– Ты! – воскликнул Махмуд, потрясая кулаками. – Мерзкий оборванец, отродье шайтана! Смотри, что ты натворил!
– Я? – искренне удивился Синдбад, ткнув себя пальцем в грудь. – Э-э, уважаемый! Неужели я насильно вливал в вашу почтенную глотку араку?
– Ты еще дерзишь, негодный отпрыск облезлой верблюдицы и пустынного шакала? Зачем ты меня опоил? О, позор на мою голову!
– Не умеешь пить – не берись, – философски заметил Синдбад. Сам-то он уже вполне пришел в себя и выглядел совершенно трезвым.
– Ах ты!.. – ринулся было на своего работника Махмуд, но замер на полушаге, поморщившись от боли. – Ох-х! – Затем махнул на Синдбада рукой и, прихрамывая, скрылся в комнате, где принялся недовольно звенеть монетами.
В чайхане он появился только минут через десять, неся в руке красный, вышитый золотой нитью кошелек.
– На! – кинул он кошель в ноги вальяжно развалившемуся на топчане Синдбаду. – Отнесешь судье.
Синдбад подобрал кошелек, слез с топчана и, подвязав саблю к поясу, которой страшно дорожил и гордился, вышел из чайханы.
Солнце уже палило вовсю, и пока Синдбад добрался до дома судьи, располагавшегося почти в центре города, успел несколько раз облиться потом. Взбежав по лестнице наверх, Синдбад постучал костяшками пальцев в косяк распахнутой настежь двери.
– Тук-тук, у вас все дома? – осведомился он и заглянул внутрь. Судьи в комнате не оказалось. Там прибирался худой, кривой на один глаз слуга в драном халате. Судя по бледности костистого лица слуги, ему мало что перепадало со стола судьи-обжоры.
– Что вам угодно, почтеннейший? – с уважением спросил слуга, держа в руках пустые блюда и глядя на богатую саблю, торчащую у Синдбада из-под халата.
– Нам угодно видеть почтенного Икрам-бея, – сказал Синдбад, гордо вскидывая подбородок.
– Хозяин изволит спать, – извиняющимся тоном произнес слуга.
– Как жаль… А я ему деньги принес. – Синдбад вытащил из-под халата кошель и подбросил его на ладони.
Глухо звякнули монеты.
– Деньги? – спохватился слуга, ощупывая взглядом тугой, увесистый кошелек. – Я немедленно доложу хозяину, что его ожидают.
Он сиганул в боковую дверь, и через пару минут в комнату вошел сам судья. Он был в нижних штанах и рубахе, а поверх них, зевая, натягивал на ходу халат.
– Слуга что-то сказал о деньгах, – произнес судья, проходя к курпачам и опускаясь на них.
– Он сказал правду! – выпалил Синдбад, вытянулся «во фрунт» и протянул судье кошель. – Я от почтенного Махмуд-ако.
– От чайханщика? Хорошо, – облизнулся судья и милостиво принял кошель. – Очень хорошо!
Синдбад отступил назад и кивнул.
– А ты не тот ли его работник, что славен на весь город непримиримой ненавистью ко всяким разбойникам и плутам?
– Это есть я, – важно сказал Синдбад и вновь дернул подбородком.
– Наслышан, наслышан, – удовлетворенно покачал головой судья, взвешивая кошель в руке и никак не решаясь раскрыть его.
– Я могу идти, ваше благородие? – спросил Синдбад.
– Да-да, – рассеянно произнес судья, размышляя над странным обращением, которого он никогда в жизни до того не слыхивал. – Нет, постой! Сначала я должен пересчитать деньги.
Синдбад пожал плечами и замер в расслабленной позе, выжидающе постукивая кончиками пальцев по эфесу сабли.
Икрам-бей развязал кошель, высыпал на пол перед собой золотые монеты и взялся пересчитывать их, шевеля губами.
– Одной не хватает, – наконец произнес он и подозрительно уставился на Синдбада.
– Я доложу Махмуд-ако о досадном недоразумении. Вероятно, он ошибся, когда складывал их в кошелек.
Если честно, Синдбад сам не верил в то, что говорил. Чайханщик нарочно мог не доложить одной монеты, в надежде, что судья не будет их пересчитывать. Или того хуже, решил подставить Синдбада… Ну что ему стоило пересчитать монеты еще в чайхане!
Дело в том, что чайханщик только вчера заплатил за работу Синдбаду оговоренную плату – один золотой, и конечно же он видел, как Синдбад убрал монету в задний карман брюк.
– А не ты ли спер ту монету? – прищурился Икрам-бей.
– Что вы? Как можно, почтенный Икрам-бей? – возмутился Синдбад, изобразив на лице величайшее удивление, помноженное на недоумение. Последний и наихудший из вариантов, похоже, обрел силу.
– Ах ты, змея, пригретая нашим уважаемым чайханщиком Махмудом, – погрозил пальцем судья, сгребая с пола монеты. – Украл монету и решил оболгать своего несчастного хозяина?!
– Я? – праведно возмутился Синдбад. – Да я в жизни чужого не брал!
– Врешь! Стража! – гаркнул судья, ссыпая монеты обратно в кошель и засовывая его себе за пазуху от греха подальше.
В комнату вбежали двое стражников с саблями и замерли у дверей в ожидании приказа.
– Взять нечестивца, – приказал Икрам-бей, – и проверить его карманы!
Стражники мгновенно вцепились в Синдбада, словно голодные собаки в кусок мяса, стальной хваткой сжав запястья.
– Вы совершаете ошибку, – сделал последнюю попытку Синдбад, спокойно стоя перед судьей. – Вас потом замучает совесть.
– Э! – отмахнулся судья. – Мулла мой большой друг. Как-нибудь вымолю прощение. Обыщите же его!
– А-а! – вскричал Синдбад, выкручивая руки, подаваясь назад и резко сводя руки вновь.
Стражники, явно не привыкшие к серьезному сопротивлению обвиняемых, гулко столкнулись лбами и, закатив глаза, осели на пол. Синдбад перешагнул через стражников и навис над перепуганным судьей. Тот сжался, закрывшись рукой. Губы его мелко задрожали.
– Вы ошиблись, уважаемый Икрам-бей! Я не брал этих денег, – раздельно произнес Синдбад.
– Не брал, не брал, – согласно закивал судья. – Я ошибся! Ты можешь идти.
– Э, нет. Что полагается по шариату за оговор?
– Один золотой! – выпалил, не задумываясь, судья, словно отличник на уроке, и запоздало прихлопнул рот пухлой ладошкой.
– Давай золотой, – протянул руку Синдбад.
– Штраф обычно получает судья, – нашелся Икрам-бей. – Твой золотой зачтен в счет долга нечестивца Махмуда. Ты свободен!
