Дым между тем не рассеивался, а собирался под потолком, словно заполнял собой некую невидимую форму, по очертаниям напоминавшую грудь, плечи, руки и голову человека. Силуэт с каждым мгновением становился плотнее, и вдруг распахнулись глаза…
На Богдана изучающее уставились два зеленых круглых глаза.
– Привет, – доброжелательно улыбнулся Богдан и помахал рукой.
Джинн удивленно вскинул дымные, клубящиеся брови, но промолчал.
– Ты что, немой? – немного обиделся Богдан.
– Я не немой, – хрипло отозвался джинн. – И мое имя Ала-джинн. Скажи мне, о человек, какой сейчас год?
– Я думал, джиннам полагается сказать: «слушаю и повинуюсь, о мой господин».
– Нахальный маленький человечек! – джинн начал грозно раздуваться. – Я могу тебя растереть в порошок, превратить в…
«Вероятно, какой-нибудь полоумный джинн, – решил Богдан. – Или у него старческий маразм, и толку от него теперь никакого».
– Хорошо, можешь убираться, – Богдан внезапно утерял к джинну всякий интерес и потянулся за спичками.
– Что ты собираешься сделать? – разволновался джинн, внезапно перестав увеличиваться в размерах. Он даже немного опал, несколько уплотнившись.
– Хочу посмотреть, как она горит.
– Заклинаю тебя, не делай этого!
– Почему? Моя лампа – что хочу, то и делаю!
Богдан пододвинул лампу поближе к себе. Дымный хвост джинна потянулся вслед за ней, а сам джинн, дернувшись, испуганно отстранился.
– Но где же я тогда буду жить? – воскликнул Ала-джинн.
– А мне пофигу! Найдешь другую лампу. – Богдан чиркнул спичкой, и на ее конце расцвел трепещущий огонек.
– О человек, пощади! Я перебрался в твою лампу давным-давно, спасаясь от гнева великого Сулеймана. Я марид[2 - Марид – джинн воздуха или воды (араб. )], и не переношу огня!
– Врешь, лампе от силы лет пятьдесят. – Богдан потянулся спичкой к фитилю, скрытому за медной сеточкой.
– Вру, – согласился джинн. Лампа немного отодвинулась от пальцев Богдана. – Я отказался выполнить волю повелителя джиннов, и меня исторгли из моего жилища. Ах, какая была лампа, медная, удобная… Подожди, о человек!
– Ну что еще?
– Скажи свое сокровенное желание, и я исполню его!
– Только одно? – Богдан загасил спичку и повертел ее в пальцах.
– А разве бывает много сокровенных желаний, о жадный юноша? – выкрутился джинн, заискивающе склонив вбок голову и умывая руки.
– Нет, – согласился Богдан. – И я вовсе не жадный.
– Вот и славно! Я читаю в твоем сердце…
– Лучше не надо. Я сам неплохо в нем читаю, – остановил Богдан джинна.
– Но разве ты не хотел попасть на Восток? Ах, дивный, чарующий Восток, – джинн, поведя рукой, слегка зацепил люстру. Та опасно закачалась, но джинн, не обратив на нее внимания, продолжал проникновенно вещать: – мир минаретов и прекрасных гурий, заставляющих трепетать мужские сердца! Мир сказочных легенд, услаждающих слух и разум отроков, подобно кристальным водам колодца средь жгучей пустыни, дарующим наслаждение и радость усталому путнику…
– Достаточно, я понял, – прервал нескончаемый поток слов Богдан. – Но все же желаний маловато.
– Хорошо, два! Только для тебя, о мой несравненный повелитель.
– Три, – продолжал торговаться Богдан.
– Ты слишком многого требуешь от меня!
– Четыре!
– Хорошо, три так три! – поспешно согласился джинн и обреченно вздохнул. – Но после обещай мне свободу.
– Да на здоровье!
– О щедрейший и добрейший из повелителей! – обрадовался джинн, складывая руки на груди. – Приказывай, и я исполню твое первое желание!
– Ты что-то там говорил про Восток…
– Слушаю и повинуюсь, – джинн вытянул губы трубочкой и дунул на молодого человека.
Мир вокруг закружился. Богдана подхватил воющий поток и бросил в пучину времени и пространства…
Так Бодя попал на Восток.
Лампы при нем не оказалось, и как теперь добраться до бессовестного джинна, облапошившего его, словно младенца, Богдан не имел ни малейшего представления.
Восток оказался вовсе не таким сказочным местом, как то рисовали его фантазия и сладкие речи джинна: нищета, грязь, нахальные стражники, хитрые торговцы, жадные менялы, обирающие народ наравне с муллами, сборщиками налогов, бессовестными судьями и прочими, подобными им. И, главное, никаких гурий! А самое противное, нигде не продавали ни хваленой араки, ни вина на худой конец. Спиртное официально было запрещено Кораном, но Синдбад не без причины подозревал, что где-то им все-таки подпольно торгуют. Только вот где?
…Синдбад спустил ноги с топчана и потянулся за стоявшей у стены саблей. Саблю он не так давно отнял у одного из разбойников в качестве военного трофея. Ее легкие ножны были отделаны серебряными завитушками и полудрагоценными камнями, зато гарда и навершие эфеса оказались богато инкрустированы крошечными рубинами. Богдан взялся за рукоять и потянул саблю из ножен, отложил их в сторонку и полюбовался тонким синеватым лезвием дамасской стали. Такое лезвие действительно могло рассечь тончайший шелковый платок на лету. Богдан вытащил из кармана жабо англичанина и принялся любовно полировать лезвие сабли.
Рядом с чайханой что-то зашуршало. Синдбад опустил саблю на колени и прислушался, вглядываясь в темноту. За углом чайханы кто-то тихонько крался – не иначе воры пожаловали!
Появившийся из-за стены силуэт толстого, низенького человека, остановился у лестницы и покачалась из стороны в сторону. Человек пробормотал нечто неразборчивое и крепче прижал руками халат на груди, словно сильно замерз. Синдбада, затаившегося в темноте, он не заметил. Немного постояв, неизвестный поднялся по ступенькам неуверенной походкой и шумно выдохнул. Вновь остановился, вслушиваясь в тишину. Синдбад, отложил саблю в сторонку, поднялся с топчана и, бесшумно прокравшись вдоль стены к сильно припозднившемуся посетителю чайханы, схватил его за грудки.
– Ага-а, попался, гнусный воришка! Ух ты, шайтаново отродье!
– Ай! – неизвестный подпрыгнул от неожиданности. – Синдбад, это же я!
– Хозяин? – удивился Синдбад, разжимая пальцы и принюхиваясь.
От Махмуда – так звали чайханщика – разило винным духом.
– Ты не спишь? – заплетающимся языком проговорил Махмуд, отодвигаясь от собственного вышибалы и придерживая руками что-то под халатом.
