Легенда о солнечном свете
– А ты Маш, с мамой побеседуй, проследи, чтоб согласие на операцию было подписано.
– Борис Владимирович, – разочарованно произнесла Кривуля, – как Вы аппендицит поставили? Не похоже же.
Борис сел на стул в смотровом кабинете, сам прикрыл дверь, чтоб дежурный врач приёмки не слышал их, и стал объяснять своей непутёвой помощнице:
– Маш, даже тётка далёкая от медицины, его мамаша, сообразила, что тут циститом и не пахнет. А ты чего растерялась? Ну понятно же, что у тринадцатилетнего мальчишки, циститу просто взяться неоткуда!
– Но он же на учащенное мочеиспускание жаловался. И температуру 39!
– А для цистита не характерна высокая температура. Максимум 37,5С. Просто отросток расположен забрюшинно, Маш. Ну учила же! Аппендикс лежит на мочевом пузыре, мочевой реагирует дизурией (прим: дизурия – расстройство мочеиспускания). У него положительный симптом Щёткина. Внимательнее надо живот смотреть! Вот «профукала» бы сейчас аппендицит, и что тогда? Поэтому повторяю в который раз: хорош читать свою ересь и в облаках летать, учись лучше! – сказал Борис и вышел из отделения.
Кривуля огорчилась, в глубине души она надеялась, что не сильно раздражает своего любимого доктора. Как же она ошибалась. Если б не её пирожки, послал бы её куда подальше. А Борис тем временем, шагал по коридору в сторону операционной, дать распоряжения, и вспоминал забавный случай, который произошёл с Кривулей однажды. Всякий раз, когда он злился на свою помощницу, он возвращался мысленно к тому февральскому дню, когда произошла история, ставшая «притчей во языцех» в их больнице. И его раздражение как рукой снимало. Дело было так:
Одним морозным днём в феврале, когда город завалило снегом, на работу не вышел врач приёмного покоя. Что там с ним случилось, уже никто не помнит. Но заменить его было некем. Врачей итак не хватало, да ещё была эпидемия гриппа, многие находились на больничном. Все интерны были при деле, а вот от Кривулиной, все были в курсе, проку в хирургии мало. И её попросили выйти на замену. Зная Машины «способности», главврач велел ей строго настрого, самодеятельностью не заниматься, при любом мало-мальски подозрительном на хирургическую патологию случае, сразу вызывать докторов для консультаций. Мария была счастлива, что ей доверили дежурить за врача, и была очень горда собой. И сначала всё шло хорошо. Она старательно осматривала больных, тщательно мерила им давление, слушала лёгкие и сердце, давала рекомендации, когда надо вызывала докторов. Она так усердно работала, что даже пообедать забыла. И вот, после двенадцати ночи, когда больница погрузилась в сон, раздался звонок со «скорой». «Везем парня в критическом состоянии, реаниматологов зовите, через пять минут будем» – сказал фельдшер по телефону. Маша засуетилась, набрала реанимацию и доложила о ситуации. Со второго этажа спустился реаниматолог с сестрой и своим неизменным чемоданчиком для экстренной помощи. Надо отметить, дежурил по реанимации в тот день старик Рыжов, семидесятилетний пенсионер, доктор с огромным стажем и опытом, и букетом хронических болезней. Работать в адских условиях реанимационного отделения с колоссальной нагрузкой и мизерной зарплатой – дураков не было, вот и держали Рыжова, старожила этого учреждения. Нареканий к старику не было, он родной больничке сорок семь лет жизни отдал и профессию свою знал, как никто. Правда, страдал бронхиальной астмой, гипертонией, артритом, артрозом, перенес перелом шейки бедра. Он очень медленно и кряхтя передвигался из-за своих никудышных распухших суставов, сдерживая гримасу боли, которая его не отпускала ни днём ни ночью. Да и без ингалятора обходиться не мог. Сам Рыжов, царство небесное, (похоронили в марте, недавно сорок дней минуло), был добряком. Грубого слова от него не слышали, шутку любил, и коньячок иногда, чисто символически, пригубить мог. Так вот, спустился доктор в приемное со второго этажа реанимации, сел на стул и стал ждать приезда пациента. Он поглаживал больные колени, припоминая, принимал ли сегодня стероиды. Вспомнил, что не принимал, не зря суставы гудели. Особенно левый голеностоп.
