поль Валери сделал очень умное замечание: «Талант без гения значит немного, а гений без таланта – ничто».
– Ну, вам, учёным, это виднее, – заметил ректор, – так скажите, что собой представляет Луиджи?
– Так вот, – ответил я, – в Луиджи наличествует талант и гений.
– Значит, недаром я его пригласил к нам и потратил на него большие государственный деньги, – со вздохом облегчения произнёс ректор.
– Думаю, что недаром, – ответил я.
– Ну, тогда я спокоен, – сказал ректор, встав и протянув мне руку, – займусь другими делами.
Я вышел от ректора удовлетворённым. Мне хватило мужества и силы воли защитить своего соперника. Теперь мне нужно было готовиться к сражению с ним.
Когда я вышел из кабинета ректора, то тут же ощутил всю зависимость своего положения, я понял, что совсем не являюсь королём Людовиком Четырнадцатым, в всего лишь Жан-Батистом Люлли, призванным удовлетворять нужды и желания короля, несмотря на всю свою гениальность, и у меня сразу же испортилось настроение. И я подумал, что, чтобы стать поистине великим, нужно быть независимым и свободным. Моцарт создал своё королевство музыки и являлся в нём полновластным сувереном, хотя, может быть, на деле он и был зависим от многих обстоятельств и многих людей. Он постоянно нуждался в деньгах, поэтому вынужден был искать протекции для выгодных заработков. Он был зависим от семьи, но дух его был свободен и мог творить чудеса, создавая бессмертную музыку. Поэтому и мне нужно раствориться в своей философии, стать поэтом или композитором, приносить своим трудом людям счастье и радость.
Я вышел из здания института и посмотрел на яркое солнце, и настроение у меня сразу улучшилось. «Нет, – подумал я, – я ещё могу стать королём-солнце, мне только нужно ощутить в себе полную свободу».
После того, как я расстался с ректором, я подумал, что мне надо навестить Юрия в психлечебнице. Выйдя из института, я зашёл в магазин и купил пакет спелых груш, а затем отправился в больницу. По дороге я не почувствовал особых изменений в городе, было морозно, но солнце светило как-то по-особенному радостно. Я шёл и рассуждал.
Для того, чтобы стать сильным и раскрыть все свои потенциальные силы, нужно сосредоточиться. Никто из людей не знает, родился он гением или нет. Это становится ясно после напряжённого труда, когда человек осознаёт, удаётся ему осуществить задуманное или нет. Именно сосредоточение делает из человека гения. Но на чём сосредотачиваться? Для начала нужно сосредоточиться на какой-то своей цели и обрести умение проявлять универсализм в каждом ответственном творческом моменте, выразить, как говорится, «бесконечное в конечном», направляя в нужный момент весь свой творческий потенциал в едином направлении. Гений – это прежде всего творец, создатель самого себя. Когда Ньютона друзья спросили, как он делает открытия, он им ответил: «Я постоянно думаю о них, вот и всё».
Я по своему опыту знал, что когда сосредотачиваешься на чём-то, то можно сделать открытия во многих областях, просто, нужно этим заниматься и думать постоянно об этом, направляя свою мысль в одну точку. Но для этого ещё необходимо желание самого открытия: стремление к нему и страсть познавания нового. Часто это может быть даже усовершенствование существующего. Вот я вижу стоящие на улицах дома, а удобно ли в них жить? И нужны ли нам такие дороги? Может быть, можно как-то обходится без дорог? Во всём необходима нестандартность, оригинальность мышления. Может быть, нам и не нужны никакие дома в городе, занимающие столько много места? Нельзя ли создать на месте домов что-то такое, куда бы мы попадали как в иную реальность, некие ловушки пространства. Вошёл в такую ловушку, и ты чувствуешь себя уже дома. А эта ловушка не занимает никого места, может быть, она находится под землёй, или в другом пространстве. Об этом нужно подумать. Как бы было хорошо, если бы кто-то переформатировал наше сознание, наделил бы нас оригинальностью мышления, даром предвиденья и ориентацией на будущее! Для этого нужно стать неукротимым в поисках. Энергия, трудолюбие и настойчивость – вот залог достижения успеха. Тогда бы и город наш преобразился. Вместо скучных домов, появились бы на их месте большие красивые площади с фонтанами. По краям бы этих площадей стояли бы театры и храмы, а в других местах – общественные заведения: места для увеселения, рестораны и необходимые учреждения, такие как лечебницы и санатории, школы, библиотеки и университеты. Именно в таком городе бы могли рождаться гении, предпочитающие сложные проблемы и способные решать конфликты, потому что сама среда бы их объединяла в совместный уникум, где не было бы безысходных ситуаций, и где бы росли люди, свободные от всех заблуждений, инициативные в своём стремлении доминировать, способные принимать смелые решения, стремящиеся к независимости и самостоятельности, «непослушные» в своих суждениях и своём поведении.
