Легенда о солнечном свете
В мозгу у Якова прояснилось. Он хотел продолжить думать (тем более, что умирать всё равно не получалось), но мысли его прервал шорох внизу. Он встал на колени и подполз к расщелине. Водопад, озерцо со скалистыми берегами и плато в окружении сталактитов и сталагмитов, на котором умерла Сара, были видны как на ладони, несмотря на кромешную тьму. Зрение у жителей было отменным, за века своей эволюции глаза их приобрели способность видеть в темноте чётко и детально. Он притаился, стараясь унять тяжёлую одышку и рвущийся наружу кашель. Внизу копошились крысы. Они добрались до этого места, с которого начинался долгий путь к выходу из подземелья. Яков присмотрелся. Их было не больше десятка. Но! Несколько из них были не такими: они стояли на задних лапах, будто люди. Их лапы были длинными и пропорциональными телу, которое оставалось толстым и бесформенным. Брюхо, однако, не выпирало вперёд, как у тех крыс, которые передвигались на всех четырёх конечностях, волоча пузо чуть ли не по земле. Яков потёр глаза и разглядел некоторые детали: морды этих, стоящих вертикально, крыс не имели вытянутой формы, а были округлыми, вроде человеческих голов. Их шерсть была довольно редкой в области лап, живота и морды, а на спинах густой, но с лысыми участками. С этим человекоподобным образом не вязались длинные хвосты. Они, извиваясь по земле, придавали монстрам ещё более зловещий вид, чем у тех крыс, которые не были прямоходящими. «Как же быстро они меняются», – подумал Яков, – «Что-то заставляет их приобретать новые формы, наверное, поломка в этих… Ну как их…» Он не смог вспомнить слова, которым назывался внутренний аппарат каждой частички, составляющей тело любого живого существа и передающийся по наследству от матери к детям. Школьный курс естествознания забылся, припомнил Яков лишь то, что учитель рассказывал о старейшинах-учёных, которые выяснили опытным путём, что в каждом теле есть составляющая, несущая память обо всех событиях рода, такое хранилище информации. И если на эту частичку повлиять и изменить её состав, то изменится и само тело. Вот оно менялось и у крыс. Под каким-то воздействием. Правда, кровожадность их лишь усиливалась. Снизу доносились рычащие звуки вперемежку с более сложными, отдалённо напоминающими невнятную речь. Монстры общались, видимо что-то обсуждая. Яков увидел, что пара тех, человекообразных крыс, двинулась в сторону от водопада, неуклюже переваливаясь с лапы на лапу, при этом несколько раз одна из крыс наступила себе на хвост. Тут перед глазами у Якова поплыли разноцветные круги, и он потерял сознание.
Когда пришёл в себя, сначала решил, что всё-таки умер. Лежал неподвижно, пока не возникла потребность открыть глаза. Они быстро привыкли к полумраку пещеры, но перед этим уши Якова уловили знакомый шум водопада. Он здесь, никуда не делся, и он жив. Упрямый инстинкт самосохранения заявил о себе настойчивым желанием поесть. Повинуясь ему, Яков проглотил три оставшихся куска сушёного мяса и запил водой из фляги, которая закатилась под правое плечо, больно его сдавив. Тошнотворный ком в горле исчез. Он попытался встать, но не смог, ноги ниже колен пронзили тысячи мелких иголочек. Тогда он стал усиленно их растирать, закатав штанины. Минут через десять он смог шевелить пальцами, ещё через пять минут кое-как поднялся и тихонько подошёл к краю расщелины. Внизу не было крыс, они ушли. «Что я не бросился вниз со склона, прямо к ним?» – спросил он себя. Но раз не бросился, значит упустил возможность покончить с собой на пике отчаяния. А что теперь? «Пойду», – решил он.
Развернув карту и сверив маршрут, Яков двинулся медленно в сторону к гроту, первому обозначенному на карте ориентиру. Сколько часов он блуждал по лабиринту в полной темноте неизвестно, но мысли его то и дело перескакивали с «Зачем я туда иду?» на «Я должен идти и предупредить всех» и на «А что потом?». Ноги несли его измученное тело автоматически, холода он почти не чувствовал. Когда совсем устал, стала кружиться голова, готовясь расстаться с сознанием, но Яков упорно цеплялся за обрывки мыслей, не отпуская его. Наконец наступило какое-то тупое безразличие. Лишь перед внутренним взором мелькало что-то блестящее, перемещаясь с одного поля зрения на другое, будто танцуя. «Наверное, это бабочка», – решил Яков, – «Указывает мне путь… Такая маленькая и резвая».
Позади остались узкие проходы, через которые протискивался с таким трудом, отвесные скалы, по которым карабкался из последних сил. Сам не заметил, что уже долго просто идёт по длинному коридору, в который проник, час назад, отодвинув два больших гладких валуна, обозначенных на карте красным крестом. Перед глазами маячила уже не только так называемая бабочка, но и целый рой насекомых, которые мелкими точечками оседали на зрачках, прилипали и мешали смотреть. Яков тёр глаза, понимая, что от напряжения последних дней и усталости у него начались видения – первые признаки сумасшествия. Под ногами, обутыми в кожаные сандалии, протёртые на ступнях до дыр, хлюпала вода.
Постепенно дышать становилось легче, несмотря на запах сырости и плесени на стенах пещеры. Яков остановился и ощупал эти каменные стены. Они были холодными и… ровными, хоть и шершавыми. Такими, как в домах и любых помещениях его мира. То есть, он шёл по тоннелю, сделанному не природой, а человеческими руками. Яков удивился: «Как мог я не заметить, что миновал границу?» Это была первая его осознанная эмоция за последние десять часов. Он ощупал ещё раз стены и потолок. Тоннель имел прямоугольную форму. Значит, здесь были люди. Они его построили для каких-то целей. Люди… Ему ведь предстоит встретиться с ними. Как будет объясняться с людьми и как будет принят ими он – существо из другой цивилизации, раньше Яков не думал. А теперь его мозг слишком устал, чтоб размышлять о чём – либо. Клонило в сон. Но тут вдруг Яков услышал монотонный гул над головой. Над крышей тоннеля что-то передвигалось, что-то массивное. И не одно. Может какие-то телеги или вагонетки? Он снова пошёл, глотнув воды. Фляга опустела, и он её выбросил. Сделав несколько поворотов, Яков заметил, что темнота вокруг него немного рассеялась. Он пошёл дальше, смутно предчувствуя, что в тоннель проникает настоящий солнечный свет, и он скоро его увидит. Дойдя до источника света, коим являлось метровое круглое отверстие из какого-то серого камня, расположенное над головой Якова довольно высоко, он зажмурился. Надо же! Над его головой – другой мир! Свет совсем другой! Он белый, он ласковый и зовущий к себе… Он нежный, не яркий. Не такой грубый и опасный, как огненный, вечно напоминающий тебе о своей силе и превосходстве. Этот свет тёплый и любящий, как мать. «Хотя, может и солнечный свет тоже обжигающий, просто сюда доходит немного его», – подумал Яков, отгоняя неизвестно откуда нахлынувшее чувство умиротворения и ностальгии. Только сейчас Яков обратил внимание, что стоит по пояс в грязной воде с затхлым запахом, справа и слева от него округлые стены, в одну из которых вколочены изогнутые железяки, служившие ступеньками. Он полез по ступеням, стараясь не смотреть вверх, так как при приближении к поверхности глаза его, даже сквозь закрытые веки, жгло и кололо. Наконец, он почувствовал открытое пространство вокруг. Подтянувшись на руках, он вылез из колодца и перекатился на твердую поверхность. На свой страх и риск открыл глаза, и его ослепило. Это было Солнце! Душу Якова наполнила радость. Глаза режет, но ничего. Будет время ещё разглядеть его и этот мир. Где он? Нащупал руками под собой и рядом что-то шелковистое. «Растения», – узнал Яков. Он сжал ладони и потянул к себе. Послышался тихий треск и шелест. Ленточки и волосинки остались в руках. Он понюхал их, и поплыл…
Глава четвертая. Дежурство
Мальчик лежал на твёрдой поверхности операционного стола в полузабытьи. Наркоз, кажется, начал отходить, так как дурацкие мультики (хаотично перемещающиеся по чёрному небу самолёты с немецкой свастикой, а никакие не диснеевские красочные про мастеров – ниндзяго) уже закончились. Мышцы не слушались, кожа не чувствовала, но уши уже слышали следующий диалог:
– Кривулина, опять узел распустила. Сильнее затягивай! Не бойся, это – кожа.