Через несколько минут в смотровую ввалились два санитара со «скорой» в синих жилетах. Оба они морщились и часто моргали, пытаясь стряхнуть снежные хлопья с залепленных ресниц. Их костюмы были мокрыми, а подошвы сапог грязными. Санитары быстро вкатили каталку с тяжёлым пациентом в центр кабинета и удалились, прилично натоптав. Свою лепту в загрязнение кафельного пола внёс и мельтешащий тут же фельдшер, активно стряхнувший внушительные комья снега с рукавов, шапки и штанин (будто нельзя было перед входом в больницу это сделать). Сей специалист среднего звена выглядел весьма довольным собой: в первый раз ему пришлось оказывать реанимационные мероприятия прямо на улице в окружении толпы зевак молодому парню, внезапно упавшему на автобусной остановке и потерявшему сознание. Мужчина с волевым выражением лица в униформе с крестиками на манжетах и надписью «реанимация» на спине костюма (эдакий спаситель), делающий непрямой массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот, выглядел очень эффектно. Когда у больного, распростёртого посреди тротуара с беспомощно раскинутыми в стороны руками, забилось сердце и появились первые вздохи, толпа вокруг них восторженно загудела. Фельдшер-герой не стал отвлекаться, решив позже осмыслить свой триумф и порадоваться за себя, такого классного. А сейчас он быстро набрал номер краевой больницы и предупредил о происшествии. Всё было выполнено чётко, по инструкции, поэтому фельдшер бригады спокойно, с чувством выполненного долга занял место за столом дежурного и принялся заполнять бумаги.
Кривулина с Рыжовым подошли к каталке и откинули одеяло. Маша обратила внимание на землистую окраску кожи пациента. Он, парень лет двадцати, лежал на спине, как-то неестественно выпятив тощую грудь, на которой под водолазкой чётко вырисовывались все двенадцать пар рёбер. Серое трико было мокрым от снега и сильно мокрым и вонючим в области паха.
– Так-так, – медленно проговорил Рыжов, подойдя к каталке. Он засучил рукава водолазки молодого человека, потом задрал её, приставил фонендоскоп к груди, послушал. Затем достал фонарик, оттянул правое веко, посветил в глаз – Итак, ваш вердикт, коллега? Каков Ваш диагноз? – обратился он к Маше.
– Я думаю, он – онкологический больной, Николай Сергеевич.
– А я думаю, что он – наркоман. Ты на руки его смотрела?
– Нет, а зачем?
– Ну посмотри, тогда поймёшь. Следы инъекций множественные. Со стажем наркоман. Был.
– А как вы поняли, что он бросил наркотики?
Рыжов усмехнулся.
– Он их не бросал. Просто он мёртв. Окончательно и бесповоротно. – ответил доктор. И, устало поковыляв в сторону двери, кинул фельдшеру через плечо: – Труп доставили, товарищи спасатели. Труп.
Фельдшер, старательно заполнявший документы, отложил ручку. Он как-то сник. Но сейчас речь не о нём. Когда бригада «скорой помощи» удалилась, Маша с медсестрой раздели пациента, сделали, как положено, опись личных вещей, которые упаковали в специальный пакет, накрыли тело простынёй и вывезли каталку в коридор. Предстояло переправить тело в морг. Но как? На улице жуткая темень, снегопад, дорожку, ведущую к моргу, который располагался в отдельном здании в ста метрах от больниц, замело наглухо. Кстати, на пути к моргу, который, естественно, ночью был закрыт, тусклым светом горел один единственный фонарь. Температура на улице приближалась к минус двадцати. И до утра ещё далеко. Нельзя же труп оставлять, всё-таки здесь приёмное отделение, суета, людей привозят- увозят, детей…
– А что положено делать в таких случаях? – спросила Маша у медсестры приёмки.