Почему же все мы – не такие? Ещё когда-то, в недалёкой давности, Гегель подсказывал нам, как можно раскрепостить себя и стать гением. Нужны-то были всего универсальность и разносторонность, или, как называл он это, «всеобщая способность», в отличие от специфической способности – таланта, а именно, выйти за пределы существующих правил, норм и традиций, обрести дар самому устанавливать правила. Эту способность – устанавливать правила во всём – Кант считал главным признаком гения, при этом, как говорил Шопенгауэр, глубина проникновения в объект познания, умение достигать совершенства в облюбованной области творчества, способность «совершенно упускать из виду собственный интерес ради более объективного познания мира оказывало на общество большое влияние». Так, по мнению великих философов, и происходило всегда становление гения. Но, к сожалению, к их словам никто не прислушивается даже в наше время.
Но почему среди моих друзей нет гениев? Неужели они так и никогда не приблизятся к параметрам истинной гениальности? В чём же кроется секрет этих параметров? Американский исследователь Тэйлор вычислил черты, которыми должна обладать высокоодарённая личность. Прежде всего, как думал он, гений должен устремляться на передний край всех важных событий, но, при этом, иметь независимость и самостоятельность, а также, склонность к риску. Я полностью с этим не согласен, потому что его активность, любознательность и неутомимость в поисках, а также, неудовлетворённость существующими методами и традициями постоянного вызывают неудовольствие окружающих, которые из-за его стремления изменить всё вокруг, как говорил Гёте, ненавидят гениев, потому что их нестандартность мышления, готовность принимать решения, дар общения и талант предвиденья раздражают обывателей. Поэтому умные гении стремятся держаться в тени от всех процессов современности и ведут довольно замкнутый образ жизни, «не высовываются», как говорят в народе. А великие гении, подобные даосам, вообще живут отшельниками, и стараются не оставлять после себя следов, стремясь свою жизнь прожить в неизвестности, так совмещение их аскезы и активное их участие в жизни людей приводит их самих к раздвоению. Один американец Джон Холтон, изучая жизнь Эйнштейна, вывел некоторые особенности его характера, отметив, что его глубина постижения научных проблем заставляет предположить, что учёный обладал неким шестым чувством, о котором он не мог рассказать людям, так как они его не понимали так же, как слепые не могли понять, что такое цвет. К тому же, он имел необыкновенную ясность мысли, дававшей ему чёткость постановки научных проблем и простоту мыслительных экспериментов. По словам самого учёного, в своём феноменальном умении он как бы улавливал почти незаметные значимые сигналы на фоне «шума» в любой экспериментальной ситуации, и настолько отдавался работе, что его настойчивость, его энергия и полная самоотдача так его вовлекала в излюбленную область, что создавала вокруг него своеобразную атмосферу, наделяя его ощущением избранности. Всё это порождало в Эйнштейне и определённую двойственность, заставляя его разрываться между противоположными тенденция, идеями и подходами к действительности, где континуум сталкивался с дискретностью, а классическая причинность – со статистическими законами, при которых он никак не мог определиться, и часто от механической интерпретации мира бросался в деистическое. Оно и понятно! При таком раскладе человеческое сознание может раздваиваться, и недолго докатиться до того, что человеческое эго найдёт способ разделиться на себя самого и своего двойника, когда астральное тело человека будет не только покидать его сознание, самостоятельно преобразуясь во внешнем мире, но и обретёт там свою среду обитанию и жизнь, что чревато порождением конкретных доппельгангеров. Ведь установление всего устойчивого и повторяющегося, как известно, один из надёжных путей, ведущих к обнаружению сущности и закономерности. А сущностей и закономерностей в мире может быть бесконечное количество, потому что наш мир многослоен и находится в постоянном развитии, где возникают и исчезают многие сферы и измерения.
Я уже подходил к психиатрической больнице, и глядя на её мрачные корпуса, подумал: «Вот место на земле, совсем не похожее на наш мир. Но, может быть, это и есть истинный мир, на который открываются глаза не у всех людей, а лишь тех, у которых меняется сознание, и они становятся для нашего мира опасными. Поэтому их и содержат за решётками».
Когда у человека изменяется сознание, он уже стаёт как бы не от мира сего. Он сталкивается с чудом, и сам может уже творить чудеса. Американские психологи Торранс и Холл утверждают, что только гении обладают способностью творить чудеса. Ведь что такое сверхъестественное? Это – то, что выходит за рамки обычных, естественных явлений, но совсем не противоречит законам природы, потому что мы не знаем до конца все эти законы, которые нам раскрываются при внезапных вспышках озарения, что может выходить за логические рамки нашего разумного понимания, ибо сама наша логика построена лишь на тех знаниях, которыми мы обладаем. А за бортом наших знаний простирается вся Вселенная с её тайнами и секретами. Поэтому многие вещи даже не вписываются в сферу нашего понимания. К тому же, как считают эти учёные, сознание даже умных людей отягощено нуждами и потребностями других людей так называемой эмпатией, или, иными словами, «сопереживанием», «отзывчивостью» и «вчувствованием», из-за чего теряется свобода их мышления, а именно это и входит в орбиту человеческой логики. И даже обретённый ими ореол исключительности – это ничто иное, как фикция, способная вдохновлять и внушать веру в свои силы всем, кто с ними общается, потому что эта способность связана с умением сопереживать другим, и только в этом русле следовать интуиции в рамках дружелюбия и оптимизма. Но мир совсем не такой, каким мы стараемся его представить, а то, что мы себе представляем, является только нашим воображением, где мы ещё способны как-то разрешать конфликты, особенно в тех ситуациях, где они имеют логическое решение. Но там, где требуется не логическое решение, часто мы становимся бессильными. Поэтому только людей, отвергших всю логику этого мира, людей таких, какие находятся в этом лечебном учреждении, и можно назвать творческими личностями, соединяющими в себе множество прямо-противоположных черт. По сути говоря, эти люди – по-своему высокоодарённые, потому что, как сказали эти учёные: «они более мужественны и в то же время более информированы, более конформны, и в то же время более нонконформны, более автономны и более зависимы, более серьёзны и больше склонны к игре, более робки и более бесстрашны, более уверены в себе и более склонны к сомнениям в своих силах, более восприимчивы и более самостоятельны по сравнению с менее творческими людьми. Они интегрируют эти полярные противоположности в своём мышлении и поэтому обладают необъяснимой способностью решать проблемы, которые, казалось бы, не поддаются логически разумному разрешению. Именно у этих людей наличествует чувство грядущего, яркое и образное его представление, что связано с их богатой фантазией и интуицией. Их можно назвать сумасшедшими, как и всех схимников и отшельников, способных к трансцендентальной медитации. Но именно они и представляют то совершенство, включающее в себя просветление и самореализацию. И жаль, что их никто не понимает, и поэтому держат в заточении.
Я вошёл в здание психлечебницы и встретился с дежурным врачом, попросив у него разрешения увидеться с моим товарищем.
– Вы хотите навестить математика? – уточнил тот.
Я кивнул головой.
– Он последнее время стал грустным и нервным, – заметил врач, – и меня беспокоит его бледность, но со здоровьем у него всё в порядке. Это, я думаю, от нервов. Уход за ним хороший. Я не знаю, из-за чего он такой возбуждённый, хотя мы и даём ему успокоительное. Всё время он ходит со своим блокнотом, записывает какие-то формулы, ни с кем не общается, мрачнее тучи. Вы уж уделите ему внимание. Обычно после обеда он немного успокаивается.
Я сказал врачу, что постараюсь сделать всё от меня зависящее.
– Вот и прекрасно, – молвил врач и ушёл за Юрием.
Через несколько минут Юрий вошёл в комнату свиданий в больничной пижаме. По его походке и голосу я понял, что он чем-то очень расстроен.
– Что с тобой случилось? – спросил я встревожено.
– Давеча я гулял в нашем саду, – сказал он, – и увидел на траве одну засыпающую стрекозу, я взял её в руки и принёс в палату, хотел её отогреть, чтобы она ожила. Положил её на тумбочку, возле своей кровати, а потом забыл о ней, нечаянно смахнул на пол и наступил на неё. Лучше бы я оставил её на месте. Может быть, она ожила бы. Сегодня, вон, какое теплое солнце. Обычно я не вожусь с насекомыми, брезгую брать в руки мух, тараканов, гусениц. Но стрекозы мне нравятся, и бабочки тоже. А сейчас жаль, что они все умирают. Осенью наступает общая гибель всех насекомых. Это как гибель нашего мира.
– Откуда же взялась эта стрекоза зимой? – удивился я.
– В нашем саду сейчас осень, – сказал он убеждённо.
От его слов мороз пробежал у меня по коже. «Вот оно, помешательство, – подумал я, посмотрев на него с сожалением, – он путает даже времена года». Но я тут же взял себя в руки и, стараясь подавить свои эмоции, заметил ему:
