– А ты, хозяин, я смотрю, злостный нарушитель Корана, – шутливо погрозил пальцем Синдбад, прищурив один глаз.
– С чего ты… ик… взял?
Пятящийся Махмуд несколько сошел с лица, что было заметно даже в темноте. Лишь его нос продолжать пылать красным пятном.
– А что у тебя припрятано под халатом? – спросил Синдбад, надвигаясь на чайханщика вихляющей походкой.
– Ничего, теб-ик… показалось. Иди лучше спать, – пролепетал Махмуд, отступив еще на шаг, и уперся спиной в деревянные перила.
– Тебе, наверно, тяжело, давай помогу, – продолжал настаивать Синдбад, протягивая руки.
– Уйди, сын греха! – взвизгнул вконец перепуганный Махмуд, заслоняясь одной рукой.
– Э, хозяин! – поцокал языком Синдбад, осуждающе качая головой. – Разве я сын греха? Это ты у нас величайший грешник. К тому же разве тебе неизвестно, что пить одному – великий грех?
– Ты так думаешь? – засомневался Махмуд.
– Точно тебе говорю! Аллах завещал делиться с ближним…
– …Знаешь, М-мх-муд! Ты н-нплохой… как его… м-жик! – Синдбад поводил пальцем у лица Махмуда, приобняв того за плечо с трудом фокусируя взгляд на лице чайханщика.
Они сидели на элитном топчане. Перед ними стояли последний из трех кувшинчиков с аракой, две пиалы и тарелка с нарезанным салатом из помидоров и огурцов, к которому никто из них так и не притронулся. Два пустых кувшинчика валялись рядом на курпачах. Махмуд что-то мычал, все время пытаясь завалиться вбок. Лицо его опухло, нижняя губа отвисла, а глаза остекленели и глядели в одну точку.
– Д-вай вып… ик…, – предложил Синдбад, ухватил нетвердой рукой кувшин и плеснул в две пиалы араки, но больше пролил на столик.
– Д-вай, – согласился Махмуд, принимая пиалу, и опрокинул ее на себя.
– Сюши, Мх-муд, – Синдбад влил в рот араку, поморщился и грохнул пиалой о столик, – а хде у вас тут… эти, как их… бабы?
– Ба-бы… – эхом отозвался чайханщик, неловко стряхивая с халата очередное мокрое пятно. – Хто-хто?
– Жен-щи-ны! – раздельно произнес Синдбад, потрясая руками. – Хде они?
– А! Женщины – они… взде, – произнес Махмуд и упал лицом в салат.
– О-о, – расстроено протянул Синдбад и потряс кувшин, который до сих пор держал в руке. Арака плеснулась на донышке.
Синдбад вылил ее в рот и откинул пустой кувшин на курпачу. Подцепив непослушными пальцами с тарелки дольку помидора, он сунул ее в рот и сполз с топчана. Несколько попыток попасть ступнями в кроссовки не увенчалась успехом, и Синдбад, махнув на них рукой, направился в личные апартаменты Махмуда – душа требовала еще кувшинчик, а у барыги-чайханщика, как он думал, явно где-нибудь был припрятан по крайней мере еще один. Но Синдбад дотянул только до лежанки, застеленной мягкими, словно царская перина, курпачами, и блаженно растянулся поперек нее…
Глава 2. Судья Икрам-бей
Утром Синдбада разбудил невообразимый шум.
Синдбад поморщился, сползая с лежанки на пол и держась за больную голову. Во рту пересохло, словно в давно высохшем колодце, а в голове, казалось, отстукивал однообразный ритм начинающий ударник. Молодой человек не сразу сообразил, где он находится. События прошлой ночи с трудом вспоминались, всплывая обрывками из глубин памяти. Сначала он поймал Махмуда с аракой, потом тот долго сопротивлялся, не желая делиться выпивкой, а после они пили, пили, пили… Что было дальше, Синдбад так и не смог припомнить. Одно было ясно: Махмуд остался дрыхнуть на топчане, а Синдбад каким-то непонятным образом оказался в комнате хозяина, в его постели.
С трудом воздев себя на ноги, Синдбад доковылял до серебряного кумгана[3 - Кумган (тюркск. ) – узкогорлый сосуд, кувшин для воды с носиком, ручкой и крышкой], стоявшего на прикроватном, шестигранном столике с резными ножками, и вдоволь напился из него. Потом приблизился к неплотно прикрытой двери и осторожно выглянул наружу сквозь узкую щель.
В чайхане и около нее собралось, казалось, полгорода. Все удрученно качали головами, глядя на несчастного чайханщика, бившегося в руках двух эмирских стражников с длинными копьями на плечах. На Махмуде не было лица. Он пытался оправдываться, но стражники его не слушали, застыв в ожидании указаний своего начальника – громилы в кольчужной рубашке, в металлическом шлеме с шишкой и с кривой саблей, заткнутой за пояс. Тот отстраненно ковырял в носу, брезгливо морщась на стоящего на коленях у его ног пленника.
– Поверьте, господин стражник! Я не пил, Аллах тому свидетель! Я вчера сильно устал и прилег поспать на свежем воздухе!
– Э, да от тебя несет, как из винной бочки! – не поверил ему главный стражник, которому порядком надоело слушать оправдания чайханщика. – Старый лгун, ты еще запираться вздумал и оскорблять своим лживым языком светлое имя Аллаха?! Тащите его!
Несчастного Махмуда двое стражников подхватили под мышки и потащили за собой. Обмякшие со страху ноги чайханщика волочились по деревянному полу. Он верещал, одурев от ужаса, и уже не помышлял ни о каких оправданиях. Народ расступался перед стражниками, пропуская их к лестнице.
До Синдбада наконец начал доходить смысл происходящего. Похоже, утром Махмуда кто-то из ранних посетителей заметил дрыхнущим на топчане. Махмуд храпел и распространял вокруг себя отвратительную вонь перегара, а добропорядочный мусульманин, вместо того чтобы поднести несчастному рассольчику или водички, поспешил доложить куда следует о вопиющем нарушении Корана. Дальше все было ясно и без объяснений.
Синдбаду почему-то стало жаль жадного пройдоху-чайханщика – ведь именно он напоил его до такого состояния.
Вопли Махмуда доносились уже издалека. Народ постепенно расходился. Некоторые пошли следом за стражей – этим было крайне любопытно, чем-то закончится история с пьяным чайханщиком, презревшим заповеди Корана.
Когда чайхана опустела, Синдбад выбрался из комнаты Махмуда, наскоро прополоскал водой рот, потом нашел на кухне яблоко и сгрыз. В корзине с фруктами обнаружился еще и лимон. Синдбад выдавил из него сок себе в рот. Поморщился. По идее, должно перебить запах.
Догнав толпу, следовавшую за стражей, Синдбад пристроился в ее хвосте, стараясь на всякий случай держаться как можно дальше от людей.
Чайханщика притащили к дому городского судьи – толстому проходимцу с вечно бегающими сальными глазками. Этот судья трактовал закон исключительно по подношениям, и к нему старались не обращаться без особой на то надобности. Но здесь и без подношений все было ясно как день.
Чайханщика втащили в дом судьи по высокой каменной лестнице и бросили у самых ног необъятного телом хозяина дома, вкушавшего в тот момент свой утренний плов. Толстыми, словно сардельки, пальцами судья загребал очередную порцию риса с огромного блюда, которого хватило бы на десятерых голодных людей, приминал и отправлял в разверстый рот, обрамленный пухлыми губами, вымазанными маслом.
– В чем его вина? – спросил судья, с горестным вздохом отодвинув от себя блюдо с недоеденным пловом, и вытер губы рукавом новенького халата.
– Он пил вино, о справедливейший из судей, – поклонился главный страж, – и заслуживает самого сурового наказания!
– Я сам решу, какого наказания он достоин! – жестко поставил стражника на место судья. – А ты, негодная свинья, презревшая заповеди нашей священной книги – Корана. – Кустистые брови судьи сошлись на переносице. – Ты сознаешься в столь гнусном деянии?
– Сознаюсь, о пресветлый Икрам-бей! – стукнулся лбом об пол Махмуд. – Каюсь, шайтан попутал! Это все он!
– Ты с ним, что ли, пил? – усмехнулся судья собственной шутке. Но больше никто не засмеялся.
– Нет, нет, – запротестовал Махмуд, испуганно отшатнувшись. – Что вы!
– Ну хорошо! Ты уважаемый в городе человек, Махмуд, и поэтому… – Судья воздел к полотку алчные глазки и побарабанил по подбородку пальцами. – С тебя причитается двадцать золотых штрафа и двадцать палок по пяткам. Благодари меня за мою доброту!
– Помилуйте, о светлейший судья – целых двадцать золотых! – застонал Махмуд, молитвенно воздевая ладони.
Синдбад, стоявший в дверях, хорошо понимал чайханщика: жадность того была известна всем. Его больше волновали деньги, нежели довольно болезненное наказание.
– Ты отказываешься воспользоваться милостью, оказанной тебе? – вспыхнул судья, подавшись вперед. Его толстые щеки заколыхались от негодования.
– Нет, но… – залепетал вконец перепуганный чайханщик. – Двадцать золотых…
– Тридцать золотых! – выкрикнул судья. – И тридцать палок по пяткам! Уведите… – он махнул рукой, вновь подвинул к себе блюдо с пловом и как ни в чем не бывало продолжил прерванную трапезу.
Махмуда утащили во двор для наказания, а толпа любопытных начала разочарованно расходиться.
Синдбад спустился с лестницы последним и поплелся обратно в чайхану. Сзади доносились глухие удары и вскрики уже порядком охрипшего от непрестанного крика чайханщика…
Махмуд вернулся в чайхану лишь спустя час. Он вперевалочку доплелся до лестницы, охая и стараясь не наступать на пятки, взобрался по ней и тут увидел сидящего на топчане Синдбада. Тот преспокойно потягивал чай из пиалы. Больше в чайхане никого не было. Похоже, народ разумно решил, что сегодня Махмуду будет не до того.