– Как что? Ключи берём (вон они лежат в первом ящике стола) и отвозим. Перекладываем на их каталку, свою обратно везём. Но я не пойду, сразу предупреждаю. Вы же знаете…
Конечно Маша понимала, что беременную сестру Дашу никак нельзя отправлять в морг, значит она сама поедет вместе с санитаркой. Ничего, справится. Она накинула чёрный ватник, обулась, позвала санитарку бабу Катю, которая пробурчала что-то невнятное в адрес Кривулиной, наверное, ругательства. Обе они взялись за ручки каталки, Маша спереди, Катя сзади и повезли труп в кромешной тьме, утопая по колено в снегу, сбиваемые с ног резкими порывами ледяного ветра. Путь их был долг. Наконец, вот она, железная дверь Морга – места окончательной регистрации граждан. Дверь долго не поддавалась. Когда удалось открыть её, Маша несколько минут шарила руками по стене, пытаясь отыскать выключатель, проклиная про себя бабу Катю, которая не собиралась ей помогать. Еле- еле барышни переложили бездыханное наркоманское тело на секционный стол. А бездыханное ли? Вдруг Маше показалось, что грудная клетка парня вздымается. Незаметно так, неуловимо. Она пригляделась. Да точно же! Маша оглянулась. Справа от входа стоял стол патологоанатома. Она побежала, стала открывать все ящики подряд под недоумевающим взглядом санитарки. Наконец она нашла то, что искала. Вот он – тонометр. Она схватила прибор, подбежала к парню и стала замерять артериальное давление. Сначала на левой руке, потом на правой. И она определила его! Давление 40 на 10 миллиметров ртутного столба. Руки парня были неподатливыми, твёрдыми, но пульс на лучевых артериях Маша чувствовала. Нитевидный пульс. Слабый. В нём теплилась жизнь. Мария бросилась к телефону. Она набрала номер реанимации.
– Позовите срочно Рыжова! – крикнула она.
– Да я это. Кто говорит?
– Это интерн Кривулина. Я из морга звоню. Николай Сергеевич, бегите скорее сюда. Он жив, этот парень! У него есть давление и пульс. Я здесь. Я Вас жду.
Николай Рыжов, умудренный опытом реаниматолог, с сорокасемилетним стажем чуть не выронил трубку из рук. Его сердце застучало, как бешенное. Он на секунду задумался: «Как так? Твою ж мать! Я его и впрямь как-то вскользь осматривал… Вот б*я…» Ещё через секунду бедный Рыжов, превозмогая боль в суставах и чудовищную экспираторную одышку, в одной пижаме на голое тело, в резиновых шлёпках нёсся во весь опор, перескакивая сначала через две ступеньки, потом через большие сугробы, поскальзываясь на каждом шагу, прижимая к груди чемоданчик, к моргу больницы. Он не мог допустить такого провала: «Констатировать смерть живому пациенту. Да… Старею. Только б успеть!» Перед дверью морга Рыжов притормозил, чтоб отдышаться и пшикнуть в горло из ингалятора. Его тело адски болело, так он не бегал уже лет тридцать. Казалось, ещё немного, и его скелет разрушится на части, сложится, как карточный домик. Ноги устали болеть, и теперь просто отказались слушаться и онемели от пальцев стоп до самых паховых складок. Про мокрые носки и штанины можно даже не упоминать. Вбежав в секционный зал, Рыжов отстранил раскрасневшуюся возбуждённую Машу, подошёл к металлическому столу, откинул простынь с молодого человека, которого два часа назад признал мёртвым и… подавляя назревающую истерику отошёл в сторону. Он прислонился спиной к ледяной стенке морга и съехал по ней вниз, усевшись на корточки. Он вытер пот со лба трясущейся рукой. Подумал, что подняться самостоятельно не сможет. Потом пристально посмотрел на ничего не понимающую Машу. В нём боролись два диких желания: разорвать Кривулину на части прям здесь и оставить растерзанный её труп до утра, или же сделать то же самое чуть позже, на отчёте у главного врача в присутствии коллег.
– Николай Сергеевич… Я… – начала лепетать девушка, кажется до неё стало что-то доходить.
Реаниматолог тёр пальцами виски и приговаривал, кажется, сам себе:
– Трупное окоченение… Трупные пятна… Какое давление? Какой пульс?
– Конечно, он давно окоченел. Вон, твёрдый, как камень. И синий весь, особенно там, со спины. Трупак стопудовый. – вставила реплику санитарка баба Катя.
И тут Маша поняла: она, горе-докторша, нашла признаки жизни у человека, умершего два часа назад, в его теле уже начались процессы разложения, и, ясное дело, спасти его не представлялось возможным.
Как Рыжов добрался обратно до больницы, и как он смог вообще идти со своими коленями, и всем остальным, что у него барахлило, никто не знает. Но придя в отделение, он первым делом принял стакан спирта. Залпом. Потом уколол обезболивающее. А потом закончилось дежурство.
Ещё до утренней планёрки об этом инциденте уже знала вся больница. На конференции даже появился главный врач, чтоб посмаковать подробности. Многие доктора открыто посмеивались над Марией, другие по-доброму смеялись над многострадальным Рыжовым. В целом, было весело. Главный врач, подсев поближе к Марии, без малейшего упрёка тихонько спросил:
– Кривулина, ну как же так?
– Вы же сами сказали, бдительной надо быть, и самодеятельностью не заниматься.
– А что это было, если не самодеятельность? Ну сказал же реаниматолог: «В морг!» Значит в морг и всё. Или ты решила, что умнее деда Рыжова?
– Ну простите…
– У старика прощения проси. Он после ночной пробежки голышом по морозу, поди сляжет. Ёжкин кот!
Маша потом старалась Николая Сергеевича стороной обходить, в реанимацию «носа не казала». Так стыдно было.
В общем, в очередной раз развеселился Борис, вспомнив эту историю. В ординаторской он ещё раз покурил, отхлебнул остывшего чая и отправился в операционную. По пути мило недвусмысленно подмигнул медсестре Ире, возившейся на сестринском посту с документами. Здесь же уже сидели Саша Руденко с мамой. Мальца немного потрясывало, оперироваться он не хотел, а спокойная Ира, с лицом знающего специалиста рассказывала ему про то, что аппендицит – это не страшно, и всем его вырезают в детстве. Убеждала не бояться. Уже через десять минут мальчик лежал на операционном столе, сжав губы и приготовившись к самому дурному. Борис, перед тем, как «помыться» (прим: мыть, обрабатывать руки хирурга спец. средствами перед операцией) наклонился над ним и сказал:
– Сашок, расслабься. Сейчас будешь мультики смотреть. Тебе какие нравятся? Заказывай!
– «Ниндзяго. Мастера Кружитцу».
– Ч-чего?
Тут в предоперационную вбежала запыхавшаяся Кривулина:
– Борис Владимирович! – крикнула она. – Вы же меня обещали взять помогать.
– Так я тебя и жду, «мойся» давай скорее.
Анестезиолог покачал головой. Опять эта Кривуля. Сейчас с аппендюком час возиться будут. Через минуту маленький пациент уже смотрел свои мультики (возможно, как раз про «Мастеров кружитцу»), а хирурги приступили к операции.
Глава третья. Манускрипт
Содержание фолианта вызывало благоговейный трепет в душе у Якова. Он погрузился в чтение, прижав крепче к себе родную Сару. Под мерный стук капелек, падающих с белоснежных сталактитов причудливой формы на гладкое скальное дно пещеры, он вдумчиво и с выражением произносил каждое слово, понимая, что внимание жены рассеянно, и ей трудно сосредоточиться на более или менее длинной мысли. Сознание её было спутанным, но в глазах читался слабый интерес. Свидетель тех событий, что произошли пять веков назад, оставил после себя послание потомкам, жителям подземелья. В общем, Яков о том, что его народ – есть жители подземелья, не знал. Ведь никто не рассказывал ему, что каменный мир, в котором родился он сам, его родители и прародители – это лишь малая часть большого, настоящего, светлого мира, который есть там, наверху. Именно манускрипт лёг в основу легенды о солнечном свете, которую тайно передавали из-уст в уста люди каменного мира.
«О, мой друг, читающий эти строки! Да будет мир твоему дому и твоей семье. И пусть правда станет основой твоего смутного стремления увидеть солнечный свет. Это истина, которую от тебя скрывают. Существует другой мир. Не тот, где ты родился и вырос, среди каменных глыб, вечного холода, тишины и застойного тяжелого воздуха. На самом деле мы живём на большом круглом шаре, который называется Земля. Этот шар настолько велик, что, посмотрев в стороны, ты не увидишь границ его. И если будешь долго бежать, то будешь думать, что бежишь по плоской поверхности, которая никогда не кончается. Но на самом деле, ты бежишь по кругу, просто ты ничтожно мал, чтоб ощутить это. Таких шаров, названных планетами и звёздами множество, и все они подвешены в пустом пространстве, большом и необъятном, называемом космос. Шары-планеты крутятся вокруг своей оси, и неведомая сила удерживает их висящими на своих определённых местах. Да-да. Всего лишь несколько десятков метров над твоей головой находится каменное небо. Но оно, на самом деле, не небо. Оно – лишь потолок. Ты можешь, если построишь высокую лестницу, дотронуться до этого неба рукой, в то время как до настоящего неба дотронуться нельзя. По небосводу, к которому ты привык, с другой стороны ходят люди, не сильно отличающиеся от тебя. От этих людей наш народ, численностью всего пара тысяч человек или чуть больше, бежал когда-то в эти подземелья, которые стали твоей и моей родиной. Я поведаю об этом позже. Самое удивительное, что есть в том верхнем мире, откуда все мы родом, это Солнце. Большая звезда на голубом бескрайнем небе, которая излучает настоящий свет, о котором ты не имеешь представления. Это шар гигантских размеров, он состоит из огня, который никогда не гаснет, и он такой мощный, что освещает все вокруг так, что места для темноты просто нет. Всё вокруг залито его светом, всё вокруг белое и живое. Оно, Солнце, даёт жизнь. Ты думаешь, жизнь – это то, что дышит? Тёплое, мягкое, обладающее сознанием, мыслями, чувствами и умеющее двигаться, как ты сам или животные, вокруг тебя? Это не совсем так. Жизнь – это красота. Например, цветок – олицетворение жизни. Или бабочка. Или птичка. Что, не знаешь, что это такое? Ты не видел настоящей травы и деревьев. Потрогав эти зелёные хрупкие создания, вдохнув аромат их свежести, ты наполняешься энергией жизни, порождённой солнечным светом. Ты знаешь только свет и тепло огня, который носишь в своей руке, такой мелкий и жалкий, и боишься потерять его и погрузиться во мрак и холод. Тепло и свет солнца нельзя потерять. И делить его ни с кем не надо, оно безраздельно принадлежи всем. Тебе знакома только красота и величие скал, но она не сравнится с великолепием лесов, степей, океанов, ветров, молний, снега, сиянием звезд ночного неба и разноцветной радугой. Да, солнце периодически исчезает с небосвода, для того, чтоб осветить другую сторону шара-Земли, пока ты спишь. А потом оно неизменно возвращается, чтоб светить тебе. Там, наверху, в солнечном мире, ты можешь дышать полной грудью. Там ты ощущаешь свободу. Там ты ощущаешь и холод, и жару, влагу и сушь. Там ты сможешь увидеть снежинку. Если повезёт, она порадует тебя своей неуловимой грацией несколько мгновений, упав на рукав твоей одёжи. Слух твой усладится пением птиц, порхающих с ветки на ветку в зелёной роще. Там есть шум морского прибоя. Там есть мягкий, горячий песок. Солнечный свет – это основа жизни на Земле. Поэтому твой народ, запершись в тёмном подземелье, живёт так мало: всего сорок с небольшим лет, он с этим ничего не поделает, ведь в вашей жизни есть лишь тьма. Тот мир прекрасен, и я бы всё отдал, чтоб он стал моим.
Но тот мир так прекрасен и полон жизни ещё и потому, что в нём есть добро и зло. Оба эти явления не могут друг без друга. Наш немногочисленный народ не мог этого понять пятьсот лет назад. Мы жили общиной чуть более двух тысяч человек со своим укладом, традициями и новыми технологиями, которых не было ни у кого на Земле. Наши старейшины были учёными и изобретателями. Они тревожились за будущее нашей общины. Мы поклонялись богу Огня, жили отшельниками в горах и никому не мешали. Но нас захотели истребить. Другим племенам, окружающим нас, не нравилась наша самобытность и самодостаточность. Мы были более развитыми и независимыми, нам не было нужды даже торговать ни с кем. Мы всё производили сами, чем вызывали зависть и негодование. Соседние провинции объединились и пошли на нас войной. Но, придя в наше горное поселение, подготовленные воины никого не застали. Ибо наши славные старейшины давно готовились разорвать связь с этим порочным миром. Накануне ночью наш народ спустился в подземелье, где несколько лет велась стройка города. Было принято сознательное решение покинуть верхний мир. Вход был тщательно замаскирован и закрыт навечно с помощью искусственного обвала. Теперь на этом месте заросший лесом холм. Наши предки поклялись сохранить календарь, летоисчисление, язык, письменность. Были взяты с собой все ценности, особенно библиотека. И мы стали привыкать к этому существованию. Мы расширяли наши подземные владения, мы развивали науки, мы росли духовно, но не могли повлиять на продолжительность жизни. Мы живем мало, в верхнем мире – в два раза дольше. Ведь у нас нет солнечного света, его невозможно воссоздать. Мы размножались, нас стало много. Постепенно наши тела видоизменялись, становились устойчивыми к низким температурам пещер, ниже ростом. Наши глаза стали идеально видеть в темноте. Но я ещё в юности понял, что мы всё- равно вымрем. Ибо не создан человек для жизни в подземелье. Можешь считать меня предсказателем, мой друг. Поэтому, я прилагаю карту наших подземелий, которую я с любовью составил, как только вернулся из верхнего мира домой. Здесь обозначен путь к выходу в верхний мир. Я его сам нашёл, движимый мечтой о солнечном свете. Я жил среди людей как бродяга целый год. Это у них там я узнал, что есть день и ночь, что существует год. И это не просто 365 одинаковых бесцветных дней, а это смена времён года. Это зима, весна, лето, осень. Это цикл, это контраст, в этом вся прелесть. Я наблюдал людей. Они красивы, очень похожи на нас. Они высокие, их кожа насыщенного цвета, тёплая, гладкая, не как наша, серая и дряблая. Их старики доживают до семидесяти лет! И они ещё бодры, многие работают и приносят пользу. Они ходят, выпрямив спину, часто быстрым шагом. Они любят шум и громко говорят. Среди них есть и злые, и добрые. Как я уже говорил, добро и зло, эти две полярности, идут рука об руку на Земле, иногда прячась в одном и том же человеке. Я понял, что в этом вся прелесть. А наши старейшины предпочли жить на одном полюсе, полностью оградить нас от второго компонента, как от вредоносного и разрушительного. В этом ошибка, мой друг, это отняло у нас настоящую жизнь. И это убьёт наш народ.
Ты хочешь узнать, почему я вернулся обратно? Не только, чтоб поведать всем о солнечном свете. Я дал слово матери, что вернусь из своего путешествия, о котором знала только она. Мама благословила меня на поиски верхнего мира. Когда прошёл год моего бродяжничества на Земле, я решил вернуться к престарелой матери, ей было уже сорок шесть. Я люблю мать. А любовь, как ты понимаешь, мой друг, это то, что сильнее жизни, и даже солнечного света, и даже цветка. Я попрощался с тем миром, понимая, что достиг всего, о чём мечтал. Я умру счастливым. Я мечтаю, что когда-нибудь наш народ покинет пещеры. Правда, не могу представить, как это случится и куда мы все денемся на современной Земле. Это, впрочем, задача для наших старейшин. А может, какой-то отчаянный парень, такой, как я, пойдёт за своей мечтой. Ничего не бойся, мой друг! Отправляйся в дорогу, да сопутствует тебе удача. Выход есть. Моё имя знать тебе не надо, оно исчезнет, как всё земное и подземное, когда исчезну я сам».
Яков отложил манускрипт. Он боялся взглянуть жене в лицо, так как минут десять назад ощутил, как её тело обмякло в его объятиях. Последние строки манускрипта от читал в каком-то исступлении, потому что всё понял: Сара его не слышит. Он заплакал и посмотрел на неё. Лицо любимой было мертвенно бледним, на щеках неровными тенями поблёскивали языки пламени, слишком маленькие, обозначающие одно: огня хватит ненадолго. Яков прислонился к груди Сары, она была неподвижной. Слёзы его продолжали бежать, тело содрогалось в беззвучных рыданиях. Сара оставила его. Всё кончено. Зачем? Зачем теперь ему куда-то идти? Он одинок. Никому не нужен. Даже цели у него теперь нет. Яков решил, что похоронит Сару на дне озера под водопадом. Он ещё полчаса лежал рядом с телом любимой, гладил его и целовал. Он хотел запомнить каждую клеточку, каждый сантиметр тела жены. Когда холод совсем сковал его тело, он поднялся, превозмогая боль в затёкших ногах, взял на руки жену, завёрнутую в его шкуру-накидку и отнёс к озеру. Вошёл по колено в чёрную воду, туда где брызги падающей воды не доставали его. В последний раз прижал к себе Сару, вдохнул запах её волос, в которые любил зарываться лицом во время сна на уютном супружеском ложе. Затем закрыл глаза и выпустил Сару из рук, с силой оттолкнув вглубь. Также с закрытыми глазами попятился назад к скалистому берегу, а когда открыл их, следов Сары уже не было. Она ушла на дно, не оставив даже кругов на воде. Так быстро…
Яков взял факел и стал бродить по пещере, подсвечивая им то там, то сям. Наконец, справа от водопада он разглядел небольшой лаз, находившийся на высоте примерно метров семи. Он не без труда вскарабкался по выступающим камням и проник через овальную расщелину в узкий проём. Лаз заканчивался тёмным гротом, за которым, согласно карте автора манускрипта, был лабиринт из десятка пересекающихся карстовых пещер. Туда Яков уже не собирался идти, так как его путешествие подошло к концу. Он расположился на камне у входа в грот, закрыл глаза и приготовился умереть. Потушил факел в знак прощания со своей жизнью, жизнью последнего человека из подземной цивилизации. Силы почти покинули его, в теле ощущалась дикая слабость. Тошнота подкатила к горлу и застряла в нём, как кусок тухлой говядины. Он пролежал так какое-то время, пытаясь впасть в беспамятство, но упрямый мозг отказывался отключаться. Всё транслировал мысли о печальной его судьбе. Воспоминания нахлынули потоком бессвязных событий последних дней. Перед внутренним взором маячило кровавое месиво из обрубков растерзанных тел его сородичей, разбросанных у южного склона. Вот Сара, с воинственным видом схватившая чью-то конечность и размахивающая ею над тушей крысы-убийцы. Теперь всплыла она же, с отрешённым лицом блуждающая меж трупов в поисках сына. Почему так жестоко обошлась с ними судьба? Предсказатель не ошибся: наш народ уничтожен, спустя двести лет после его путешествия в верхний мир к Солнцу. Спустя семь веков после бегства в подземелье от человеческого зла. Зло настигло и здесь его народ. Тщетно пытались мудрые старейшины уберечь от него наш род. Не знали они ни убийств, ни насилия на протяжении долгих лет до появления монстров-крыс. Не важно теперь, от чего с пещерными крысами случилась эта страшная трансформация. Они пожрали всех, а что потом? Будут есть друг друга? Или… Или… Якова пронзила словно острым штыком догадка: они выберутся на солнечный свет?! Они станут уничтожать людей! Когда-нибудь они, может быть не все, но некоторые, найдут выход из пещер, и тогда…