– Так? Ой, чёрт… Нитка порвалась.
– Третий раз уже.
Послышался шумный вздох. Затем пауза. Затем мужской голос сказал:
– Закончили. Всем спасибо. Маш, наклейку на рану положи. Я пошёл. Историю болезни принесёшь, протокол операции после обеда запишем.
Саша осознал, что ему сделали операцию, и всё прошло нормально. Что там за узел распустился на его коже он спросит потом. Не успел мальчик начать думать о шумно вздыхающей какой-то Кривулиной, как почувствовал неприятные похлопывания на своих щеках.
– Александр! Просыпаемся, открываем глаза! Сейчас в палату поедем. Са-а-ш! Как дела-а-а? – говорил кто-то прямо перед его лицом.
Это был анестезиолог Марат Юрьевич, мужчина средних лет с волевым лицом и металлическим голосом, больше похожим на голос робота, а не живого человека. Саша подумал, что, видимо, наркоз искажает восприятие звука (Саня был умным парнем, он любил думать и находить всему объяснение в любых обстоятельствах). Вот и теперь, вместо того, чтоб просто открыть глаза и дать понять врачам, что он пришёл в себя, паренёк углубился в мысли о волновой природе звука, да так углубился, что чуть не заснул. Удары по щекам усилились, и голос доктора продолжать звать его по имени и принуждать открыть глаза.
– Больно! – только и сумел прокричать Саша, но на самом деле это «Больно!» он прошептал едва слышно пересохшими губами. Затем открыл глаза, и сказал уже более чётко: – Не надо бить.
Назойливый доктор усмехнулся и наконец отстал от пациента.
– Проснулся малец. Перекладывайте его, вызывайте девчонок из хирургии, можно в палату ехать. – заключил анестезиолог и потрепал Сашу по волосам.
Пока ехал на каталке по коридору, а потом в лифте, Саня снова уснул, но уже не наркотическим, а обычным сном. Ему приснился странный сон: будто сидит он в каком-то помещении перед операционным столом. Над головой висит большая круглая лампа, состоящая из шести ярких лампочек, расположенных в виде цветка, одна в середине, пять вокруг. На столе большой компьютер, Саша смотрит напряженно в монитор, на котором мелькают цифры и знаки. Он быстро стучит пальцами по клавиатуре, выполняя какое-то сложное задание, как вдруг, при очередном ударе по кнопкам, руки его утопают в непонятно откуда взявшейся красно-коричневой липкой массе, похожей на мясной фарш. Саша с брезгливым отвращением вынимает руки из этой желеобразной субстанции и смотрит на них: с пальцев свисают кровавые нити, по виду напоминающие оборванные сухожилия и вены, с которых капает кровь. Он пытается стряхнуть с рук прилипшую сырую плоть, но не получается. Он судорожно трясёт конечностями, но лишь видит, как кровавые капли забрызгивают всё вокруг: белую простынь на операционном столе, стены, стеклянные лампочки и его лицо. Потом противное видение исчезло, и на экране монитора он увидел чьё-то лицо с чёрными прищуренными глазами, широким сплюснутым носом и ртом, уголки которого были опущены, как у обиженного клоуна. Глаза смотрели на Сашу с укоризной, а подбородок незнакомца дрожал.
Что ещё было в том сне мальчик забыл. Когда он проснулся, было семь вечера. На краю больничной койки полулёжа расположилась мама, рядом на стуле сидела молодая врач и вела с мамой беседу.
– … Ну а потом отдали мы его на кружок программирования. А что делать? И дорого, и ездить далеко. Две четыреста в месяц, представляете, Мария Анатольевна? – рассказывала мама, сетуя на нынешние цены.
– Понимаю, – отвечала доктор, – сейчас всё дорого. Но зато ребёнок чем-то увлечён, лишний раз по улицам болтаться не будет.
– Он не просто увлечён, он без гаджетов и часа прожить не может. Сначала садится за компьютер. Начинаю его гнать, говорю два часа уже сидишь! Он отвечает: «Мам, я ещё не доиграл». Или он ролик не досмотрел, или миссию не прошёл. И ещё на час. Потом я кричу, что если сейчас не выключит, выброшу к чертям этот компьютер! Выключает. И тут же жалуется, что нечего делать. Гляжу, через полчаса уже планшет схватил, играет. Я ору, что не разрешаю! Он его откладывает, пол – часика посидит, гляжу – уже в смартфоне ковыряется. Отбираю смартфон, он к отцу: «Пап, дай свой ноутбук ненадолго, я только кое-что посмотрю, и всё». И так каждый день. Гулять его не выпрешь. Скучно, говорит, на улице.
– Да, такие сейчас дети. А может зря Вы ему столько гаджетов купили?
– Да не покупали мы их. Компьютер старенький, он у нас давно. Ноутбук мужу нужен для работы. Планшет ему дедушка подарил на день рождения. А на смартфон он сам деньги два года копил. Не отбирать же.
Саша давно не слушал этот нудный разговор, а думал о своем: «В больничке теперь неделю проваляюсь, кружок программирования пропущу. Жаль. Да и смартфон мать сюда не взяла. Скучняк».
Пока интерн Кривулина вела неторопливые беседы с пациентами отделения и их родственниками, периодически проверяя повязки и замеряя давление всем старикам и старушкам, которые без конца об этом просили (эта привычка таскать с собой тонометр и мерять больным давление бесила Бориса больше всего. Зачем? Ты ж не терапевт!), дежурный хирург Борис Владимирович Зорин сидел, развалившись в кресле перед телевизором в ординаторской и трепался по телефону. Сначала с медсестрой Иркой, которая утром его так умело соблазняла, а сейчас не желала показываться в ординаторской из-за надоедливой Кривулиной, которая ходила туда-сюда то за историями, то приносила анализы, то затем, чтоб что-то спросить. Потом поболтал с двоюродным братом-бизнесменом, торгующим мебелью, в который раз позавидовав его свободному графику. Потом позвонил Кристине.
Она была единственной, кому Борис звонил всегда сам, и всегда якобы по делу. Она работала врачом-гистологом при онкодиспансере и была бывшей Бориной однокурсницей. И в этот раз доктор тщательно продумал свою липовую проблему, с которой попросит помочь коллегу. Неважно, что Кристина Максимовна, замужняя дама с дочерью-второклассницей, догадывалась об истинных намерениях Бориса (переспать с ней он хотел ещё в институте, да не получилось). Для них это было своеобразной игрой: он за ней охотится, изображая просто друга-коллегу-однокурсника-и ещё бог знает кого, на самом деле методично, медленно, но верно, шаг за шагом приближаясь к своей цели завоевать её сердце (не только тело!) А она играет роль неприступной крепости, равнодушной стервы и порядочной жены, и мамы, и ещё бог знает кого, кто никогда не снизойдёт до такого бабника и вообще козла, как Борис. Эта игра продолжалась почти десять лет, и не надоедала обоим. На самом деле, как думал Борис, для неё это просто встряска, развлечение. А для него… Вот это вопрос. Последнее время он стал думать о том, что ему бы хотелось не только овладеть Кристиной, но и влюбить её в себя. Возможно, он и сам любил эту женщину где-то в глубине души. Но признаться он не мог в этом никому и никогда. Особенно себе самому.
– Алло.
– Привет, Кристин. Это я. Ты на работе? – спросил он торопливо.
– Нет, дома. Кто говорит? (Ишь, делает вид, что не узнала).
– Это Борис.
– А, привет. Извини, у меня почему-то твой номер не высветился (Ага, сказки).
– Ну, извини.
– Ты прекрасно знаешь, что у нас нет дежурств. Гистологические исследования не выполняются по ночам и в выходные. (Ну конечно, отчитать поучительным тоном – как без этого?)
– Ладно, я завтра перезвоню.
– Так что ты хотел? (Сама-то хочет продолжить разговор!)
– Ты, наверное, занята?
– Есть немного. Давай ближе к делу (Голос старается пожёстче сделать!)
– Да просто хотел спросить. Наши к вам в лабораторию операционный материал отсылали в ту среду, там трое моих пациентов…
– Со среды всё готово, результаты завтра отошлём. Я сама над этим материалом работала.
– А ты не помнишь, там была папиллома с шеи от Афанасьева, 1951 года рождения? Это мой пациент. Просто я его завтра выписать хочу, а без результата не могу. Ну раз ты не на работе, то номер гистологии не подскажешь…
– Номер исследования не подскажу. Но точно помню, что там не рак.
– Ой, спасибо, Кристин!
– Пожалуйста. Это всё? До понедельника не мог подождать? (Ясно, хочет выставить дураком)
– Не, не мог. Я о своих больных днём и ночью думаю. Очень переживаю.
– Особенно о самых тяжёлых, да? С родинками (Смеётся, прикрыв трубку рукой).
– Не просто с родинками, а с подозрительными на меланому.
– Ври больше! (Та-а-а-к… Официальная часть беседы резко закончилась…)
– Кристин! Ты меня в чём-то подозреваешь?!
– Именно. В том, что тебе нечем заняться. (Раскусила. Хотя нет, просто соскучился…)
– Просто у меня выдалась свободная минутка, я стал планировать завтрашний день, вспомнил, что мне пора койки освобождать, наметил на выписку нескольких пациентов, в том числе Афанасьева, у которого оказалось не готовым гистологическое исследование папилломы. Тогда я вспомнил, что у меня однокурсница работает там, где выполняют эти анализы, и решил, почему бы мне не позвонить и не поинтересоваться. В общем, можно пригласить тебя на чашечку кофе?
– Ты думаешь, после того, что ты устроил на встрече выпускников в том году, я с тобой пойду пить кофе? (Блин, так и знал!)
– А что, собственно случилось в том году? – невозмутимым голосом спросил Борис.
– Может тебе диск с видеосъёмкой торжества прислать, чтоб память освежить? (Вот зараза!)
– Ну подумаешь, за попку тебя схватил нежно.
– При всех!
– Так все ж свои были.
– И знали, что я приличная замужняя дама.
– Я был пьян, и все поняли, что это было случайно!
– Я теперь тебе не доверяю! (Вот врёт, ведь! Сама просила три года назад, чтоб её батеньку прооперировал сам, говорила, что больше никому не доверяет из хирургов нашей клиники).
– Почему?
– Боюсь.
– Так я же на кофе тебя приглашаю. Им не напьёшься. Просто я на следующей неделе в ваших краях буду, могу тебя после работы подождать.
– Нет.
– Как хочешь, уговаривать не буду. Останешься без кофе и дружеского общения. (Вот ещё! Обойдёмся!)
– Мог бы сразу с кофе начать, а не с родинки какого-то Афанасьева.
– Я на самом деле хотел узнать об этом пациенте, а про кофе ради приличия сказал.
– Тогда пока!
– Ты ошибаешься, если думаешь, что я ради того, чтоб с тобой поболтать…
В трубке послышались короткие гудки. Последнее слово осталось за ней как всегда, Борис не успел объяснить, в чём она ошибается. Тем более, что она не ошибалась. Каждый раз, общаясь с Кристиной, Борис про себя комментировал каждую её реплику, искал скрытый смысл в словах. А потом неоднократно прокручивал разговор в голове, пытаясь найти хоть какие-то признаки симпатии с её стороны и заинтересованности в его персоне.
В ординаторскую зашла Кривулина и стала разогревать ужин, одновременно раскладывая по тарелкам разномастные пирожки и докладывая доктору как идут дела в отделении. Борис был голоден и устал. После Саши Руденко с его аппендицитом была ещё одна непростая операция, которую они выполняли совместно с дежурным урологом. Пациентом был мужик пятидесяти двух лет, страдающий шизофренией. Он с целью самоудовлетворения засунул себе в мочеиспускательный канал шариковую руку, которая ускользнула в мочевой пузырь и внедрилась в его стенку, приведя к кровотечению. Вдвоём они делали ревизию брюшной полости, вскрывали мочевой пузырь, извлекали инородное тело и восстанавливали целостность уретры и мочевого пузыря. На это ушло два часа двадцать минут. Хорошо, что Кривулиной не разрешили участвовать в операции, а то б времени ушло гораздо больше, с её медлительностью.
Борис, жуя булочку вдруг подумал: «Какой же я говнюк: одну женщину целую и зажимаю в порывах страсти, другую люблю и донимаю телефонными звонками, третья мне, вон, вкусняшки всякие готовит…» Однако, самобичеванием доктор заниматься не любил, поэтому мысль о том, что он говнюк, быстро растворилась в потоке других, более продуктивных мыслей: о работе, о скором отпуске, о планах поменять свою старенькую «Ниву» на какой-нибудь «Опель» или «Шевроле» и, конечно же о Кристине. Его (?) Кристине…
Глава пятая. Новый мир
Утром Мария Кривулина, сделав обход совместно с зав отделением, дежурным врачом, тремя палатными врачами и другими четырьмя интернами, стала собираться домой. Борис устал от неё за прошедшие сутки и поэтому отпустил отдыхать (тем более, плюшки уже закончились).
В девять утра солнце светило уже ярко, почти как летом. Тёплый майский ветерок ласково играл в кронах деревьев, уже покрывшихся свежей листвой. Он трепал неровную Машину чёлку, которую приходилось постоянно смахивать с лица, чтоб не мешала глазам. До дома идти было не далеко. На маршрутном такси всего две остановки, потом полтора квартала пешком до одноэтажного домика в частном секторе, который снимала Кривулина ещё с института. Её родители, папа комбайнёр и мама медсестра в фельдшерско-акушерском пункте, жили в деревне за двести километров от Калининска и дочери деньгами не помогали с тех пор, как она закончила институт. Впрочем, свою зарплату интерна Маша итак тратила лишь на оплату коммуналки, аренды домика, продукты и книги, любимые философские и эзотерические. По такой хорошей погоде девушка решила пройтись пешком, но вскоре устала и натёрла мозоль. До дома идти ещё минут тридцать, но можно сократить путь вдвое, если пойти через посадки. Хотя там, на заросшем кустами и высокой неухоженной травой пустыре, могли оказаться какие-нибудь наркоманы или маргиналы, завернувшие туда, чтоб спокойно, вдали от посторонних глаз выпить бутылочку дешёвой водки, оставленной кем-то на дне бутылки, выброшенной в мусорный бак. Но Маша всё-таки пошла короткой дорогой. На тропинке, ведущей к её частному сектору, состоящему из двух десятков покосившихся деревянных домишек, постройки эдак года пятидесятого, незадачливую девушку ждал сюрприз. Переступая через мелкие кустики, в густой траве Маша наткнулась на открытый метровый коллектор. Рядом, уткнувшись лицом в траву, лежал ребёнок. Он спал или был без сознания. Маша остановилась, по спине пробежал холодок. «Неужто мёртвый?» – подумала она. О том, чтобы пройти мимо не могло быть и речи. Девушка присела на корточки и стала трясти за плечо лежащего на спине Якова.
– Эй, мальчик! Тебе плохо?
Незнакомец пошевелился. Маша придвинулась вплотную к телу мальчика и легко перевернула его на спину. «Ба… Так это не ребёнок. Лицо мужика. Но странное какое-то. Бледное, в царапинах всё. И одет как-то не по погоде, в кожаные шмотки. Дырявые штаны, какая-то не то рубаха, не то плащ растянутый. Поди бомж», – решила Маша. – «А что мелкий-то такой? Будто больной. Худой, руки в какой-то саже или грязи. Волосы свалявшиеся и все в пыли?»
Яков пришёл в себя. Он открыл глаза, которые тотчас резанул яркий свет. Он зажмурился и начал интенсивно их тереть. Он успел заметить, что перед ним крупная женщина, которая пытается его растормошить. «Какие большие здесь люди», – подумал он. Открыть глаза снова побоялся, лишь слегка приоткрыл правый глаз, поднеся к нему ладонь.
– Э… Молодой человек, Вам помочь? – продолжала Кривулина.
– Да, – ответил Яков, с радостью осознав, что понимает женщину.
– Может «скорую» вызвать?
Яков замахал руками. Он понял, что женщина хотела вызвать кого-то, но решил, что лучше пока познакомиться с одной этой женщиной, раз она его нашла. В её голосе не было враждебности, значит она могла помочь.
– Мне пить и есть надо. – проговорил он.
– Какой у Вас акцент странный. Сейчас, сейчас, – засуетилась Маша. Она поднялась и огляделась. Их окружали густые невысокие заросли бурьяна, редкие деревца и кусты волчьей ягоды. Тропинка тянулась в сторону Машиной улицы то теряясь в высокой траве, то вновь проглядывая на несколько метров вперёд. Людей не было видно. Мария помогла молодому человеку встать.
– Идти сможете?
– Пойду. Помоги мне, я плохо вижу. – попросил незнакомец.
Маша взяла его под руку. Парень выпрямился, ростом он был ниже Маши на полголовы, наверное, метр шестьдесят где-то. Он снова открыл глаза, при этом так сильно их сощурил, что на лбу и вокруг глаз образовалось множество морщин. Маша даже цвета его глаз не разглядела. Она повела молодого человека по тропинке, не обращая внимания на свои пропылённые брюки и жутко разболевшуюся мозоль. Парень шагал медленно и пошатываясь, а Кривулина уже представляла, как сейчас приведёт его домой и станет ухаживать за бедным, явно попавшем в беду человеком: нагреет ему пару тазиков воды, выстирает его одежду и накормит как следует. Потом уж расспросит его обо всём. «Приятно быть полезной кому-то», – шла и думала она.
Когда вошли в калитку частного домика, к счастью, не встретив никого из соседей, Маша на минутку отпустила руку своего подопечного, чтоб вытащить из сумки ключи. А он вдруг взял, да и сел прямо на землю. Хорошо, что несмотря на маленький участок перед крыльцом (всего три квадрата), домик был огорожен железным забором, и защищён надёжно от посторонних глаз. Сел и стал водить ладонями по траве, перебирать травинки, подносить руки к носу, глубоко вдыхая.