Мимо нас пронеслась стайка девчонок. Среди них я разглядел Катю и помахал рукой. Она тоже бросила взгляд в нашу сторону. И тут вдруг между нами выросла монументальная фигура Ангелины Власовны.
– Так, я не поняла, а что это мы сидим? – уперла она руки в бока.
– У меня справка, – шмыгнул носом Гоша.
– А я – суицидник, – отмазался я.
– Справка у него! – рявкнула Ангелина на Гошу. – Тоже мне, парень – мимоза! А ты? – перевела она взгляд на меня. – Долго будешь комедию ломать?
Вот он, чуткий преподаватель. А ещё – классная руководительница.
– Если я начну ломать трагедию – вы ахнете, – честно предупредил я.
– Ковалёв! Давай, побегай! Сразу мозги продует!
– Ничё не знаю, мне Зоя Павловна разрешила, – сложил я руки на груди.
– Тогда зачем на стадион шёл? Пришёл на занятие – занимайся.
– Ладно. – Я встал. – Если мешаю – пойду домой. Один. Через лес. Погружённый в мрачные мысли…
– Ой, всё, сиди уже! – поморщилась Власовна. – Клоун.
– Сама клоун, – огрызнулся я вполголоса, когда она отошла.
Скоро разминочный бег закончился, и Власовна погнала всех на турники. Турники были разные по высоте. На самый высокий мы пока даже запрыгнуть не могли. А на самом низком упражнялись девочки в какой-то фигне, типа тяги верхнего блока на грудь, только наоборот. Обозначалось это у них тоже как подтягивание.
– Нормативы сдают, – зевнул Гоша.
Я молча расстегнул сумку, выудил скуренную наполовину сигаретку.
– А говорил, нет! Дай мне! – тут же загорелись Гошины глаза. – Давай только отойдём, а?
– Сиди, не смотрит сюда никто, – проворчал я и выделил ему окурок поменьше. Не пачка, а пепельница, самому противно. Парашу какую-то в сумке таскаю.
Мы закурили. Гоша мужественно терпел и не кашлял. Я и вовсе уже прекрасно адаптировался. Начать курить – не так уж сложно. А вот бросить… Впрочем, я и с этой задачей справлюсь. Только вот пачку добью – и брошу. Ради Кати.
– А машина у тебя там есть? – спросил Гоша.
– Не-а.
– У-у-у… Денег не хватает?
– Да при чём тут деньги? В будущем деньги не имеют особого значения, Гоша. Все живут в кредит. Захотел бы машину – была бы машина.
– А как это – "в кредит"?
Медленно, очень медленно катилась цивилизация в посёлок. Мало кто пользовался такими вещами, как потребительские кредиты. И дети – счастливые! – ещё даже слов-то таких не знали.
– Это когда тебе банк даёт денег – сразу, много, – объяснил я. – А ты потом отдаёшь с процентами. Долго-долго отдаёшь. Тут тебе и машина, и квартира, и дача, и новый смарт, и ноутбук – ты только плати каждый месяц, и весь мир у твоих ног. А как только ты споткнулся, упал и целый месяц не смог бежать с выпученными глазами – у тебя отберут всё, а самого тебя вышвырнут на помойку подыхать. Поэтому те, кто бежать не может – ползут. Я видел, как даже те, кому хребет переломили – всё равно ползут. Так и будет жить весь мир. С осознанием того, что ты никогда не сможешь выкупить свою жизнь в личное пользование. Жизнь в кредит, по подписке.
– Да ну на фиг, – решительно заявил Гоша. – Это что, обязательно?
– Ну… В общем, нет.
– Я бы никогда не стал никаких кредитов брать. Своё – так своё!
Тут я почувствовал, как кровь приливает к лицу. На турнике повис Гриша. Вот он подтянулся – все двенадцать раз, как обещал – и спрыгнул. Ходит, довольный такой, руками машет. Подошёл к Кате, чего-то ей сказал…
– Ты и не будешь, – сказал я Гоше, втаптывая окурок в раскрошенный асфальт. – Ты будешь долго копить, продашь родительскую хату и возьмёшь долевое. А фирма, не успев фундамент заложить, обанкротится к е**ням. Мы с тобой тогда так нахерачимся, что вспомнить страшно… И всё равно ты будешь счастливее меня, потому что просто останешься ни с чем, а я – ни с чем, да ещё и в минусе.
Я говорил, но голос слышал свой как бы со стороны. Как и в тот раз, с Игнатьевым, я почувствовал, что меня переполняет. И противиться этому я не хотел.
– Извини, Гоша, – встал я со скамейки. – Потом как-нибудь договорим. Если доведётся.
Гриша тем временем решил выпендриться. Он взобрался по столбу на самый высокий турник, повис посередине и начал подтягиваться, держась обратным хватом. Позёр несчастный…
Я начал идти медленно, потом перешёл на лёгкий бег, потом разогнался.
– О, Ковалёв ожил! – услышал я одобрительный возглас Ангелины Власовны. – Пральна! Давай на перекла…
Я дал. От души дал. Разбежавшись, прыгнул и плечом врезался в болтающегося на турнике Гришу. Снёс его, как лоскут. Он упал на землю, вскрикнул. Я рухнул на него. В висках стучало, глаза заволокло чем-то красным и беспросветным. Поднялся визг. Вот-вот меня оттащат, но я успею, успею!
Левой рукой схватил Гришу за ворот куртки, правой врезал ему в лицо. Проклятые слабые руки! Плакать хотелось от этой слабости, и я бил ещё, ещё, ещё.
– Это тебе за мою жену, сука! – проорал я в разбитое, испуганное, недоумевающее лицо. – Триста раз подумай, мразота, прежде чем хотя бы смотреть в её сторону!
Очередной удар не достиг цели – Гриша дёрнул головой, и я врезал по земле. Боль пронзила руку, я зашипел. Отпустил его куртку, надеясь ударить левой, но тут меня схватили и буквально отшвырнули прочь.
Я лежал на спине и плакал в небо, как Болконский под Аустерлицем. Меня трясло. Я ничего не слышал из-за звона и грохота в ушах, ничего не видел, только отмечал какие-то смутные силуэты вокруг. И одна только мысль колотилась в мозгу: "Вот и всё! Вот и всё. Вот и всё…"
12
Так вот, о чём это я? А, да! Есть всё-таки в соплячестве свои преимущества. Вот если бы я взрослый так вот, ни с того ни с сего, отоварил гражданина, который спокойно себе болтался на турничке, меня могли бы и посадить. Смотря что за гражданин, конечно.
У Гриши, к примеру, родители – местные шишки. Батя на ГРЭС каким-то начальничком трудится, мамаша – индивидуальный предприниматель. Магазин держит. В общем, пальцы веером у людей. Домой к нам приходили, спрашивали меня, понимаю ли я, что подписал себе смертный приговор, ну или вроде того. Мама начала плакать – ну, у неё всю дорогу одна защитная система – а я, вежливо отрыгнув в лица этой паре, спросил, помнят ли они, какая статья уголовного кодекса повествует об угрозе физической расправой, и на сколько нужно умножить максимальный срок, ею предлагаемый, если речь идёт о несовершеннолетнем.
Мама чуть в обморок не грохнулась. Мужик раскрыл было рот, но супруга что-то там быстро сообразила предпринимательским мозгом и зашептала ему на ухо. Пафос куда-то сдулся, и оба удалились, пообещав напоследок, что так этого не оставят.
Не оставили. Пришлось побеседовать с участковым, с директрисой школы. Тут всплыла история с суицидом. Мать нашла в портфеле пачку «Космоса»…
Короче, если бы я вправду был подростком, даже не знаю, как бы я всё это перенёс – может, и вправду бы самовыпилился. А сейчас – сейчас мне было даже забавно, как целая куча взрослых людей раздувает из мухи слона. Делов-то – пацан по е**лу пару раз выхватил. Я ему даже нос не сломал и ни одного зуба не выбил, ибо руки слабые. Этот урок я, кстати, усвоил – начал отжиматься.
Грозило отчисление, но директор пошла навстречу маминым слезам и ограничилась двумя неделями. Это было для меня – вау. Даже не знал, что такое в наших широтах бывает. Наказание – не ходить в школу, н-да…
В нагрузку, правда, дали психолога. Через две недели я должен был предоставить справку, что встретился с ним шесть раз и признан нормальным учеником. А поскольку своего психолога у нас в школе не было, пришлось мотаться в Назарово, в десятую. И вот я сижу в крохотном кабинетике, даже кушетки нет, зеваю и жду. Интересно даже – как в кино, приём у психолога. Я, типа, Тони Сопрано: «Woke up this morning, got yourself a gun. Your mama…» Вот да. Единственное, что меня в данный момент напрягало, это что мама сидела внизу, на скамеечке возле школы. Одного она меня не отпустила. Жаль её, конечно… Всё-то она близко к сердцу принимает.
Дверь открылась и закрылась. Я повернул голову и сказал:
